Книги Бахмана

Когда я думаю об администрации Эйзенхауэра, я прежде всего вспоминаю инцидент с «U-2». Когда думаю о том забавном утре, то прежде всего вспоминаю темные пятна пота, медленно расширяющиеся в подмышках Теда.

— Когда они вытащат его, здесь они найдут только сумасшедших, — возвестил Тед. Пренебрежительно глянул на Свина, который, с блестящим от пота лицом, все смотрел и смотрел на обломки карандаша, будто они вобрали в себя окружающий мир. На его шее темнели потеки грязи, но что с того? Сейчас никто не говорил о его шее.

— Они тебя давят, — прошептал Свин. Бросил половинки карандаша на пол, проводил их взглядом, потом вскинул глаза на меня. — Они раздавят и тебя, Чарли. Подожди, убедишься в этом сам.

Опять в классе повисла тишина. Я крепко сжимал револьвер. Механически, не думая об этом, достал коробку с патронами, вытащил три штуки, вставил в пустые гнезда барабана. Рукоятка стала скользкой от пота. Внезапно я понял, что держу револьвер за ствол, дулом к себе, не к ним. Тед навис над столом, вцепившись в край, но не шевелился, разве что в мыслях. Внезапно я подумал, что на ощупь кожа у него как сумочка из шкуры аллигатора. Интересно, целовала ли его Кэрол, прикасалась к нему? Скорее всего. От этой мысли меня чуть не вырвало.

Сюзан Брукс внезапно расплакалась.

Никто и ухом не повел. Я смотрел на них, они — на меня. Я держал револьвер за ствол. Они это знали. Они все видели.

Я шевельнул ногами, одна задела ногу миссис Андервуд. Я взглянул на нее. Легкий пиджак поверх кашемирового свитера. Она, должно быть, уже остыла. Вот у кого кожа на ощупь не отличалась от шкуры аллигатора. Трупное окоченение, знаете ли. Уж не знаю, когда я наступил ногой на ее свитер. Остался след. По какой-то причине он напомнил мне фотографию Эрнеста Хемингуэя: писатель поставил одну ногу на мертвого льва, в руке сжимал ружье, а на заднем плане улыбались во весь рот чернокожие носильщики. Внезапно захотелось кричать. Я взял ее жизнь, я превратил ее в труп, всадив пулю в голову и расплескав по полу всю алгебру.

Сюзан Брукс положила голову на стол, как нас учили в детском саду, когда приходило время поспать. Волосы она повязала небесно-голубой лентой. Очень красивой. У меня заболел желудок.

— ДЕКЕР!

Я вскрикнул и направил револьвер на окна. Коп в синей форме держал мегафон у рта. На холме толпились телевизионщики со своими камерами. Тебя раздавят… Свин, пожалуй, не ошибся.

— ДЕКЕР, ВЫХОДИ С ПОДНЯТЫМИ РУКАМИ!

— Оставьте меня в покое, — прошептал я.

Мои руки начали дрожать. Разболелся живот. Желудок — мое слабое место. Иногда меня выворачивает до того, как я ухожу в школу, случается такое и на свиданиях. Однажды Джо и я поехали с двумя девушками в Харрисон парк. Стоял июль, теплый, солнечный. С безоблачного неба светило солнце. Мою девушку звали Эннмэри. Она произносила свое имя слитно. Красивая девушка. В темно-зеленых вельветовых шортах и шелковой водолазке. С пляжной сумкой. Мы мчались по дороге 1, из радиоприемника лился рок-н-ролл. Брайан Уилсон, я помню, Брайан Уилсон и «Бич бойз»[18]. Джо сидел за рулем своего синего «Меркурия» и улыбался знаменитой джо-маккеннедиевской улыбкой. Стекла мы, естественно, опустили. И тут у меня схватило живот. Ужас, да и только. Джо разговаривал со своей девушкой. О серфинге. Действительно, о чем еще говорить под музыку «Пляжных мальчиков». Звали ее Розалинд. Тоже симпатяшка. Сестра Эннмэри. Я открыл рот, чтобы сказать, что мне нехорошо, и меня тут же вырвало. Блевотина попала и на ногу Эннмэри, так что попытайтесь представить себе выражение ее лица. Если, конечно, сможете.

Они все постарались обратить это дело в шутку. На первом свидании я позволяю блевать всем своим кавалерам, ха-ха. Плавать в тот день я не смог. Живот не позволил. Эннмэри большую часть дня просидела рядом со мной на одеяле и обгорела.

Девушки привезли с собой ленч. Газировку я попил, а вот к сандвичам не прикоснулся. И все думал о синем «меркурии» Джо, простоявшем на солнце весь день, о том, какой запах будет стоять в кабине по пути домой. Покойный Ленни Брюс однажды сказал, что невозможно отчистить пятно с замшевого пиджака. Добавлю еще одну бытовую истину: невозможно избавиться от запаха блевотины, попавшей на обивку сидений синего «Меркурия». Запах этот никуда не денется ни через неделю, ни через месяц, ни через год. В кабине воняло, как я и ожидал. Правда, все притворялись, будто запаха нет. Но он был.

— ВЫХОДИ, ДЕКЕР, ШУТКИ КОНЧИЛИСЬ!

— Хватит! Заткнитесь!

Разумеется, они меня не слышали. Не хотели слышать. Они играли по своим правилам.

— Односторонний разговор тебе не в жилу, не так ли? — поддел меня Тед Джонс. — Не удается вить из них веревки?

— Отвяжись от меня, — взвизгнул я.

— Они тебя раздавят. — Свин. Голосом пророка. Я попытался подумать о бельчонке, о том, что газон подходил к самому фундаменту. Не получалось. В голове гулял ветер. День, пляж, жара. У всех транзисторные приемники, настроенные на разные радиостанции. Джо и Розалинд, плещущиеся в зеленой воде.

— У ТЕБЯ ПЯТЬ МИНУТ, ДЕКЕР!

— Выходи, — подгонял меня Тед. Он вновь схватился за край стола. — Выходи, пока у тебя есть шанс.

Сильвия круто развернулась к нему:

— Ты кого тут из себя корчишь? Героя? Почему? Почему? Дерьмо, вот кто ты у нас, Тед Джонс. Я им скажу…

— Не учи меня…

— …раздавят тебя, Чарли, сотрут в порошок, подожди и…

— ДЕКЕР!

— Выходи, Чарли…

— …пожалуйста, разве вы не видите, что у него едет крыша…

— ДЕКЕР!

— …родительские ужины и эти вонючие…

— …сломается, если вы не отстанете от него ДЕКЕР одного раздавят если пойдешь к ним Чарли МЫ БУДЕМ ВЫНУЖДЕНЫ ОТКРЫТЬ ОГОНЬ если ты действительно не оставишь его в покое Тед все замолчите вам же будет лучше ВЫХОДИ…

Сжав рукоятку двумя руками, я четыре раза нажал на спусковой крючок. Выстрелы громом отдались от стен. Стеклянные панели разлетелись тысячами осколков. Копы нырнули за патрульную машину. Операторы распластались на земле. Зеваки бросились во все стороны. Осколки стекла блестели на изумрудной траве, словно бриллианты в витрине магазина мистера Франкеля.

Ответного огня не последовало. Они блефовали. Я это знал. Во всем виноват только желудок, мой желудок. А что еще они могли делать, как не блефовать?

А вот Тед Джонс не блефовал. Он уполовинил расстояние до учительского стола, прежде чем я навел на него револьвер. Он застыл, и я понял, что он ждет выстрела. Смотрел Тед мимо меня, в черноту классной доски.

— Сядь, — приказал я.

Тед не двинулся. Его словно парализовало.

— Сядь.

Он задрожал. Сначала завибрировали ноги, потом дрожь начала подниматься все выше. Достигла рта. Затряслись губы. Потом начала дергаться правая щека. А вот глаза смотрели все в ту же точку. Надо отдать ему должное. Отец мой упрекал наше поколение в бесхребетности. Кто-то, возможно, и пытался начать революцию, громя туалеты государственных учреждений Соединенных Штатов, но ни у кого не хватило бы духа забросать Пентагон бутылками с «коктейлем Молотова». А вот в глазах Теда я видел это самое мужество.

— Сядь, — в третий раз повторил я.

Он вернулся к своему столу, сел.

Никто в классе не расплакался. Несколько человек зажали руками уши. Теперь они осторожно опустили руки, как бы проверяя уровень шума. Я посмотрел на свой живот. На месте. Я вновь контролировал ситуацию.

Коп с мегафоном что-то кричал, но на этот раз не мне. Он требовал, чтобы люди на другой стороне дороги немедленно очистили территорию. И они очистили. Многие бежали пригнувшись, как Ричард Уидмарк в эпических фильмах о второй мировой войне.

Легкий ветерок залетел в класс через два выбитых окна. Подхватил листок со стола Хэрмона Джексона, сбросил в проход. Хэрмон наклонился и поднял листок.

— Расскажи что-нибудь еще, — попросила Сандра Кросс.

Я почувствовал, как губы расходятся в улыбке. Мне захотелось спеть песню, народную песню, о прекрасных, прекрасных голубых глазах, но я не мог вспомнить слов, да, наверное, и не решился бы. Пою я, как утка. Поэтому я только смотрел на нее и улыбался. Она зарделась, но глаз не отвела. Я подумал, что она выйдет замуж за какого-нибудь недотепу с пятью костюмами в шкафу и цветной туалетной бумагой в ванной, и у меня защемило сердце. Они все рано или поздно понимают, что негоже терять пуговицы на танцах или забираться в багажник, чтобы попасть в автокино бесплатно. Они перестают есть пиццу и бросать десятицентовики в музыкальный автомат в «Толстяке Сэмми». Они больше не целуются с мальчиками в кустах. И почти всегда внешне становятся неотличимыми от Барби. На мгновение у меня возникло-таки желание разрядить в них револьвер, но я избежал соблазна, задавшись вопросом: а сегодня она тоже в белых трусиках?