Страница 22 из 98
Время шло. Постепенно "ван Лийнен" в памяти моей затирался, и только иногда, если у меня что-нибудь терялось, и я усиленно разыскивал краски или там кисть, то в самых неожиданных местах натыкался я на его пилюли, но тут же засовывал их в другое место, чтобы глаза мои их и не видали. Настоящий ван Лийнен, которого я временами встречал в городе или заседаниях братства никаких знаков мне не подавал, да и доступа ко мне не имел. Сам же я не раз испытывал и заводил с ним разговоры, подмигиванием своим давая понять, что мои слова следует двояко понимать, только этот осел спросил, не попало ли мне чего в глаз, чешуйка краски, к примеру, что я все время подмигиваю и подмигиваю? На это ответил я ему, что свет у меня в мастерской слабый, как всегда осенью бывает, так что, видать, глаза я и натрудил. И когда уже казалось мне, что дело пилюль совершенно захоронено, хотя и продолжал я мечтать о вековечной славе, что мне тот второй ван Лийнен и обещал, случилось так, что в 'с-Хертогенбосх прибыл сам регент Нидерландов, принц Филипп Красивый, чтобы принять участие в церемонии крещения иудея Якоба де Альмаенгина, о котором по-разному говорили. Был это не слишком-то почтенный человек, поговаривали, что он мог даже быть великим магистром еретической секты Братьев Вольного Духа, проповедующей адамитизм и непристойные эксцессы. Что-то в этом было, ибо в какое-то время по крещению, что, видать, нужно было ему для каких-то тайных или же политических мотивов, он вновь перешел в иудаизм. Я бы и не упоминал об этой весьма подозрительной персоне, если бы не письмецо, полученное мною как раз от этого Якоба де Альмаенгина. Я был весьма удивлен, поскольку никогда с ним никаких отношений не имел, хотя, как художник, пользующийся определенной славой, ему быть известным и мог. Еще более взбаламутило меня содержание этого письма, тесно связанное с разговором между мною и фальшивым ван Лийненом, происшедшим несколько лет назад. Якоб де Альмаенгиен писал, чтобы я вспомнил о своем доброжелателе, то есть "ван Лийнене", который желает сделать для меня и моей славы столько добра, чему сам я по непонятным причинам упираюсь. Ибо человек этот, мой ничего не требующий взамен меценат, весьма разочарован моим бездействием, а поскольку во второй раз "лично" посетить меня не может, потому-то просит об этом его, Якоба де Альмаенгена, с нынешнего дня истинного христианина. И вместе с этим Альмаенген приглашал меня на пир, который устраивает в честь его герцогского высочества Филиппа Красивого. Приглашение было на отдельном листе, и я всему этому настолько дивился, как вдруг буквы письма на моих глазах не начали исчезать, пока не исчезли совершенно, не оставляя никакого следа, что Якоб де Альмаенген вообще писал мне что-либо! Событие это укрепило меня во внимании, что сей еврей поддерживает связь с нечистым, либо же от персов зороастризм принял. А могло быть и так, что это сам Вечный Жид Бродяга, который за оскорбление Господа нашего Иисуса Христа осужден на вечное покаяние.
Все это я воспринял настолько сильно, что письмо - пусть даже в нем уже и не было слов - сжег и несколько дней проболел, так что на пир, на который бы нога моя не ступала в любом случае, не пошел. Единственное, что меня перепугало, что теперь не будет мне спокойствия от злых духов, хотя ни к чему и никаким образом меня и не принуждали. Боялся я, хотя, некий интерес к этим пилюлям испытывал, но больше всего желал я той самой вековечной славы, которую должен был я получить, даже не продавая собственную душу. Единственное, что меня отталкивало от действия, это то, какие подозрительные типы во все это замешаны.
В 1499 году от Рождества Христова пришла моя очередь устраивать "пир с лебедем" для собратьев, который мне с надлежащим тщанием и удалось провести. Темное мясо жареной птицы, которое по обычаю на нем подавалось, напомнило мне про пир двенадцатилетней давности, и удивился я, что уже столько времени минуло после моей беседы с якобы ван Лийненом. И тогда, не мешкая, решил я отыскать его пилюли, которые с какого-то времени куда-то задевались и уже так часто на глаза мне не попадались.
К этому же времени дошли до нас известия о смерти на костре Савонаролы, проповедника, что выступал против светской власти пап и бичевал испорченность, гнилость и жажду золота у духовенства. Его выловили во время мятежа во Флоренции и обвинили в ереси. Таким образом, судьба его была предрешена, и хотя был это доминиканец, против которых давно держал я злость и против которых вечно выступал, поскольку и в Нидерландах орден этот заключил союз с Габсбургами, которые, дабы искоренить всяческое сопротивление, заключили договор с Инквизицией, а значит, и с поставленным во главе ее орденом доминиканцев, сейчас одного из них все-таки жалел. Его спалили на костре под вопли пьяной черни. Возможно, это и решило о том, что я решил не ждать уже больше, и в 1500 году от Рождества Христова воспользовался средством "ван Лийнена". Я делал все, как он говорил, то есть, в один из дней остался сам в мастерской и проглотил пилюлю, приготовив перед тем все, необходимое для рисования. Поначалу я ничего не чувствовал, потом меня охватил жар, что мне даже показалось, будто спускаюсь я в преисподнюю, а потом меня захватил ужасный водоворот, раскрывший свою пасть, как бы желая меня заглотить целиком. В конце концов, ко мне пришло блаженство. Что происходило далее, я не ведал, но когда ночью пришел в себя, то увидал небольшую картину, созданную наверняка мною же, и от которой исходил такой ужас, что я тут же изрубил доску и сжег в печи, чтобы больше никогда подобного не видеть. Я несколько перепугался и на какое-то время забросил свои эксперименты с лесде, чтобы потом испытать ее уже по другому рецепту, подсказанному мне тем же самым фальшивым ван Лийненом.
Теперь уже я стал средство дозировать, разделяя пилюли на меньшие части и не скрываясь после их потребления. Впрочем, такое не было в моих силах, ибо у меня было несколько подмастерьев, которые растирали для меня краски, как и я когда-то у своих отца и дяди, и грунтовали доски, в качестве учебы, поскольку, как и я ранее, желали стать мастерами-художниками. Скрываться нельзя мне было и по той причине, что нацелился я на крупную работу, триптих "Воз с сеном". Одну подобную картину я уже написал, но теперь, после смерти Карла VIII и вступления на французский трон Людовика XII, и с помощью пилюль "ван Лийнена" меня посетили абсолютно новая концепция, сила и творческие возможности. Голландская пословица говорит: "Мир похож на воз с сеном, каждый выхватывает из него столько, сколько сумеет". На внешней стороне триптиха я практически один к одному скопировал своего "Блудного сына", что должно было стать аллегорией людской жизни, а на внутреннем левом крыле поместил первородный грех. Средняя часть картины - это титульный "Воз с сеном", за которым я поместил изображения сильных мира сего - папы Александра VI, императора Максимилиана, герцога Филиппа Красивого и Адольфа Клевского, кавалера Ордена Золотого Руна. С большей охотой я нарисовал бы их непосредственно на правом крыле триптиха, там, где адские создания пытают грешников и строят для осужденных на вечные муки тюремную башню, причем, из-за той роли, которую три этих повелителя сыграли в событиях, произошедших после пленения эрцгерцога Максимилиана, но и так зрителю ясно, что именно туда направляется и найдет свой конец поход идущих за возом с сеном.
Вот этой картиной я был полностью удовлетворен. Некоторое время я с беспокойством выжидал, не появится ли какой новый "ван Лийнен", иудей или бес, чтобы затребовать мою душу, но, когда ничего подобного не произошло, ко мне пришла уверенность в себе. И когда в 1504 году герцог Филипп Красивый заплатил мне задаток в 36 ливров золотом за картину, что должна была иметь девять пядей высоты и одиннадцать длины, я принял заказ, не колеблясь. Поскольку никакими рамками меня не ограничивали, уже не расставаясь с лесде, я начал писать картину, которую назвал "Страшный Суд".