Куда идешь, человек?

Знак вопроса 1991 № 7

Павел Семенович Гуревич

Куда идешь, человек?

К читателю

Первое человеческое слово Джума Джумаев сказал в десять лет. Но родным его языком на долгие десятилетия остался волчий. Мальчика нашли в песках под Тащаузом в Туркмении в 1957 г. Он жил в стае волков. Как это случилось — никто не знает. Очевидцев разыскать не удалось. О том, что произошло, можно судить только со слов самого Джумы.

Пять лет мальчик провел среди волков. Остальные годы — среди людей, но в психиатрической лечебнице. Феномен Маугли — блестящий вымысел Киплинга. Животный инстинкт безошибочен. Волчица не станет вскармливать человеческое чадо. Но и само дитя, выпавшее из людского лона, не обретет ничего человеческого. Оно так и останется животным.

Журналист спрашивает Джуму, нашел ли он среди людей такую же нежность и ласку, как среди волков? В глазах современного Маугли проступает боль. «Нет», — отвечает он. И рассказывает о маме-волчице и папе-волке. Неужели животное способно преодолеть инстинкт? Разве волки не различают свое и чужое? Или они тоже живут по законам человечности? Возможно, рассказ Айтматова о судьбе мудрой волчицы Акбары — провидческая попытка понять мир чувств, освобожденных от жесткого всевластия инстинкта…

Человек — природное создание. Никому не приходит в голову отрицать животное начало в Адамовом потомке. Но вот парадоксальная мысль: а что человеческого в зверином царстве? Столь ли бесплоден этот обратный ход? Или иначе: правда ли, что человек уникален?

Удивительный сам по себе факт: философы, писатели, ученые безоговорочно считают человека уникальным творением Вселенной. Еще более поразительно, что этот вывод воспринимается как аксиома. Нет, разумеется, многие готовы порассуждать о том, что в человеке особенно необыкновенно: природная плоть, разум, душа, творческий дух… Но что человек неповторим и царствен, это, как говорится, понятно даже меньшому брату — ежу…

Проблема представляется специалистам предельно ясной: нет на Земле существа, которое могло бы сравниться с Адамовым потомком. Так полагают все: от Сократа до философа-технократа. Перелистываю страницы философских антологий. Какие безупречные комплименты — «венец природы», «мыслящий тростник», «человек сведущий»… Мудрецы словно состязаются в том, чтобы ухватить и выразить главенствующий штрих человеческой незаурядности.

На каком основании человек объявил себя олицетворением беспредельной природы? Откуда, вообще говоря, такое безоговорочное высокомерие? Это он-то, явивший страшные лики безумия, растерзавший земное лоно, готовый обречь все живое на сожжение… С какой стати он о себе так возомнил? Может быть, потому что имеет дар изреченности в противовес бессловесным тварям? И приходит на ум кавээновская шутка: «Писатель, пользуясь своим умением писать, заявляет…» Так и философы, овладевшие искусством любомудрия, готовы поразить воображение живого мира постулатом о своей уникальности. Замри, человек, в немом самовосхищении!..

ГУРЕВИЧ П. С. — известный советский философ и филолог, профессор, автор 20 монографий по вопросам мировой культуры и западной философии, участник четырех Всемирных философских конгрессов.

Уважаемые читатели!

Вы получили очередной номер «Знака вопроса» в непривычном виде — изменилась обложка. Поверьте, это не прихоть издательства или типографии. Нас вынудил пойти на это дефицит обложечной, плотной бумаги. Как только появится возможность — «Знак вопроса» примет прежний вид. Мы надеемся, что новое внешнее оформление журнала не изменит Ваше, читатель, отношение к «Знаку вопроса», а мы же постараемся компенсировать недостатки оформления очень интересными материалами.

Куда идешь, человек?

Властелин природы?

Человек стал размышлять о том, кто он собственно такой, едва научился выражать свои мысли и чувства посредством знаков и символов. Он издревле пытался понять самого себя. Вероятно, эта глубинная, трудно насыщаемая потребность раскрыть собственную тайну и составляет сущность человеческого. Нелегко представить себе, как мучительно долго через значительность деяний, через художественное совершенство, через боль и трагедию истории продвигалось человечество к пониманию значимости всечеловеческого.

В XX столетии произошел решительный поворот в постижении человека как живого существа. Отныне в истолковании хомо сапиенс гораздо больше трезвости, здравомыслия. Абстрактно романтический, безусловно восторженный взгляд на человека сменяется аналитическим, в котором преобладает оттенок скепсиса и даже известного разочарования. Действительно ли он властелин природы? Можно ли считать его венцом творения? В чем драма человеческого существования? Верно ли, что он возвышается над животным царством?

Лето 1983 года. Монреаль. Идет одно из заседаний XVII Всемирного философского конгресса. У меня на листках выписаны два суждения о человеке. Передаю их своему оппоненту Уильяму Дрею.

Вот первое: «…тело излучает великое и божественное сияние, это святое и дивное явление формы и красоты, в любви к нему выражается в высшей степени гуманитарный интерес к человечеству, и это — более мощное воспитательное начало, чем вся педагогика мира, вместе взятая! О, завораживающая красота органической плоти, созданная не с помощью масляной краски и камня, а из живой и тленной материи, насыщенная тайной жизни и распада!»

А вот нечто совершенно противоположное: «Человек наделен своего рода „филогенетической шизофренией“ — врожденными дефектами координации эмоциональных и аналитических способностей сознания как следствием патологической эволюции нервной системы приматов, как раз и завершившейся появлением человека разумного…»

Кому принадлежат столь несхожие суждения? Первое — одному из персонажей великого немца Томаса Манна, другое — англичанину Артуру Кестлеру. Чем объяснить такую полярность позиций? Может быть, перед нами два несовместимых способа восприятия мира — поэтический и скептико-аналитический? Писатель восхищается, философ проявляет благоразумную точность? Нет, Кестлер не только философ, он и писатель, публицист.

Всего несколько десятилетий разделяют Томаса Манна и Артура Кестлера. А между ними — бездна — тотальное развенчание человека, миф о его «полной нищете», абсолютной неполноценности и обреченности.

…В коридоре, где спор наш продолжается, длинной чередой висят портреты мыслителей, философов — древних и современных. Возможно, именно эта галерея заставляет нас обращаться к разным эпохам, неоднозначным выводам. Да, уже в истории можно наблюдать полярные оценки человека, его сущности и предназначения.

Философия, как известно, обращается к непреходящим ценностям и универсальным проблемам, достигает предельные основания бытия. Тайна человека, несомненно, принадлежит к кругу вечных вопросов. Это означает, что любовь к мудрости, по-видимому, неразрывно связана с распознаванием загадки мыслящего существа. Что такое человек? Можно ли считать его уникальным созданием на Земле? Почему в отличие от других природных существ он наделен всепониманием? Какова природа человека?

Разумеется, первоначальные представления о человеке сложились еще до того, как зародилась религия или возникла философия. Но задумавшись о самом себе, человек, надо полагать, никогда не оставит эту тему, пока существует человечество. Человек неизъясним, загадочен. Ни современная наука, ни религия не могут в полной мере выявить тайну человека.

Вот, например, одна из загадок, на которую обратил внимание русский философ Н. А. Бердяев. Человек переживает состояние агонии, он вот-вот уйдет из жизни. Но он все равно хочет знать, кто он, откуда он пришел и куда идет. Еще в Древней Греции человек хотел познать самого себя и в этом видел разгадку бытия, источник философского познания.[1]

1

См.: Бердяев Н. А. О рабстве и свободе человека (Опыт персоналистической философии). — Париж. 1939. — С. 19.