На охотничьей тропе

Филька отвернулся от зверя и, повернув лыжи в сторону, пошёл прочь, а какой-то внутренний голос твердил: «Зачем оставляешь, возьми. Кто узнает-то? Ты один в степи». — И снова перед ним всплыла ехидная улыбочка Барташа.

Гахов в раздумье остановился в кустарнике. Минут пять простоял на месте, затем повернулся и быстро побежал к оставленному лисовину, дрожащими руками начал освобождать его из капкана. Он долго ещё стоял у одинокого куста, нерешительно перекладывая с руки на руку пушистого зверя и, наконец, решившись, начал прикреплять его к удавке.

— Нельзя! Чужая… — вдруг послышался знакомый голос за его спиной.

Филька повернулся. Перед ним стоял Иван Благинин. Подросток смутился, лиса выпала из рук, лицо запылало от стыда, будто вся кровь в это время прихлынула к его голове.

— Подними! Ермолаича это… — снова сказал Благинин. — В избушку отнесёшь, ему отдашь.

Филька кивнул головой в знак согласия и послушно перебросил лису через плечо.

Они ещё несколько минут молча стояли друг против друга, как тогда, у Епифановского плёса, когда Благинин назвал Фильку «мазилой».

Пареньку казалось, что сейчас Иван размахнётся и с силой ударит его по лицу. И поделом, не нарушай охотничьи законы! Он даже втянул голову в плечи, ожидая удара.

— Я не думал так сделать, дядя Иван… — наконец проговорил жалобно Филька.

— Видел, видел, как ты метался. Да видно бес сильнее тебя оказался.

Паренёк потупил глаза.

«А все мы виноваты. У парня стремление к промыслу, а уменья нет. Вместо того, чтобы научить его, только насмехаемся», — подумал Иван и сказал:

— Ну что ж, пойдём вместе. Поищем своих зверей.

— Не-ет, я не пойду, — пролепетал Филька. — Я домой уйду. Совестно мне.

— Вот уж этого-то не следует делать, — дружелюбно улыбнулся Благинин. — Беру тебя своим подшефным. Обучать буду.

— Верно, дядя Иван? — недоверчиво воскликнул подросток, забывая о случившемся.

— А почему же нет. Обучу.

— А как же… это?

— Об этом я никому не скажу. Но ты помни: унести добычу из чужого капкана — самый большой позор, позорнее, чем прийти с охоты пустым.

— Стыдно мне было опять пустым возвращаться. Смеются…

— Ну, ничего. Выше голову, скоро свою добычу будешь иметь. Пойдём!..

Благинин заскользил на лыжах по твёрдому насту, за ним последовал Филька. Скоро они скрылись в берёзовом колке.

Глава тринадцатая

Животноводческая ферма колхоза «Новая эра» расположилась на возвышенности, обрывающейся неглубоким оврагом. А за оврагом через просёлочную дорогу начинался рям[6], широкой полосой уходящий в болота.

Ферма с каждым годом становилась богаче. За развитие животноводства колхоз получил премию: грузовую машину. И тут нежданная нагрянула беда. В одну из лунных светлых ночей на ферму забрели волки и задавили девятнадцать овец. Через день они появились снова. Раскопав соломенную крышу кошары, они спустились к овцам. Колхозный сторож Филипп Петрович, щупленький старичок с сивенькой козлиной бородкой и изрезанным глубокими морщинами лицом, прихрамывая, выбежал из сторожки на блеяние овец. Зарядив берданку, выданную правлением колхоза после первого нашествия непрошенных гостей, он решительно распахнул ворота кошары. Волчица и два переярка шмыгнули мимо сторожа, чуть не сбив его с ног, разорвали кинувшуюся на них собачонку. Дед Филипп, не метившись, выстрелил. Волки одним прыжком перемахнули через изгородь и затрусили по направлению к ряму. Новыми жертвами стали восемь овец.

Когда сторож сообщил о случившемся председателю колхоза Иннокентию Васильевичу Пушкову, тот не на шутку забеспокоился. Грузно расхаживая взад и впёред по кабинету, он сердито бурчал:

— Вот напасть. Этак они всех овец погубят у нас, дорожка для них теперь проторённая. Ну, а ты-то что смотрел, Филипп, ты же для охраны поставлен?

— Оно и понятно, что для охраны. Да я-то что с ними сделаю, Иннокентий Васильевич, — оправдывался сторож. — Ведь это кто? Это ведь волки, они тихо, по-звериному. Да и какой из меня охотник. На утку никогда не ходил, а то на зверя.

— Надо охотникам сообщить, — посоветовал бригадир Полевин, пришедший к председателю подписать наряды, — они с волками быстро уладят. Вон Андронников сейчас с базара приехал. Попросить его.

Послали за Андронниковым. Тот вскоре явился. Раскинув полы пальто, нарочито показывая подстежённый ондатровый мех, Илья сел на предложенный стул и, приглаживая и без того гладкие, всегда смазанные репейным маслом волосы, поинтересовался, зачем позвали.

— Дело у нас к тебе, Илья Константиныч, — сказал Пушков, протягивая раскрытый портсигар Андронникову. — Для тебя оно может и плёвое, а для нас оно государственной важности. Волки на ферму повадились, овец режут… Просьба у нас к тебе: надо бы их отвадить.

— Волки? Эт-то надо подумать.

Чего тут думать-то? Это ведь по твоей специальности.

Андронников задумался. «На волков уйдёт много времени. Их так сразу-то не возьмёшь, — соображал он, — а за эти дни можно подогнать с заданием. И так много-времени затрачено на рыбалку, с заданием провал. Да и до конца месяца ещё бы надо выгадать денёк-другой порыбачить, щука на петлю хорошо пошла. На базар её, вот и денежки… А что волки? Так, пустое… Неделю, а то и больше проходишь за ними, а в день хотя бы по полцентнера рыбки — большая сумма набирается…»

— Нет, не могу, товарищ председатель, — ответил, наконец, Андронников, — не могу. У меня, знаете ли, план. Государственное, так сказать, задание… А на волков много время убьёшь.

— А что ж, это не государственное дело, — слова охотника задели Полевина. — Скот-то чей? Колхозный. А колхозы чьи? Общественные. Эх, ты!

— Не могу, не могу! И не горячитесь, и не уговаривайте. — Илья встал и начал застёгивать пальто, делая вид, что разговор окончен.

— Ну что ж, мы тебя не неволим, — сказал Пушков, не глядя на Андронникова.

Когда же Илья выводил из дверей, Полевин бросил ему вслед:

— Сволота! Зажировал… — и передразнил: — «Не могу, у меня план. Государственное задание, так сказать…» — Больше о себе думает, чем о государстве.

— Не горячись, бригадир, — спокойно заметил Пушков. — Не стоит он этого. Давай лучше подумаем, что будем предпринимать.

— Что предпринимать? На Лопушное к охотникам надо ехать.

— И то верно. Поеду…

Председатель колхоза застал на месте всех охотников. Сидя дружной семьёй за большим столом, они вперемежку с шутками ели уху.

— А, Васильич! Проходи, проходи, — встретил его гостеприимно заведующий участком Сергей Прокопьев. — Садись уху хлебать, гостем будешь.

Пушков скинул с себя собачью доху и сел за стол. Дед Нестер подвинул к нему эмалированную миску, доверху наполненную ухой.

Охотники интересовались колхозными делами, засыпая председателя вопросами: как с подготовкой к весне, как с животноводством, хватит ли сена на зимовку. Они искренне радовались успехам, вносили свои советы.

— Это правильно, что хозяйство стаёт многоотраслевым, — говорил Прокопьев. — И ты вот о чём подумай, Иннокентий Васильевич: звероферму надо в колхозе завести. Например, чернобурых лисиц развести или серебристых. Прибыльное это дело. Вон Столешников организовал у себя звероферму, Петухов с Подрядовым также приобрели для колхоза лисиц.

— Э, обожди, Селивёрстыч, не до зверинца, — отмахнулся Пушков. — Тут скот начал гибнуть, о нём первый разговор.

— Что за напасть приключилась?

— Волки повадились на ферму. Двадцать семь овец уже зарезали…

— Ах ты, премудрость! — с негодованием воскликнул Тимофей. — Так ты чего раньше-то молчал? Мы б их…

— Вот за этим-то и приехал к вам.

— Это ты правильно сделал, — заметил Прокопьев. Нам это дело привычное. Отрядим кого-нибудь. Ну вот, хоть Тимофей поедет. Он у нас мастер по волкам.

Замечание заведующего участком затронуло самую сокровенную струнку Шнуркова, и он не без гордости сказал:

6

Рямом местные жители называют болотистую, мшистую почву, заросшую тоненькими и корявыми сосенками и кустами багульника.