Большой куш

Он прошел за Сюзан в безукоризненно чистую, сияющую сталью кухню. У кухонной стойки с гранитной столешницей стоял мужчина и пил из бутылки пиво «Дос Эквис». Казалось, что при ходьбе его руки могут касаться пола. Крупный, с толстой шеей и бритой головой, он был одет в черную футболку и потертый джинсовый комбинезон. Один из его бицепсов величиной с дыню опоясывала татуировка в виде переплетающихся узоров.

— Мне кажется, ты еще не знаком с моим приятелем Роем Кранцем, — любезно произнесла Сюзан и обратилась к мужчине: — Дорогой, это Уит Мозли, коронер и мировой судья в Порт-Лео. Сейчас он проводит расследование по поводу смерти дяди Пэтча.

Они действительно никогда раньше не встречались с Роем. Во время тех немногочисленных вечеринок и всяких событий, на которых пути Люси и Сюзан пересекались, Рой неизменно был дома: или спал, или работал над скульптурой. Уиту казалось, что Рой избегал всеобщего внимания. А возможно, у него были проблемы при выходе через передние двери.

Уит протянул руку. Рой пожал ее, но не попытался раздавить пальцы Уита в кисель.

Зазвонил телефон.

— Извините, — сказала Сюзан. — Новость уже разошлась, и люди теперь несут нам запеканку и пирожки на поминки. Знаешь, как это бывает, когда в семье кто-то умер. Все соболезнуют и в утешение несут еду. В итоге поправляешься на пять килограммов.

Как будто главной проблемой сейчас был ее вес. Но, тем не менее, он печально кивнул, как и подобает человеку, который занимается расследованием убийства и искренне сочувствует постигшему ее горю.

— Разумеется.

Сюзан вышла из кухни, подхватила трубку в гостиной и заговорила тихим голосом.

— Вы ведь парень Люси, — сказал Рой Кранц. Голос у него был низкий и какой-то тусклый, словно выработанный на тюремном дворе.

— Да.

— Как она переносит все это?

— В данный момент она как раз общается с полицией.

Рой удивленно поднял брови.

— И что она им рассказывает?

— Вероятно, семейные тайны.

Рой сделал большой глоток пива, продолжая внимательно смотреть на него.

Вернулась Сюзан.

— Выпьешь что-нибудь, Уит? — Теперь она казалась чуть оживленнее и радушнее, чем следовало бы.

— Нет, спасибо. Могли бы мы с тобой сейчас поговорить? С глазу на глаз?

— Конечно. — Сюзан бросила взгляд на Роя и повела Уита через холл, в котором, к счастью, не было никаких тошнотворных абстракций. Сюда выходило две двери: одна из зала с бетонным полом, где стояли маленькие металлические скульптуры чаек, пальм, фламинго и всевозможный инструмент скульптора, вторая — из другой студии с большими светлыми окнами с видом на бухту. К одному из окон была прислонена огромная картина, на которую накинули заляпанное краской покрывало. Рядом стоял рабочий стол, так же испещренный пятнами синей, горчичной, ядовито-зеленой масляной краски, будто по его поверхности специально разбрызгали капли яда. Стены комнаты были украшены уже готовыми работами — еще более отвратительной мазней, чем та, что висела в гостиной.

В одном углу лежал огромный развернутый рулон бумаги со следами высохшей акриловой краски. Сначала Уит мельком посмотрел на него и отвернулся, но потом снова скользнул по бумаге взглядом. Два пурпурных круга на бумаге, похоже, были нанесены оттиском маленьких и цветущих женских грудей. Пятно светло-зеленой краски напоминало отпечаток бедра; рядом располагались многочисленные розовые и голубые следы ладоней. Другие фрагменты были похожи на отпечатки коленей, икр, а одна сдавленная цифра восемь была похожа на зеленые мужские яички. На красивом лице Сюзан появилась легкая ухмылка.

— Ты очень плодовита. — Уит кивнул в сторону более спокойных рисунков на стене. Это был единственный комплимент, который он смог придумать.

— Мне надоедает долго работать над картинами, поэтому я рисую быстро. Но и эти тоже хорошо продаются. — Она небрежно пожала плечами.

— Они очень интересные.

Такая оценка, судя по всему, оказалась здесь не к месту. Сюзан нахмурилась. Она уселась на перемазанный краской табурет, а Уит остался стоять по диагонали от нее.

— Ты, возможно, удивляешься, почему я не пишу бухту, красивые виды. — Сюзан забросила ногу на ногу и принялась болтать своей белой, как гипс, ногой, обутой в черную сандалию.

— Нет, но думаю, что ты мне сама скажешь.

Она величественно улыбнулась.

— Потому что здесь все рисуют бухту. Каждый ничтожный любитель, который едва научился держать кисть в руке, начинает тупо рисовать игривых чаек, маленькие лодочки, раскачивающиеся на волнах, пальмы. Скукотища. — Она указала на одну небольшую картину в серебристой рамке, на которой был изображен дикий водоворот пурпурных спиралей, серых крестов и белой пены. Все это напоминало произвольные мазки кистью раскапризничавшегося ребенка. — Вот он, залив. В моей интерпретации. Никаких очаровательных яликов, никаких бабушек с удочками, никаких кричащих цапель, улетающих от опасности. Залив как он есть. Жесткий. Жестокий. Как сама жизнь.

Уит вдруг подумал, что Сюзан в этом роскошном доме вряд ли знает о настоящей жестокости и трудностях жизни. Возможно, ему стоит дать ей телефон Линды Берд.

— Я бы хотел узнать о твоих отношениях с Пэтчем.

— Ты спрашиваешь об этом как судья или потому что Люси шепнула тебе пару недобрых слов?

Это уже интересно.

— Как судья.

— Я любила Пэтча. А кто, собственно, не любил его? — Она снова качнула ногой. — Художники время от времени живут в соответствии со сложившимся стереотипом: испытывают вдохновение, когда счастливы, и переживают спады, когда работа не клеится. Пэтч всегда вытаскивал меня из меланхолии, шлепал по заднице, если это было необходимо. — В ее тоне чувствовалась театральность, она проигрывала каждый нюанс до тех пор, пока он переставал уже быть нюансом. Но и при слабом освещении Уит видел, каким осунувшимся было ее лицо под свежим слоем макияжа. Она явно плакала, причем слез было пролито немало.

— А он никогда не помогал тебе другим образом? Скажем, деньгами?

— Ты спрашиваешь, как будто тебе заранее известен ответ.

Уит пожал плечами. Сюзан пронзительно посмотрела на него и вдруг спросила:

— Любить Люси непросто, не правда ли? Язык у нее действительно длинный.

Она закурила тонкую дамскую сигарету из розовой пачки, «очередной гвоздь в гроб курильщика», и предложила ему. Он отказался.

— Она с глубоким отвращением наговорила тебе всяких гадостей обо мне, верно? И при этом буквально заламывала себе руки. Она, вероятно, почувствовала вибрации, так?

Уит ничего не ответил.

— При рождении Люси ее палец уже указывал на кого-то другого. Художники видят суть человека, дорогой мой, и я на таких людей насмотрелась вдоволь.

— Она сказала мне, что ты просила у Пэтча одолжить тебе довольно крупную сумму.

— В промежутке между написанием двух картин у меня были небольшие затруднения с наличными, и я попросила Пэтча помочь мне. Он ответил «нет», я сказала «хорошо», и мы закончили на этом. Он не банк. Я все понимаю.

— Ты просила сто тысяч?

Глаза Сюзан расширились от удивления.

— О Боже, нет. Я просила десять тысяч. Позже эти деньги я взяла взаймы у друзей. И все вернула, никаких проблем. — Она сбила пепел в хрустальную пепельницу, стоявшую на рабочем столе. Губы женщины сжались от возмущения. — Сто тысяч! Ей следовало бы использовать свое воображение в каких-нибудь более возвышенных целях.

— Люси говорила, что об этом ей рассказал Пэтч.

— Она ошибается.

— У них с Пэтчем, похоже, были хорошие отношения.

— Люси нравятся люди, у которых что-то есть и которые готовы отдавать это что-то ей. Я — другая. А Пэтч был такой. Он души не чаял в Люси, может быть, даже слишком.

— Не приходит ли тебе в голову, кто мог хотеть смерти Пэтча и Туй?

— Он встречался только со вдовами и преуспел в этом. Я могу предположить, что Пэтч заставил кого-то ревновать. Но Туй… Господи, нет. Ласковая и добрая, как ягненок. Учитель на пенсии, само терпение. Я просто обожала ее.