Страница 8 из 10
Поэтому, когда мы туда попадали, нами овладевала «золотая лихорадка» кладоискательства. Увести нас обратно от наших сокровищ воспитательницам детского сада каждый раз было нелегко. Теплыми днями мы копались в земле, отыскивая слюду. Прекрасную, слоистую, таинственно мерцавшую разноцветными переливами, но она была причудливо-капризно-ломкой. Найти ее – это был такой восторг, что каждый раз, начиная копаться в земле около здания детского сада на Абельмановской заставе, я ничего не замечала вокруг.
Так было и в тот детсадовский летний вечер. Я так увлеклась, что не заметила, что всех детей уже разобрали по домам, и, что за мной пришел папа, как обычно после работы, чтобы забрать меня домой. Но и папа не спешил ко мне, потому что у него завязался разговор с нашей воспитательницей Анастасией Романовной. Оказалось, что у них разгорелся спор о поэзии.
Все началось с того, что папа этим вечером пришел в наш детский сад очень счастливый и обрадованный тем, что он как раз в этот день получил в издательстве сборник стихов молодых поэтов. И среди опубликованных в этом сборнике поэтов был и он – мой папа – Александр Ливанов. В этой книжке было напечатано десять его стихотворений.
И эта стопка книг, перевязанная веревочкой, стояла на скамейке как подарок, подаренный ему Судьбой. И я увидела, как веселый и счастливый папа, развязав веревку, достал одну из этих книжек из стопки книг. Чтобы подарить её нашей воспитательнице – Анастасии Романовне. Потом достал из портфеля ручку и надписал сборник стихов, заодно балагуря с нею. Но Анастасия Романовна неожиданно резко высказала моему папе свои взгляды на поэзию. И лицо папы от этого изменилось и погрустнело на глазах.
Я почувствовала, что происходит что-то скверное. И я замерла с совочком в руках, обронив на землю только что с трудом добытый пласт слюды. Папа, дописав дарственную надпись на белом форзаце книги, замер, слушая её, так и не поставив подпись под дарственной надписью.
– Вы, товарищ поэт, видимо не учли текущий момент! – строго отчитывала она моего папу, моего папу – штурмана, боевого летчика-истребителя, честно воевавшего на войне! И потому, гордо надевавшего на праздники пиджак со своими орденами и медалями! Ведь у него столько медалей за победу! А теперь – в мирное время – папа стал редактором очень крупного и уважаемого издательства! Но, несмотря на всё это, молоденькая воспитательница, Анастасия Романовна, словно решила поиграть с моим папой в строгую учительницу с глупым двоечником. Она почувствовала себя маленьким, но начальничком, от мнения которого кто-то зависит. И потому не унималась:
– У нас в стране строго: «КТО НЕ РАБОТАЕТ, ТОТ НЕ ЕСТ!» Людям не нужны красивые слова! Людям нужен хлеб, одежда, жильё! А те, кто отлынивает от работы – дармоеды и тунеядцы! И правильно делают, что наказывают их!
– Но!!! Я редактор в издательстве «МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ»! Почему Вы, Анастасия Романовна, решили, что я – тунеядец и дармоед? Вам не нужны красивые слова? Аааа…. Я понял! Вы не замужем! И у Вас нет детей, потому что Вам никто еще не говорил «красивых слов»… Но, у Вас все прекрасное еще обязательно будет!
– Причем тут это Ваше: «замужем – не замужем»???!!! Красивые слова, вся эта поэзия нужна только для обмана честных девушек! Вот о чем Ваши стихи? – вознегодовала она в ответ.
– О любви! – опять начал веселиться папа, внимательно рассматривая пухленькую, раскрасневшуюся от негодования, голубоглазую воспитательницу Анастасию Романовну.
– А!!! Вот! Вот! О любви! О чужой любви женатого человека! «О любви не говори! О любви все сказано! Сердце, верное любви, молчать обязано!» – выкрикнула Анастасия Романовна слова популярной песенки, и продолжила возмущаться:
– А зачем мне «Ваша» любовь? Это любовь женатого человека!!!! Ведь это же чужая любовь?! Это же Вы о своей любви пишете, и мне от неё – от какой-то «Вашей любви» к другой женщине – ни жарко ни холодно! Делом бы лучше занялись! Взрослый человек! У нас гегемон – пролетариат! Застрельщик….
Но папа, не дослушав её, махнув на неё рукой, как на надоедливую осу, повернулся ко мне и крикнул:
– Всё!!! Надя, идем домой!
В одной руке он держал стопку своих сборников, а в другой крепко держал мою руку. Папа был явно расстроен, мрачен. Он нервно кусал губы. И совсем не разговаривал со мной по дороге, глубоко погруженный в свои невесёлые мысли. Только, когда кондукторша, глубоко вздохнув, громко выкрикнула на весь 16-ый троллейбус: «Милиция!!», так называлась наша остановка, папа словно очнулся. Выходя на нашей остановке, он вдруг сказал:
– Так! Решено! До школы будешь опять у бабы Насти сидеть! Верну тебя туда. Там гораздо лучше и чище, чем в детском саду!
Я тотчас вспомнила – «чище» бабы Насти. Баба Настя работала домашней нянькой, держала у себя детишек, чьи родители не смогли устроить своих ребят в детский сад. Она жила в стареньком покосившемся бревенчатом доме, там же – в закоулках Таганки. Да, она старательно мыла полы. Но они были такими щелями с отслаивающейся буро-рыжей краской, что мыши легко пролезали через давно изношенные половые доски из подвала. И, увидев нас, испугано мчались то в одну, то в другую сторону.
Я хорошо относилась к доброй бабе Насте, но возвращаться туда – к ней, не хотела. У меня появилось такое чувство, словно у меня отняли самую любимую игрушку.
Целый мир для меня рухнул от этих произнесенных папой слов. И вспомнился один из первых дней в детском саду. Когда я играла в песочнице, наполняя разноцветные пластмассовые формочки песком, оттискивала у себя под ногами песочных котят и утят. Пока не залез в песочницу Мишка Нечаев. Он сказал, что мои куличики – скука. А вот он мне слепит настоящий дворец. И я присела на деревянный бортик песочницы и стала смотреть, как он сделает для меня дворец своими руками. И я сидела, а Мишка у моих ног лепил для меня дворец. И солнце светило. И было так хорошо! И все радовало: и то, что мама ошиблась, когда уверяла меня, что меня ни один мальчик не полюбит, если чулки у девочки «морщат». А мои чулочки в резиночку желтоватого цвета на щиколотках предательски улеглись валиками-морщинками, как всегда бывает, когда увлечешься игрой. Но моя строгая мама оказалась неправа: вот сижу я в сморщенных чулках, со складочками на щиколотках, а у моих ног такой замечательный Мишка Нечаев дворец для меня лепит. И Мишка нравится мне, и его дворец, и все вокруг прекрасно!
И дворец получился красивый. И сломанная веточка с листьями, воткнутая им в вершинку – «крышу» дворца, колыхалась на ветру, как флаг, созданного им для меня песочного королевства.
Но дворец простоял недолго, потому что вдруг налетел Вовка Дугин. И растоптал подаренный мне Мишкой песочный дворец. Он злобно растоптал мой дворец, потому что…, да понятно почему, раз с первого дня моего появления ходил за мною хвостиком. И на уроке пения садился рядом. И даже в куклы пытался со мной играть, но девчонки его на смех подняли. А теперь этот тихоня не только расправился с Мишкиным дворцом, но и подрался с ним. Но, получив сдачи, убежал. А Мишка сидел с расквашенным носом. И, смеясь, смотрел на меня. И я достала из кармана пальто кружевной платочек, как всегда тщательно отглаженный мамой. И попыталась им протереть лицо героя. Но испугалась сделать ему больно. И отдала платочек Мишке, чтобы он сам остановил идущую из носа кровь и вытер лицо. Но он, не отводя от меня смеющихся глаз, вытирал под разбитым носом рукой, а другой, как цветок, держал свой трофей – мой кружевной платочек. А ребята скакали вокруг нас, корчили рожицы и дружно дразнили нас:
– «Тили-тили-тесто! Жених и невеста!!!» И мне, и Мишке Нечаеву было так приятно, что и им всё понятно, что не только: «тили-тили, ти-ли – тесто», но и, что мы с ним – «жених и невеста»! И совсем не обидно, а радостно!
Вспоминая всё это, я старалась сдержать слезы до возвращения домой. Чтобы не расстроить и без того раздосадованного папу. Потому что решение папы вернуть меня к бабе Насте, испугало меня тем, что все то хорошее, что я встретила в детском саду, теперь будет отнято. Подумав, что вот останусь одна, тогда и поплачу, я пока старалась глубоко дышать и не вспоминать о Мишке Нечаеве.