Страница 2 из 17
Древние эллины, как известно, создали культ человеческого тела. Они славили его прекрасные черты, восхищаясь этим удивительным созданием природы. Даже боги приняли у греков облик человека. А ведь жившие до возникновения античной цивилизации азиатские народы наделяли свои божества скорее фантастическими, чем людскими свойствами.
Греки же были убеждены в том, что нет ничего прекраснее человека и боги могут походить только на него. Они создали культ природного естества людей, полагая, что всякое изменение натурального облика сына Земли непозволительно. Например, считалесь предосудительным брить бороду, ведь природа создала человека именно таким, и в этом тоже проявилась ее непререкаемая мудрость. Лишь с македонского владычества начинает приживаться обряд бритья.
В греческой философии и искусстве природа человека, его облик, его тело, его образ — ничто не подлежало сомнению, все представлялось идеалом совершенства и гармонии. Поскольку сын природы воспринимался как перл создания, греческое искусство стремилось воспроизвести, запечатлеть человеческое тело. Пластика эллинского искусства красноречиво свидетельствует об этом. Грек созидал мраморное тело бога, он им распоряжался и делал его таким, каким хотел. В спокойных фигурах Фидия и Поликлета есть нечто большее, чем просто выразительность, обычная страсть.
Древние философы высоко отзывались и о духе человека. Они говорили о достоинстве индивида, о предназначенности любого его свойства. Платон сформулировал мысль о всестороннем, гармоническом расцвете человеческих качеств. Он полагал, что наслаждение, к которому стремится человек, должно быть в определенной степени обуздано. Аристотель же в противовес ему считал, что разумное услаждение тела есть благо.
К концу древней эпохи эллинское представление о человеке сменилось другим воззрением. Сенека, например, не смог совместить моральные нормы стоиков с господствовавшим благоговением перед человеческой природой. Он отверг идею благости человеческого существа. Убеждение, согласно которому индивид нравственно нестоек и не может противостоять всесильному пороку, подвело Сенеку к мысли, что в самом человеке гнездится неразумие, греховность. Тело к этому времени стало рассматриваться лишь как временное хранилище души. Вот почему душа не может быть в гармонии с телом, она пытается бороться с ней, ибо плоть приносит человеку одни муки. Культ тела сменился прославлением нетленной души, которая понималась как чистая и неприкосновенная. Дух, согласно Сенеке, выше тела в той мере, в какой божество совершеннее и выше всякой материи.
У древних греков, как и у большинства народов Востока, еще не сложилось ощущение личности. Чтобы подойти к тайне человека, важно было исторически отделить индивида от космоса, от всеобщей субстанции. Древнейшая мифология не расчленяет картину мира:, природа, человек, божество в ней слиты. «Человек на прежних ступенях развития не отделял себя от остальной живой природы. Он теснейшим образом чувствовал свою генетическую, неразрывную связь со всем остальным органическим миром, и это чувство, подчеркивает известный советский ученый В.И.Вернадский, охватывает некоторые из глубочайших проявлений религиозного творчества — религии Древней Индии и, в частности, одну из наиболее высоких форм человеческого достижения в этой области — буддийские религиозные построения».[2]
Это чувство слитности с природой присуще мистическим и религиозным представлениям язычества, христианства и мусульманства. В ряде великих поэтических произведений выявляется всепроникающая связь всего живого. Поэтизация природы обнаруживается в том, как она воспринимается, описывается.
Но вместе с тем процесс познания с самого начала «отягощен» способностью человека оценивать реальность как «очеловеченную», созданную по его меркам. Это находит свое отражение в антропоморфизме, то есть бессознательном восприятии космоса и божества как существ, подобных самому человеку. Неживая природа, небесные тела, животные, мифические создания наделяются чертами человека. В антропоморфическом видении животные обладают человеческой психикой, а неодушевленные предметы имеют способность действовать, жить и умирать, испытывать чувства. Вопрос о происхождении мира в мифе неразрывно связан с вопросом о происхождении человека и его месте во Вселенной.
Древние эллины, как и азиатские арийцы, обоготворяли явления природы, которые оказывают благодетельное или разрушительное воздействие на человеческую жизнь. Отчуждение от остальной живой природы вырабатывалось у человека Азии и Европы на протяжении многих веков, через смену многочисленных поколений. Распадение целостной, неразъемной картины мира имело далеко идущие последствия.
Античность сделала только шаг на пути обособления человека от целостного космоса. Но шаг весьма значительный. Постепенно космологические сюжеты уступают место собственно человеческим проблемам. В античной философии поворот к человеческой теме осуществил Сократ. Его в современной западной литературе и называют родоначальником философии человека, ее первоначальной версии. Для Сократа самопознание становится главнейшей и единственной темой философии.
В русле гуманистической традиции Протагор был одним из первых, кто выделил человека, задумался над его оценкой, сравнил с другими существами, окружающим миром. Ему принадлежит широко известный афоризм — «Человек есть мера всех вещей». Уникальное свойство, которое присуще только человеку, — разум. Разве не здесь надлежит искать меру всего человеческого? Именно так рассуждал, например, Сократ. Однако Протагор понимает человека шире. Он выделяет не только способность к мышлению, но и всю человеческую субъективность. Под человеком подразумевается конкретный индивид и тем самым провозглашается относительность любого знания, любых ценностей, законов и обычаев.
Принципиально иное понимание человека родилось в христианстве. Это древнее учение рассматривает человека как храм, как вместилище богатейших чувств. Человек несет на себе знак иного предназначения, ибо на него накладывается отпечаток абсолютной личности творца. Человек обретает в христианстве некую самоценность, независимую от космологии. Вместе с тем рождается идеальное представление о человеке как существе, воплотившем в себе телесно-чувственную субстанцию, одушевленную разумом, духовностью.
«Христианство освободило человека от власти космической бесконечности, — писал русский философ Н. А. Бердяев, — в которую он был погружен в, древнем мире, от власти духов и демонов природы. Оно поставило его на ноги, укрепило его, поставило его. в зависимость от Бога, а не от природы».[3]
Отныне человек рассматривается как центр и высшая цель мироздания. Природа, космос, социальная действительность осмысливаются через определенную установку — помещение человека в центр мироздания. Все явления мира воспринимаются с точки зрения опыта и ценностей человека. Эти стандарты сознания обнаруживаются затем в философских размышлениях античности, в метафизических системах средневековья, в некоторых современных философских учениях.
Именно христианство явилось почвой европейской персоналистской традиции, в которой личность понимается как своеобразная святыня, абсолют. Личность не есть нечто тварное, т. е. присущее только живому существу, она представляет собой и божественное начало. Христианство в целом принципиально отличается от язычества в понимании человека. Оно подчеркивает в нем человеческое, индивидуальное, тогда как язычество растворяет индивидуальность в лидере или какой-либо социальной общи ости.-
Именно в христианстве, по первому впечатлению, произошла дискредитация человеческого тела. Ведь в нем оформилось воззрение на греховность людской природы: тело отвращает человека от высшего предназначения. Но христианство, которое принижает человека как плотское, заключающее в себе радикальное зло существо, тем не менее утверждает, что человек создан по образу и подобию Божьему. Несовершенство человека вызвано грехопадением, а отнюдь не изъянами господнего творения. Религия, стало быть, хотя и изобличала греховность плоти, не ставила под сомнение полноценность самой человеческой природы.
2
Вернадский В. И Живое вещество. — М., 1978. — С. 44. 6
3
Бердяев Н. А. Человек и машина (Проблема социологии и метафизики техники).// Вопросы философии. — 1989. — № 2. — С. 159.