Жатва (сборник)

Мужчина рассмеялся так, что на глазах у него выступили слезы. Он аккуратно вытер правый глаз мизинцем, посмотрел на него с недоумением и нормальным голосом продолжил:

– Получай патент. Засылай коммерческие предложения на все планеты с угрозой выхода соседей в космос. А?.. Так адаптируем под другие формы жизни, подумаешь!

Выслушав ответ, пару раз угукнул и отключил связь. Постоял еще, глядя на облака, покачиваясь с пятки на носок и тихонько посмеиваясь.

Потом, осененный новой мыслью, огляделся, всматриваясь в лица прохожих. Все эти люди вокруг, самые обычные люди на своих унылых работах – кто они на самом деле? Кем они не стали? Может быть, этот сутулый парковщик в серой униформе – несбывшийся астронавт? А разносчик пиццы, вразвалку шагающий с коробками наперевес – несостоявшийся космический лингвист? Неуклюжая девица в тесных джинсах – межпланетарный биолог?

Вокруг было множество людей, которые тянули какую-то скучную повседневную лямку, но многие из них наверняка были рождены для большего, а некоторые – для великого. Их просто лишили возможности стать иными, большими и великими. Всех. Одним махом. Эта мысль удивила и заворожила гостя. В этом теле от неё стало даже чуточку тоскливо. Еще с минуту мужчина стоял посреди улицы, пытливо разглядывая прохожих.

– Черти венерианцы, – в конце концов повторил он, заложил руки за спину и неспешно пошел вперед по улице.

Стефан сел в кресло и уставился на клавиатуру. Плоская, стального цвета, с эмуляцией щелчков ретро-кнопочных моделей. На клавиатуры для свивки сбрасывались всем миром, собирая лайки с первых сотен подписчиков. Отличное было время.

«Иногда мы больше страшимся вопросов, чем ответов», – написал он с корпоративного аккаунта, сам не вполне понимая смысл фразы.

Поднялся. Побродил по офису. Зашел в зеленую зону, посмотрел на темнокожую девочку с культями и пельменями. Прошелся до синей, послушал успокаивающие голоса операторов-психологов. Почему-то в голову лезли мысли о морской воде и дружелюбных лицах дельфинов. Потом Стефан неторопливо выпил чашку кофе, глядя через тонированное окно на проспект. Перекинулся парой слов с давешней девицей в длинной юбке. Пошел к границе зеленой и серебряной зон и впервые купил букет у морщинистого мужика.

Ромашки и незабудки. Интересно, где он их выращивает? Почему Стефану до сих пор не пришло в голову сделать сюжет об этом мужике? И цвет ему можно будет присвоить такой же – комбинированный, серебристо-зеленый. Сюжет о добром и бедном человеке, который выращивает цветы на окраине мегаполиса. Наверняка такой ролик наберет несколько тысяч лайков в течение дня.

Вернувшись на рабочее место, Стефан обнаружил, что его пост получил один дизлайк и не собрал ни одного лайка. Дизлайк без лайков, да еще на корпоративном аккаунте. Очень плохо.

Стефан положил на стол ромашково-незабудочный букет, быстренько удалил пост и уверенно отбарабанил на клавиатуре: «Только что провел презентацию свивки на высочайшем уровне. Вымотан до предела, но очень доволен. Заново осознал, какая это честь и удовольствие – работать для вас!»

За двадцать минут пост получил сто четыре лайка. Стефан был счастлив.

Продавец цветов смотрел сквозь суету свивки мечтательным и грустным взглядом. В его глазах отражались блики анимированной паутинки – словно маленькие, никем не открытые звезды в огромной, прекрасной и бесконечно одинокой Вселенной.

Последняя осень

Этот лес выглядел так, словно война до него не добралась. Что было невозможно, разумеется.

Ведь лес начинался в какой-нибудь полусотне шагов от дома Эшлы – единственного дома в деревне, который не разграбили и не сожгли месяц назад. Дом был крайним и стоял стороне от главной деревенской улицы, в низинке. Его просто не заметили в тот смурной осенний вечер.

– С краю твоя хата, да? – подшучивали в мирное время соседи.

Дошутились.

Кое-то, наверное, всё же успел убежать от бойни и пожарища. Многих, многих не было в числе односельчан, которых Эшле пришлось похоронить. Но никто и не вернулся обратно.

Она остановилась, опершись на смолистый бок соснового ствола, холодный и влажный, как всё вокруг. У Эшлы кружилась голова, и плясали перед глазами мелкие чёрные мошки. Она шла долго, но удалилась от дома вглубь леса едва ли на версту.

Голод давно уже не мучил её. Он стал таким же привычным, как холодный воздух, сочившийся в щели дома. Как страх, из-за которого она не топила печь, хотя рядом был целый лес, и сухостоя в нем хватало.

Но кто знает, что творится нынче вокруг? Чьё внимание может привлечь взвившийся над трубой дымок, который наверняка будет виден за несколько вёрст?

Нет, она не страдала от голода. Но была очень слаба. А ей нужны были силы, ведь в этой мертвой деревне, в этой грязной серой мороси, во всей этой несчастной стране, терзаемой войной, только от Эшлы зависела жизнь четырехлетнего ребёнка.

Её малыш. Её сокровище. Когда Кирам уходил на войну, сыну сравнялся год. Он был весёлым и розовощеким, смешно топал пухлыми ножками, неумолчно лопотал и очень любил во всё совать свой крошечный курносый нос. Ничего общего с нынешним тощим созданием, которое норовит забиться в угол потемнее и неподвижно, молча сидит там часами. Только лихорадочно поблёскивают глаза, вечно полные животного ужаса.

Хотя Эшла очень старалась оградить его от всех тех вещей, которые неизбежно сопровождают любые войны.

Первый набег на деревню случился в самом начале осени, чуть больше двух лет назад. Тогда ни дом Эшлы, ни её саму не обошли вниманием. Но она успела затолкать сына на чердак и велеть сидеть тихо.

В тот раз в деревне ничего не сожгли и никого не убили. Но весь скудный урожай, жалкие заготовки и немногую уцелевшую живность вымели подчистую.

Эшла прорыдала весь день и всю ночь. Сын, маленьким уютным комочком пристроившийся рядом на кровати, осторожно гладил мать по щеке крошечной теплой ладошкой, тыкался в шею лбом, тихонько сопел над ухом и неловко пытался подоткнуть ей под бок одеяло.

Наутро, щурясь на солнечный свет опухшими глазами и слегка пошатываясь, Эшла отправилась искать еду по соседним селениям. Можно сказать, ей повезло: вторую из посещенных ею деревень налётчики обошли стороной, а у тамошнего старосты удалось сменять мешок муки и куль гречихи.

С обручальным кольцом пришлось расстаться. Всего за неделю до того дня Эшла думала, что скорее умрёт, чем расстанется с памятью о Кираме. Но война и голодные детские глаза удивительно меняют приоритеты.

Однако что такое мешок муки и куль гречихи, когда впереди – целая осень и зима, а по весне нечем засадить огород?

Каждая ложка водянистой болтушки, которую Эшла отправляла в рот, заставляла её страдать. Эшла была бы счастлива разучиться есть, но ей необходимо было как-то поддерживать собственные силы, чтобы заботиться о сыне.

Другим людям зачастую приходилось ещё хуже. После того первого налёта все глаза, с которыми встречалась взглядом Эшла, были голодными. Её собственные – тоже. Наверняка.

Месяц назад, в ту ночь, когда горела деревня, они с сыном отсиживались в лесу. Она надеялась, что он ничего не понимает. И что их дом не сгорит, потому что куда же им тогда идти?

А потом Эшла, шатаясь от слабости и сухо всхлипывая, хоронила односельчан. Тех, чьи изуродованные трупы лежали на улицах. Тех, кто не сгорел в головешки в своих домах. Тех, кто не успел убежать, как она. Тех, кого она знала всю свою жизнь, кто делил с ней эти жуткие времена и как мог подбадривал её и ребёнка, даже если сам едва держался на ногах.

После того дня она осталась совершенно одна. У неё был только сын. И ещё где-то там, далеко-далеко – муж, которому она обещала беречь ребёнка. Как будто материнскую любовь нужно подкреплять обещаниями!

Эшла с тихим стоном выпрямилась, держась за шершавый прохладный ствол сосны. Удивленно посмотрела на свои руки.

Как страшно они выглядят! Сморщенная кожа, пятна, грязь – ладони словно принадлежали старухе, а ведь Эшле не было и двадцати пяти! Сколько дней она провела, копаясь в земле в поисках съедобного корешка? Разрывая огороды соседних, тоже сожженных и разграбленных деревень – иногда на грядках, изрытых копытами вражеских коней, удавалось найти сморщенную картофелину или чахлую морковь. В такие дни у них с сыном был настоящий праздник – горячая похлёбка. В другое время приходилось довольствоваться отваром из укропа, который буйно, словно насмехаясь над людскими бедами, разросся на бесплодных заброшенных огородах.