Страница 10 из 10
А в конце спектакля все встают и долго-долго хлопают, и они с Толиком тоже. И слышны крики «Браво, Азовский!», или просто «Браво!» (кричат здесь тоже как-то по-особенному, с ударением на последнем слоге – «БравО»), и тут вдруг Толик тоже кричит: «БравО! Браво, Иванов!» – и сразу несколько удивленных лиц поворачивается к ним, и Яне кажется, что кошачьи глаза Микаэла Азовского вспыхивают зеленым огнем. «Прекрати, не надо», – шепчет она Толику. Так они переходят на «ты».
А потом он полгода, ходит к ним с Алкой в общагу пить чай и носит им отрезы кумача и мешковины с кафедры. (Он кем-то там на кафедре, и это все что у них там есть, они же инженеры.) Кумач для столов на комсомольских собраниях, мешковина – для тряпок. Он говорит, кафедра не обеднеет, у них этого полно.
Мешковиной они с Алкой красиво задрапировали старый шкаф, из кумача пошили сумки, потом – штаны-бананы, потом – лихо простроченные курточки. Потом вдруг изменилось все.
В переходах продаются огромные портреты Пугачевой, и если всмотреться, говорят, там у нее в волосах, в каком-то локоне можно разглядеть профиль Сатаны. В Иностранке стоят тихие решительные женщины с плакатами. Это забастовка. В какой-то из газет Яне неожиданно попадается интервью солиста балета Микаэла Азовского. Он рассказывает, как тяжело ему пришлось в Большом последние годы. Его, оказывается, травили в театре, он подумывал о самоубийстве. Спустя неделю она узнает, что Азовский умер – не выдержало сердце. Яне неприятно, но она живет себе дальше и Толик, крикнувший когда-то «Браво», тоже, видимо, где-то живет.
А потом внезапно оказывается, что Яна и Толик работают вместе в каком-то холдинге, который постоянно разоряется и, поменяв имя, вновь восстает из пепла, и он женат, а она замужем, но оба легки настолько, что словно две щепки поднимаются и опускаются на этих волнах процветания и разорения – оба зарабатывают не слишком мало и не слишком много; таких никогда не увольняют. Они подолгу курят в коридоре, рассказывая о женах мужьях и детях, пока фирма наконец не разоряется окончательно и они не теряют друг друга надолго.
А потом он исчезает. Так он появляется в ее жизни опять, – она узнает в интернете, что он исчез. То и дело она натыкается на его фото (в таких объявлениях фотографии как назло самые беззащитные, с рыхлыми, осыпающимися в пустоту улыбками). Его ищет дочь и бывшая жена. Говорится что-то о долгах и угрозах, подозревают месть, либо самоубийство. Яна так и не познакомилась с женой Толика, но помнит, как он рассказывал про нее что-то забавное. Что, мол, непонятно, как женщины могут жить, не зная толком, как устроена электрическая лампочка. (Яна, как и жена Толика, не подозревала, что из лампочек выкачивают воздух.) Вот тогда-то и выяснилось, что Толик знает устройство всего: часовых механизмов, телефонных коммутаторов, водонапорных башен…
И тут она понимает, что он не мог никуда исчезнуть. Тот, кто так подробно знает этот мир, не пролезет в игольное ушко пустоты. Он не исчез, а просто сбежал – догадывается Яна.
А потом она видит то видео. Оно постоянно попадается ей, но она его не открывает, потому что не интересуется политикой, но оно словно гоняется за ней по сети, то видео, и она открывает. И видит Толика. Он в какой-то униформе, ей очень стыдно, но она не может разобраться на чьей он стороне, потому что запутывается в терминах: «наемники», «боевики», «армия», «бандиты», – а это просто недопустимо, ведь она образованная женщина, у нее есть определенные убеждения и четкая позиция, пора бы уже запомнить, кто из них кто. Или спросить мужа, или сына – они не путаются – но тогда придется объяснять про Толика, а объяснять там совершенно нечего, ну совершенно.
Там, на видео, небольшой отряд, попавший в плен, и кто-то раз за разом, приказывает им падать на колени и вставать. «Ну и ладно, – думает Яна, – он же был когда-то в армии, он же знает, что это так принято: лег-отжался. Да что там в армии, вот они ехали когда-то на картошку, и там физрук тоже почти такое же им устраивал, (ей вспоминается студенческое словечко «мурыжил»), и ничего, и ничего. Но там, на видео, шеренга пленных, и у них за спиной зимний сухой кустарник, а в том месте, где стоит Толик, сухая ветка упирается ему в спину и в шею. Ветка почти протыкает Толика каждый раз, когда он вместе со всеми падает в грязь. «Вот что плохо, – понимает Яна, – то, что он не отклоняется, не делает полшага в сторону, а продолжает натыкаться на чертову ветку». Понятно, что не хочет никого злить, не хочет делать лишних движений, чтобы не привлекать внимания, но ветка уже выделила его из всех, она словно указывает на него крючковатым пальцем.
Яна теперь вынуждена целыми днями решать, как должен поступить Толик. Иногда ей кажется, что он все делает правильно. Сильные люди тоже часто подчиняются обстоятельствам, ожидая удобного момента. «Может быть, он давно уже сбежал оттуда, или их всех обменяли, весь отряд», – думает Яна. А еще она думает, что правильный ответ можно высчитать. У него там мало времени, а у нее здесь полно, чтобы все взвесить. Если учесть все-все-все: погодные условия, настроение в войсках, политическую обстановку, то можно представить, будет ли Толиков шаг в сторону смертельным. Она начинает высчитывать, но тут в голову лезет непонятно что: распечатки на ксероксе, фото рок-групп, впаянные в брелоки, мешковина, кумач, и – самое смешное – она сама, ну или они с Алкой, они тоже где-то в этой бухгалтерии.
– Ты идешь? – спрашивает из спальни муж.
– Да, да, иду, – отвечает Яна, вращая колесико мышки.
Там, на экране, Толик ищет, где бы снять дачу для мамы, рассказывает о своей коллекции гитар, пишет смешное о ссоре своих близнецов, объявляет набор в изокружок. Яна нажимает на маленькие голубые сердца под каждым статусом.
Она просматривает то видео еще раз и теперь ей кажется, что Толик все-таки постепенно отклоняется влево, и орущий солдат, наставивший на него автомат, не обратит внимания, на то, что ветка уже не врезается ему в шею, а значит, Толик вот-вот вновь станет неотличим от остальных. Что бы там их ни ожидало, это лучше, чем удостоиться страшной личной судьбы, – думает Яна и выключает компьютер.
Тогда, в общежитии, они пили растворимый чай в гранулах. Гранулы были цилиндрической формы. Залитые кипятком, они набухали, но стоило тронуть их ложкой, и они распадались. При этом в гостях всегда сидел кто-нибудь, кто утверждал, что гранулы сделаны из чайной пыли, которую на чайной фабрике попросту сметают с пола обыкновенной метлой.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.