Летящие дни

СОСНЫ НА СКАЛАХ Я часто слушал утром росным, Когда долины спят во мгле, Как шумно с ветром спорят сосны На голой каменной скале. И непонятно, странно было: Здесь даже травы не растут. Откуда жизненные силы Деревья гордые берут? И не ботаник в мудрых строчках — Пастух, Что здесь с рожденья рос, Помог найти мне самый точный, Простой ответ на мой вопрос: Они в гранит вросли корнями, И зной и холод с ним деля. Суровый, твердый этот камень Для них — Родимая земля. 1959 * * * Тайга за рекой пылала, От сопок тянуло гарью. Большущее медное солнце Жевало последний снег. И только сугробы палаток В медвежьей глуши Заангарья Никак не хотели таять Назло запоздалой весне. Хрипели сырые ветры. Нам было плевать на погоду. Мы строили новый город В краю, где безмолвие спит. Мы писем из дома порою Не получали по году И, чтобы согреться, глотали Крутой, обжигающий спирт. Хрипели сырые ветры… Я там простудился немного. И то, что случилось позже, Обидно и глупо до слез. В зловещей тиши кабинета Сказал рентгенолог строго: — Да, это очень серьезно. Запущенный туберкулез. И вот за окном больницы — Город, расплывчатый, мглистый. Он тих и почти безлюден В ранний рассветный час. Ветер асфальт захаркал Кровью осенних листьев. Не потому ль так горько, Так тяжело сейчас? Из глаз твоих, полных грусти, Слезы готовы брызнуть. У моего изголовья Сидишь ты, платок теребя… А мы ведь решили рядом, Вместе шагать по жизни. Так что же теперь сказать мне, Как успокоить тебя? Алый язык рассвета Иней на крышах лижет. Становится белое небо Все голубей, голубей… В жестокой борьбе со смертью Любовь мне поможет выжить! Но эта любовь, родная, Не только любовь к тебе. Любовь ко всему, чем дышит Нелегкая наша эпоха, К колючему, злому ветру, Что в соснах гудит поутру. Такая любовь, конечно, Сильнее палочек Коха! И будет просто нечестно, Если я вдруг умру. 1958 ПРЕДОК Дабы пресечь татарских орд свирепость, Святую Русь от нехристей сберечь, Царь повелел Рубить на взгорье крепость И оную Воронежем наречь. Пригнали с войском Крепостных людишек. Был воевода царский лют и строг. Он указал Дубы валить повыше И ладить перво-наперво острог. Запахло дымом у песчаной кручи. Был край неведом и зело суров. Сушили люди мокрые онучи И что-то грустно пели у костров. И среди них, Неволею ссутулен, Тяжелой цепью скованный навек, Был беглый крепостной Иван Жигуля — Упрямый, непокорный человек. Он жег хоромы, Слуг царевых резал, Озоровал с людишками в ночи. За то на дыбе жгли его железом И батожьем стегали палачи… Он рвы копал И частоколы ставил. А коль вдали набат звучал как стон, Он шел на смерть, На звон татарских сабель, Грудь осеня размашисто крестом!.. Неведомо, Где голову сложил он — На плахе ль, В битве ль за немилый кров… Но слышу я: В моих упругих жилах Стучит его Бунтующая Кровь! 1959 НА ОСТРОЖНОМ БУГРЕ Здесь нет теперь и знака никакого, А был острог на этом месте встарь… Быть может, в нем сидел, цепями скован, Мой дальний предок, Крепостной бунтарь. Я представляю явственно и четко Темницу в башне, Где томился он. Его глазами сквозь пруты решетки Я вижу древний город, Бастион… Давно погасли огоньки посада, Лишь у Ильницких кованых ворот В глухой часовне светится лампада Да стражник тихо ходит взад-вперед. Шумит дубрава на бугре Острожном, Тяжелыми ветвями шевеля. Река фрегат качает осторожно, Как будто сделан он из хрусталя. Чернеет крепость на высокой круче. И, осыпая волны серебром, Летит луна в прозрачных редких тучах Полупудовым пушечным ядром. Она стремится заглянуть в бойницы… Течет, струится синяя вода… Как часовые у ворот темницы, Без устали сменяются года. На мшистых стенах заблестели пушки. Колокола к заутрене звонят. У церкви — нищий. Стертые полушки, В худую шапку падая, звенят. Дворы, перекликаясь петухами, Ввинтили в небо тонкие дымки. На верфи у Чижовки Обухами Стучат мастеровые мужики. А над рекою с самого рассвета Плывут удары, тяжки и глухи. Не знают: бьют ли сваи Или это Мне слышатся Истории шаги? 1959