Дол Заповедный

Уронил Васюта голову, рукой подпер, умолк, закрыл глаза.

Долго оба молчали. Потом Ждан Медведь крякнул, полез в карман портов, вынул кису, мешочек из мягкой выбеленной кожи, — бросил на стол:

— Только и всего? На!

Васюта схватил кису, развязал тонкий ременной снурок, — на стол поползли с тихим звяканьем золотые монеты. Он дико взглянул на Ждан Медведя.

— А… — еле выдавил он. — А если…

Ждан Медведь не сводил с него глаз.

— Бери, бери, — сказал, поглаживая бороду. — Спасибо потом говорить будешь. Главное — ума не теряй. Подумай про все хорошо. Где да чем промышлять станешь. Приходи завтра утром, еще побеседуем.

Васюта ссыпал монеты в кису, затянул снурок. Он словно обеспамятел. Что-то кипело в нем.

— А если… — опять начал он. Оборвал, схватил кису, засунул в карман, выбежал вон.

Ждан Медведь долго смотрел ему вслед. После беседы был он тих, молчалив. Часто задумывался. Мелькало в мыслях вновь и вновь: может, и верно рассудил Васюта. Уйти. Начать жизнь сызнова. Ведь молодым всегда что-то начать хочется. Но как? Что их там встретит? Как прилепятся они к той жизни? Как одолеют чужое, страшное? Как пройдут через него?

Он хмурился, сердился на себя за то, что недобро относился к человеку, которого выбрала себе Лебедушка. Ему хотелось понять молодых, помочь им не только казной, монетами золотыми, но и словом, советом.

Пусть быстрее наступило бы утро. Опять посмотреть в глаза Васютины, увидеть, что в них. Высказать, что думается, рассказать больше про мир, что лежит там, за лесами, за долами…

На следующее утро Васюта, однако, беседовать не пришел. И весь день его не было. Ждан Медведь ходил мрачен. К вечеру он знал: Васюта из Дола ушел, но куда, зачем?

— Тебе-то он хоть что-то сказал? — спрашивал он Лебедушку.

— Сказал, человека ему увидеть надо, вернется через неделю. Торопился очень. На рассвете ушел.

— А про монеты сказал?

— Какие монеты?

— Золотые. Приданое твое. Вчера ему дал.

— Приданое? Батюшка, родной! Спасибо!

Лебедушка прильнула к его груди, застенчиво заглянула в лицо — глаза ее были счастливы.

— Погоди, погоди… Ничего, значит, про золото не сказал?

— Нет. Сказал только, что очень ему туда нужно, и будет обратно скоро…

— Через неделю?

— Да.

— Ну хорошо, поди.

Вечером Ждан Медведь нашел Ворона и Эмета, рассказал им про то, что случилось. В сумерках они медленно шли по дороге мимо изб. Слабо светились окошки, из труб курился пахучий смоляной дымок. Раскисший снег чавкал под ногами.

— А сегодня утром он вдруг ушел, — закончил Ждан Медведь.

Помолчали.

— Тебе от того тревожно, что он ушел? — спросил Ворон.

— Да.

— А почему?

— Понимаешь, Ворон, — медленно заговорил Ждан Медведь, — вчера мы с ним добром расстались. Я ему сказал: утром приходи, вместе еще подумаем, как все решить. Дело-то важное?

— Важное.

— Вот видишь…

— Расстались-то вы добром. А каким он, Васюта, от тебя ушел? — спросил Ворон.

— На нем лица не было.

Ворон засмеялся:

— А чего другого и ждать-то было! Ты ж его обухом по голове огрел, когда, ни слова не говоря, спроста, — из кармана кису с золотишком вытащил — на, мол, бери! Для нас, дескать, это дело простое. А он-то, Васюта, он, может, это первый раз в жизни видел — монеты золотые. Вот и ошалел. Бежал без ума.

— Бежать-то бежал, а главное — зачем?

— За кем? — сказал Эмет.

— Ну? За кем? — повторил Ждан Медведь.

— Вот то и главное. Если это знать, тогда сказать можно. Но я не знаю, — Эмет покачал головой. — Это ты, Ждан Медведь, знать должен.

— Нет, ты лучше объясни нам, Медведюшко, — сказал Ворон, — что за монеты были в той кисе, что ты Васюте кинул?

— Фряжские.

— Видишь! — опять посмеялся Ворон. — Фряжские! Откуда ж они у тебя?

— Клад нашел.

— Где?

— Отсюда не видать.

— А большой?

— Нести придется — узнаешь.

— А придется?

— Поглядим.

— Теперь понятно.

— Что тебе понятно, Ворон?

— Пробу ты, Ждан Медведь, добру молодцу вчера делал, и нам сейчас пробу делаешь.

— Ну, скажи.

— Смотри, что из пробы той выйдет.

— Потому вам и говорю.

— Эмет верно сказал: за кем-то он побежал. И ты тоже верно сказал: проба.

— Проба эта на кровь пойдет.

— А как?

— У него там кто-то есть. Он с кем-то придет.

— Да, Ворон. Он придет.

— Через неделю. А может, раньше. А — зачем?

— Стыдно тебе, Ворон, прикидываться. И так все знаешь.

— Тебя пощупать?

— А то что ж? Ты ж сам сказал: раз киса есть, значит, есть что и поболе. Он это тоже сразу понял. Вот он то взять и хочет, что поболе.

— Ну-ну, Медведюшко, заварил ты кашу! Как-то ее расхлебаешь?

— Без вас никак.

— А людей с ним будет немного, — сказал Эмет. — Два-три человека. Но отчаянные.

— Почему немного? — спросил Ворон.

— Опять же Эмет верно говорит, сказал Ждан Медведь. — Чем народу меньше, тем больше доля у каждого. Васюта хорошо считает. Что делать теперь станем?

— Ты уж сам скажи, Медведюшко, что делать. Ты это все начал, ты и рассуди.

— Хорошо. Значит, будем думать так: придут всего четверо. Если их будет меньше — нам же будет лучше.

— Так, — кивнул Ворон.

— А когда придут? Ночью?

— Придут они скоро, — сказал Эмет. — Через три дня. Или через пять. Ждать надо. Они спешить будут. Но на тебя, Ждан Медведь, они ночью не станут нападать.

— Почему?

— Ночью им нельзя, — согласился Ворон.

— Ночью не станут, — повторил Эмет. — Они знают, с тобой им трудно придется. Ночью опасно. Ночью ты скрыться можешь. Тогда для них все пропало.

— Они утром налетят, — сказал Ворон. — Быстро и тихо… Чтоб незаметно.

— Ну и что? — спросил Ждан Медведь.

— Вот ты теперь, Медведюшко, опять же, и скажи — что? И что ты от нас хочешь?

— Ну, хорошо, скажу. — Ждан Медведь остановился. Эмет и Ворон придвинулись к нему. — Слушайте. Я тоже думаю — будет это дня через три или четыре, как они явятся. Наверно, утром, когда люди встали, ходят и все незаметно. Тихо постараются ко мне в избу войти, захватить врасплох. Потребуют казну. Я скажу: не здесь. Скажут: веди, показывай. Я поведу. Будут у них с собой ножи, кистени, чеканы, чтоб, если что — так тихо. Как выйду из избы — так свистну, будто лошадь подзываю. Они скажут — нет, идем пеши. Я скажу: хорошо, идем пеши.

— А мы что? — спросил Ворон.

— Поведу их, — повторил Ждан Медведь. — Поведу дальней дорогой через лес к каменной осыпи, где обрыв. Знаете?

— Знаем.

— А вы, как услышите мой свист, — сразу — следом. Но не через лес по длинному пути, а коротким, по опушке, к тому месту, где дорога из леса выходит на осыпь. Ты, Ворон, возьми, что есть, кистень там, кинжал или хоть палицу. А ты, Эмет, лук держи наготове и стрелы. Стрелы есть?

— Есть.

— Приготовь еще. Я буду их вести вниз и саженей через двадцать скользну с дороги вниз, там есть такое место, скала. Вот тогда тебе выйти и бить их в спину, с тыла, из лука, наповал. Ворону стать рядом и подавать стрелы, чтоб промедления не было ни мига. Чтоб никто опомниться не успел, и всех там положить.

— Всех, — Эмет пристально всмотрелся в него. На Ждан Медведе лежал отсвет заката. Лицо казалось облитым кровью. — Всех?

— Всех, — сказал Ждан Медведь. — Если хоть один уцелеет, уйдет, нас не помилуют.

— Хорошо, — сказал Эмет. — Все сделаю, как ты сказал, Ждан Медведь.

…Он бежал лесом. Уже два раза срезал тропу, сокращая путь, уходя от них вперед. Сберегал силы для последней, самой страшной гонки. Сильно мешало бежать то, что руки, отведенные назад, были туго перетянуты в кистях за спиной веревкой. Те гнались за ним во весь дух, кричали, вопили на разные голоса, грозились башку оторвать. А все ж — отставали. Места эти он знал, как свои пять пальцев. Худо только — нельзя было рукой отвести, отогнуть на бегу ветви — шапку уже сорвало — один раз чуть не выхлестнуло глаз. Веревка, что тянулась сзади, тоже мешала — путалась, цеплялась за сучья.