Страница 4 из 10
– Не сделал я еще твой планшет, – сразу признается Гоша, – а в рисе у тебя жучки.
– Ну так неудивительно, – смеется Лялька, – всюду жизнь. Это сушильный рис, я его не ем. Ладно, я подожду. У тебя же вроде есть вафельница? Давай, я пока вафель напеку?
Гоша кивает, Лялька скидывает пьексы и тащит на кухню мешок, на ходу доставая из него яйца, потом здоровенную пачку масла в обертке без подписи, оборачивается к Гоше:
– Ты иди, работай, я все-таки хочу от тебя сегодня уйти с планшетом, ладно?
– Да не вопрос, – мрачно пожимает плечами Гоша и возвращается в мастерскую. Музыки по-прежнему нет, и как раз надо медитативно пропаивать контакты. Но вдруг оказывается, что какое-то подобие музыки создает шуршащая на кухне Лялька. И миксер у нее взревывает ритмично, и нож по яйцу стучит, как трещотка из оленьего копытца, и она еще напевает себе под нос. Вшшш – перкуссией вступает шипящее на рифленой подошве вафельницы тесто. Щелк! – отвечает защелка крышки.
Когда Лялька появляется возле Гошиного стола с вафлей в руках, у Гоши уже все контакты пропаяны, почти все ленточки наклеены обратно, осталось перевернуть, включить и проверить.
– Ну, рискнем, – выдыхает Гоша, переворачивает планшет, нажимает кнопку. Включается оранжевая подложка логотипа, потом загружается картинка с камлающим шаманом, частично перекрытая иконками. Гоша проводит пальцем по центру тачпада. Ничего. Ни меню не открывается, ни инстаграм, ни сайт железной дороги. Края реагируют – вот, например, запустился скайп. Центр по-прежнему мертв.
– Ну я не знаю, – горестно вздыхает Гоша, рассеянно вынимая из руки Ляльки теплую вафлю, – все я пропаял. Тут шаман нужен, а не ремонтник. Знаешь, из тех, что хорошо провожают мертвых.
– По моим сведениям, ты шаман и есть, – смеется Лялька, – такой специальный шаман для электроники. Действуешь, как шаман: непонятным образом чинишь то, что другие починить не могут, цену не назначаешь, пожертвования принимаешь, в любой момент готов помочь. Все шаманы так живут.
– Да ну, фигня, – возражает Гоша с набитым ртом, – электроника – наука о контактах! Все должно работать. А не работает.
– Вот-вот, – кивает Лялька, – все, как у людей. Должен быть здоров, а болен. Почему? Наука ответить не может. И тогда человек идет к шаману, и шаман его неведомым образом лечит. То ли к духам водит, то ли порванные связи узелками связывает, то ли возвращает утерянный ритм. Ну практически как ты с гаджетами.
– Ну уж нет, духов я не вызываю. Я, в конце концов, не сисадмин, у меня и бубна-то нет. Я по железу специалист. У него не должно быть психологических сложностей. Не знаю я, что это за хрень.
– Ну тогда пошли чай пить, – мирно предлагает Лялька, – у меня есть сагандайля.
– Почему-то я ни капли ни удивлен. – Конечно, у Ляльки с ее зелеными волосами, пернатыми серьгами, ожерельем из ракушек и каменным человечком на шее должны быть и сагандайля, и панапту, и моринхуур, и спасибо если не олгой-хорхой.
Но сагандайля оказывается хвойно пахнущими веточками, уже заваренными вместе с покупной израильской мятой. А вафли, стопкой сложенные на разделочной доске, чуть-чуть горчат, и понятно почему: на столе ополовиненная банка зеленого, в цвет волос, меда – очевидно, изрядная его часть попала в тесто.
– Всегда должно быть время для внезапных вафелек, – сообщает Лялька, наливая Гоше чай в его кружку, и принимается выбирать кружку для себя. Конечно, шаман из чего попало пить не станет.
Гоша пьет чай, жует вафлю и разглядывает Ляльку. Почему-то Гоша никогда не пытался подбить к Ляльке клинья. Боялся, что ли. Унесет в нижний мир – и привет. Загадка на самом деле вообще это вот возвращение шаманизма. Сисадминам дарят бубны. Девочки с зелеными волосами находят потерянные вещи, играя им на варгане, и заговаривают зубы так, что полгода потом не вспомнишь, что у тебя вообще есть зубы. Музыканты утверждают, что с ними играет дух покойного виолончелиста, и поди попробуй не поверь. А ведь казалось бы – высшее образование, хорошая семья, триста лет в Петербурге, все вот эти дела. Читающие познавательные лекции историки или настоящие тувинские шаманы говорят – все дело в предках, дед камлал, значит, и внук рано или поздно начнет камлать. Но тут-то какие уж там предки.
– Лялька, – говорит Гоша, – а почему ты шаман?
– А почему я шаман? – моментально отвечает Лялька. – Шаман должен пройти инициацию, племя должно признать его как шамана, он людей лечит и мертвых провожает. А я что, я просто музыкант. Песенки пою. Гаджеты ломаю. Где бы я могла в Питере инициацию пройти. Давай лучше еще с планшетом попробуем, а? Мне как-то приятно было, что он у меня наконец-то есть – а его вдруг опять нет.
– Ну тогда я буду паять, – пообещал Гоша, – а ты мне будешь песни петь. А то мне друг посоветовал клевого якутского транса послушать – а я его найти не могу. А без музыки у меня уже мозги кипят.
На том и порешили. Лялька втащила в мастерскую рюкзак, уселась верхом на Гошин тренажер и выгрузила овальный бубен, оказывается, занимавший большую часть пространства рюкзака. Гоша заржал:
– Я так и знал, что у тебя есть бубен! А посоха с ленточками у тебя нет?
– Посох с ленточками – это понты, – серьезно объяснила Лялька, – а под бубен я тебе сейчас петь буду. Про камни в реке и коршуна в облаках. А ты паяй себе.
Гоша послушно надел головную лупу и уткнулся носом в планшет, снова отклеивая ленточки в нужных местах. Добрался до шлейфа, подсоединяющего тачпад, и принялся отпаивать подозрительные контакты. Шлейф изгибался перед ним, как серебристая речка, за плечом рокотал Лялькин бубен, и голос вступал сначала тихо, потом громче, что-то действительно про реку, камни, отражение ветвей в воде, зеленые листья, серебристые струи – ну, что-то такое романтическое, в слова Гоша не вслушивался, вообще предпочел бы на якутском языке, но хоть так, а струи вплавленных в прозрачный пластик проводков текли вперед и налево, изгибаясь, затекая за зеленый мыс печатной платы, а на мысу росла здоровенная замшелая ель, и ее лапы, стекающие к самой воде, текли из воды вверх уже совершенно черными. Гоша поднял голову. В небе, на фоне яркой синевы, парила черная крестовинка хищной птицы. Он ступил в воду босыми ногами – вода оказалась холодной, но не смертельно холодной, приятной, как мороженое вприкуску к кофе, струи речки обняли ноги и обтекли их, как обходили торчащие из воды скользкие серые камни. Впереди, между трех камней, в воде болталось что-то лишнее – кажется, пластиковая бутылка и еще какой-то мусор. Гоша сделал вперед несколько шагов по мелким золотистым камешкам дна, перегнулся через серый камень и достал из маленького водоворота бутылку из-под мятного лимонада и пустую рваную упаковку от риса. Посмотрел по сторонам: на берегу валялся пластиковый пакет, рваный кед и ржавая сгущеночная банка. Развернул пакет, сложил в него мусор, осмотрелся – кажется, больше мусора вокруг не было, река серебрилась и звенела, «Айя!» – одобрительно крикнула сверху птица. Услышал сзади плеск, оглянулся. К нему приближалась берестяная лодка, в лодке сидела Лялька – или не Лялька? Женщина с зелеными волосами, в платье с бахромой, в медной маске на лице, с посохом с конской головой, посохом она отталкивалась от близкого дна. Сделала знак Гоше: давай, мол, сюда, в лодку. И вот Гоша в лодке, и, кажется, не домашняя майка с бедным-животным на нем и не рваные джинсы, а медвежья шкура накинута на плечи, из оленьей замши его штаны, а лодка медленно плывет вниз по реке, и Гоша успевает подхватить из воды где фантик, где крышечку – все лишнее. Золотистый туман стелется над лугами, кузнечики звенят в густой траве, вода плещет по круглым спинкам камней. Лодка скользит за очередной поворот – и останавливается, ткнувшись носом в зеленый луг берега. Дальше речка расширяется, впадает в озеро, и в озере уже чисто, нет никакого мусора, отражается птица, качаются камыши, разбегаются круглые волны, звучит семь частых ударов бубна, Гоша поднимает голову от печатной платы, сдвигает лупу на макушку и ошарашенно смотрит на Ляльку.