Страница 25 из 45
Моряк внимательно посмотрел на него и понял все:
— Верно, дружище! Наше время настало — пора идти.
— Сашка! — позвал моряка бородатый. — Пойди достань мне какую ни то клюку. Расстарайся, брат!
— Это я мигом! — Моряк исчез за дверью, едва не столкнувшись с пожилой санитаркой.
— Кто меня здесь звал?
— Я, тетя Поля, — отозвался Сорокин. — Просьба к вам. Свезите посылочку моим старикам в Гжель. Я в часть ухожу.
— Которую такую посылочку?
— А вот стоит.
— Ого! — засмеялась тетя Поля. — Дочку нажил, непутевый!
— Нажил. Вот деньги, адрес. Письмо моим. Очень прошу, не откажите.
— Господи! — вздохнула санитарка. — И что с нами сатана немецкий делает!.. Свезу, свезу, ладно. А сам-то… туда?
— Туда, тетя Поля.
— Оборони тебя пресвятая.
Сорокин махнул рукой, подошел к девочке:
— Ну, прощай, Марийка. Поедешь к деду и бабке. Смотри слушайся их.
Девочка во все глаза смотрела на лейтенанта, потом обняла его и крепко поцеловала.
Сорокин почувствовал, что по лицу его течет что-то теплое, соленое. Он поцеловал девочку, резко отвернулся, отошел к окну, Сдавленным, свистящим шепотом сказал.
— Ну ладно, идите.
Девочку увели. Возвратился матрос с палкой. Артиллерист, кряхтя, прохромал к шкафу, достал широченную бурку. Андрей вынул руку с перевязи, сбросил с шеи бинт, достал шинель.
— Когда ж это кончится? — истерически крикнула Ирина. — Будь проклят Гитлер! Будь он проклят, проклят!
Тяжелый стон прокатился по палате. С дальней койки привстал раненый. Опираясь обеими руками о кровать, он сел и медленно повернул забинтованную голову. К его стонам привыкли, никто не обратил на него внимания, только дрожащая, как в лихорадке, Ирина вскрикнула.
Раненый, опираясь на руки, медленно поворачивал голову.
— Прощай, Ирина! — проговорил Андрей — Я возвращаюсь в часть.
— Но ты еще не выздоровел!
— По дороге заживет…
Ирина вытерла слезы и случайно увидела, что молчаливый раненый в углу делает призывное движение рукой.
— Вам что-нибудь нужно? Позвать сестру, воды?
Он не слышит, — пояснил матрос, — контузия.
Матрос и бородатый артиллерист ушли. Бледный Сорокин оттолкнулся от подоконника, подошел к Ирине и, сняв фуражку, поцеловал ей руку. Ирина простилась с Андреем, и все трое вышли в коридор.
Когда дежурная сестра вошла в опустевшую палату со шприцем морфия, раненый тяжело рухнул навзничь. Сестра подбежала к нему, приготовилась сделать укол, воткнула иглу под кожу, тронула тугой поршень. Раненый вздрогнул, что-то зашептал. Девушка склонилась над лежащим без движения человеком и услышала тонкий, как комариное жужжание, шепот:
— И-ри-ша, И-ри-ша…
— Бредит, — решила сестра и поспешила к врачу.
Но Борис Курганов не бредил.
Глава двенадцатая
Прорыв
На рассвете рота Быкова, оказавшаяся в окружении, тронулась в путь. Едва прошли несколько километров,’ как к старшему лейтенанту подбежал взволнованный Захаров — он шел в голове колонны, дозорным:
— Товарищ командир, впереди хуторок!
— Немцы там есть?
— Не видать, товарищ старший лейтенант!
— Надо разведать!
Через полчаса разведчики сообщили, что противник на хуторке не обнаружен.
Рота вошла в хуторок. Он состоял из двух небольших домишек, рубленных из кругляка. Домики рубились, видимо, недавно — стены еще не успели потемнеть. Красноармейцы обступили вышедшую на дорогу маленькую, сгорбленную старушку. Она вытирала слезы концом увесистой порванной шали.
— Милые сыночки, возвернулись, слава те, господи! Не ждала, не гадала увидеть вас…
— Немцы были? — глухо спросил ее Бельский.
— Были, были, касатик, чтоб их утробе натрое распасться! Ой, и натерпелись мы страху! Ведь это сущие аспиды. У меня лазарет остановился — раненых всех побили, так за сараем и лежат.
— Не всех, бабаня: чернявого парня офицер в лес увел и застрелил там. Я хотел сбегать, да забоялся.
— Товарищ командир, — негромко позвал Иванов, — зайдите за сарай, гляньте…
У дощатой, изъеденной пулями стены сарая вповалку лежали убитые. Их было восемь. Большинство — молодые, лет до тридцати, только, у крайнего справа лицо густо поросло белой щетиной. Рядом с ним лицом вниз лежал огромного роста человек, прикрытый окровавленной кавалерийской буркой. На мощной, мускулистой ноге кровянела алая полоса казачьего лампаса.
— Девчонку загубили, гады! — хрипло выругался Каневский. — Стой, да это ведь та самая, что плясала на паперти возле церкви!
— Наших раненых нашел, — шепнул Бельский командиру роты. — Немцы добили их. Двое из моего взвода. Точно.
Могилу копало отделение Иванова. Старик работал вместе со всеми. У бабки нашлось четыре лопаты, и красноармейцы часто сменяли друг друга.
— Что, малыш, приуныл? — Иванов почистил лопату. Грустно на душе?
— Ага, — мотнул головой Копалкин. — Ни разу в жизни никого не хоронил, а теперь вот могилу рою.
Одноклассники чувствовали себя неважно. Захарова мутило, подташнивало, Родин зажимал брезгливо нос от трупов шел сладковатый запах. Родин копал, стараясь не глядеть на убитых.
— Хорош! — негромко проговорил Иванов, кряхтя выбираясь из ямы. — Потрамбуйте немного дно и вылезайте.
Ребята затоптались на месте.
— Начнем, пожалуй, — возбужденно сказал Бобров и нахмурился, пытаясь скрыть охватившие его чувства.
— Девушку надо бы отдельно, — нерешительно заметил Захаров. — Неудобно как-то.
— Чего там, они все равны! — буркнул Иванов. — Берите, ребята, крайнего, опускайте.
Одноклассники попятились, побелели.
— Ну, чего стоите? — рассердился Иванов. — Берите…
— Н-не… могу, батя… — клацнул зубами Бобров.
Ребята испуганно отступали от ямы.
— Эх, сынки! Не приходилось таким постылым делом заниматься? Григорий, пойди-ка сюда! Ну-ка, беритесь все. Не к теще на блины приехали. Исполнять приказ немедля!
Яростный, свистящий шепот Иванова подействовал отрезвляюще. Захаров, Родин, Бобров и даже Копалкин мгновенно подошли к убитым и опустили их в могилу.
— Зарывать их? — спросил Кузя.
— Подожди. Надо лица покрыть. Возьмите бурку.
Яму закидывали молча. Когда она сровнялась с краями, Родин, облегченно вздохнув, отложил лопату.
— Постой, постой, холмик надо насыпать.
— Ну и работка! — скрипнул зубами Кузя. — Ну и работка, будь она трижды через нитку проклята!
— Запоминайте, сынки, ничего не забывайте! Мы еще Гитлеру за этих ребят, что здесь лежат, дадим жару.
…Рота уходила под вечер. У плетня стояла старушка, осеняя бойцов мелкими крестиками.
Лес шумел, глухо гудел мокрый сосняк, роняя редкие иглы. Бойцы подхватывали их на лету. Горьковато-терпкая зелень глушила мучительные приступы голода, наполняла рот клейкой, вяжущей Слюной.
Игорь Копалкин, щуря добрые глаза, положил маленькую руку на плечо товарища:
— Ты чего такой печальный? Придет время — и мы в наступление перейдем.
— Я не об этом, — тяжело вздохнул Ника. — Андрюшку жаль. Как ни говори — лучший друг.
— Ты считаешь, он погиб? Но его не было среди тех, кого мы похоронили.
— Эх, Игорек! Разве ты не слыхал, что рассказывала старушка? Немецкий офицер Андрюшку в лес увел и расстрелял.
Мимо них вразвалку прошел Быков. Рябоватое добродушное лицо командира роты было спокойно, только росинки пота, проступившие между бровями, свидетельствовали о непрестанном душевном напряжении Быкова.
— Товарищ старший лейтенант, по вашему приказанию…
— Отставить. У вас карта есть?
— Вот она, — Бельский ловко выхватил из планшета аккуратно подклеенную зеленую карту.
Быков бегло взглянул на нее, недовольно хмыкнул:
— Кончилась. Вышли мы из данной местности.
— Так точно! — бесстрастно согласился Бельский, хотя понимал, что бродить без карты по тылам противника дело весьма рискованное.