Облаченные в тени

Феофан Анастасьевич ездил на служебном автомобиле начальника полиции уже несколько раз и успел привыкнуть к легкой тряске, не сравнимой с тряской в минимизе, уютному убранству внутри салона и запаху солярки, проникающему буквально всюду. Скорость автомобиля значительно превышала скорость самого лучшего минимиза в Петербурге, таких, с позволения сказать, штуковин по всей России насчитывалось не более трех десятков. Надо было поломать голову, чтобы догадаться, за какие такие услуги Акакий Трестович заимел в свое ведомство автомобиль. К тому же сей механизм обладал поистине неисчерпаемой выносливостью, выдерживал груза до полутонны, не задыхался от быстрой езды и не становился вдруг взбесившимся и неуправляемым… Да и гул двигателя в салоне был не так слышен, как с улицы. По крайней мере, в округе все знали, что едет ни кто иной, как Акакий Трестович Трупной, и спешили быстрее убраться с дороги. Пробки на дорогах, груженные товаром минимизы и те самые мотоциклетные повозки с коляской, которые уже успели обрести популярность в городе, мгновенно исчезали в радиусе нескольких сот метров, заслушав рев служебного автомобиля. Сам же Акакий Трестович очень гордился своей машиной, заставлял мыть ее по три раза на день и лично приделал ей руль из дерева и рычаг переключения скоростей (которых было, к слову сказать, всего три).

Когда мимо пронеслась Невская площадь, Акакий Трестович принялся рыться в складках своего плаща, что было не очень удобно, поскольку места на задних сиденьях для них двоих катастрофически не хватало, но, спустя довольно короткое время, извлек на свет кожаную папку и протянул ее Бочарину:

— Держите, уважаемый Феофан Анастасьевич. Весьма любопытные данные из морга по поводу вскрытия Пухеева и Шнапса. Вы, хе-хе, будете удивлены!

В папке находилось два протокольных листа, заверенных печатью, росписью личного секретаря судебного хирурга и еще кем-то. Феофан Анастасьевич пробежал глазами по отбитому на печатной машинке тексту и удивленно поднял глаза на начальника полиции:

— То есть как? Сердечные приступы? У обоих сразу?!

— Вот именно, уважаемый Феофан Анастасьевич, — усмехнулся Акакий Трестович, — как это ни парадоксально, но смерть Пухеева и Шнапса произошла в результате сердечной недостаточности! Оба они умерли приблизительно за час до того, как тела их были выброшены в Неву!

— Ничего не понимаю, — нахмурился Феофан Анастасьевич, — как возможно такое? Позвольте, ведь если же они умерли естественной смертью, зачем кому-то понадобилось сбрасывать их в реку?

— Возможно, что причиной такого столь странного поступка могло стать обычное заметание следов. Преступники, вполне вероятно, захотят пустить нас по ложному следу. А, возможно, просто решили избавиться от лишнего груза.

— Вы хотите сказать, что есть вероятность найти остальных одиннадцать человек живыми? Умершие были для них обузой и от них избавились…

— Нельзя исключать и такой вариант, — легко согласился Акакий Трестович, — в любом случае, все это, хе-хе, немного странно. Вам не кажется?

— Вот именно, — сказал Феофан Анастасьевич, — со мной вчера вечером тоже произошло нечто странное.

И он рассказал начальнику полицию о своей встрече с молодым человеком Бочкиным, который выглядел столь испуганным и неопрятным, что походил внешностью своей на полного сумасшедшего. Рассказ заинтересовал Акакий Трестовича. Он облизал губы языком, что делал в моменты задумчивости:

— Бочкин его фамилия, говорите? Хм… знакомое что-то… видная фамилия, кажется… Нет, где-то определенно мне приходилось слышать ее…

— Оставьте, — сказал Феофан Анастасьевич, — мало ли в городе Бочкиных? Скажите лучше, как дела у его императорского величества?

— Плохи дела, что говорить? — ответил Акакий Трестович, — советников приходится в срочном порядке новых ставить. А они же молодые, ни опыта, ни сноровки… Чувствует император, что натворят они дел… У него же теперь из старой гвардии не более десяти человек осталось.

— Что-то будет, — сказал Феофан Анастасьевич.

— Верно заметили, хе-хе, — в голосе Акакий Трестовича не прозвучало даже нотки юмора, — что-то крутится вокруг Его величества. Заговор, не иначе. Это с самого начала было ясно, что просто так столь огромнейшее количество человек похищать не будут. Знаете, уважаемый Феофан Анастасьевич, о чем говорят мои слуги? Дескать, власть скоро поменяется, императора старого свергнут, захирел он, говорят, на своем месте, ничего не делает для людей. А поставят, дескать, какого-то молодого и энергичного, который жизнь мигом наладит, заработок повысит и домов новых понастроит. Говорят, что из Германии к нам кто-то приехать хочет. Вроде, он сначала здесь жил, а потом уехал, а потом, хе-хе, вот опять возвращается…

— Сказки все это. Народ поболтает, поболтает, да и прекратит. Мои слуги тоже только и делают, что языками чешут. Мол, и это им не так, и то. Хозяин у них капризный и ленивый, так на кол его, или на суку вздернуть. А как рассчитывать зовешь, так в ноги падают. Ты у них сразу и батюшка, ты у них и кормилец, только чтоб не пускал по миру, ноги-то протягивать.

— Да. Болтает народ, — повторил Акакий Трестович, — а что это вы, уважаемый, с самого раннего утра, да в библиотеку собрались?

— В архив заглянуть хочу, — ответил Феофан Анастасьевич, — узнать надобно, что в столице в последние несколько месяцев происходило. Сдается мне, что могли мы упустить кое-что. Знаете, как это обычно бывает. В обыденной жизни, вроде, и не замечаешь, а потом забудешь и путаешься в догадках — а откуда же взялось это?

— Странно вы говорите, — заметил Акакий Трестович, — и чем же архив вам поможет?

— Я вам позже объясню, — ответил Феофан Анастасьевич, выглядывая в окно, — подъезжаем уже.

— Объясните, объясните, — сказал Акакий Трестович, — мне с вами в библиотеку надобности нет ходить, так что поеду я пока по родственникам пострадавших. А особенно к погибшим нашим. Узнать хочу, точно ли у них так с сердечком плохо было, что они от одного только испуга умереть могли.

— От смерти никто не застрахован, поверьте мне.

Служебный автомобиль остановился аккурат возле лестницы, ведущей к входу центральной библиотеки.

То было огромное здание, с колоннами, подпирающими массивный козырек, дубовыми дверями и узкими оконцами. Поговаривали, что построили ее еще до Всемирного Потопа, и пережила она все возможные войны и междоусобицы. Во время второй Большой Резни в здании библиотеки укрывались разгромленные остатки бандформирований Гекала Страшного. Будучи поклонником древней литературы, Гекал запретил уничтожать книги, чем навсегда вошел в новейшую историю. Позже, как следует из учебников, Гекала предали его же наемники и продали федералам взамен на свою свободу. А библиотека, как стояла, упираясь древними башенками в небо, так и стоит себе. От библиотеки веяло древностью: запахом, который пропитал все ее стены и проникал в каждого, кто осмеливался заходить туда.

Еще вечером Феофан Анастасьевич решил сходить в библиотеку, дабы в тишине и покое зала для чтения поворошить историю и проследить события почти четырехмесячной давности до сегодняшних дней. Что-то подсказывало ему, что именно с помощью таких мелочей, как незаметные на первый взгляд статейки или заметочки, можно выйти на след преступников. К примеру, Феофан Анастасьевич терзался мыслью о лошадях, запряженных в минимизы похитителей. Конечно, черных лошадей в столице насчитывалось если не сотни, то все равно очень и очень много. Однако же, черная масть была редкой и привилегированной. Обладали черными лошадьми, в основном, люди немалого достатка, в чинах и при титулах. Если брать во внимание, что все похищенные именно таковыми и являлись, то, выходило, что похитить их мог кто-то из приближенных…

Захватив с собой тетрадь в кожаном переплете и перо, Феофан Анастасьевич решил записывать все, что посчитает требующим внимания или же последующего рассмотрения.

В зале для чтения не было больше никого. Юноша-уборщик вытирал с узких лавочек пыль, протирал столы и поправлял книги. Книги же стояли на полках, ровными рядами, уходящими под потолок и в темноту зала. Пробивающегося сквозь узкие оконца света едва хватало, чтобы разобрать названия книг, и Феофан Анастасьевич попросил ионизатор света для себя, чтобы можно было еще и писать. Выбрав стол, находящийся ближе к окну, он взял подшивки видных столичных газет и углубился в изучение статей.