Мастера. Герань. Вильма

Киринович, который вчера и позавчера об эту пору был весь в трудах, сегодня слонялся по дому, и оттого Имро еще больше встревожился. Не странно ли это? Уж не проболталась ли Штефка? Не пожаловалась ли мужу? Что, если управляющий все знает?

К счастью, Киринович не заставил себя долго ждать. Пришел поздороваться: оказалось, опасения Имро были напрасны.

— Ну что, мастера? — скалил он свои крупные зубы. — Поздно встаете, поздно молодуха вас будит. Не пойму, как можно так долго спать. Что нового? Как жизнь?

— По-всякому, — отвечал мастер, потом обратился к сыну: — Имришко, скажи, мы когда встали?

— А я почем знаю? В пять? Не то раньше?

— В пять? — загоготал управляющий. — Боже мой, и не стыдно такое говорить! Я сегодня успел уже всю деревню обежать.

Мастер на это: — Так то ты. Думаешь, мне охота мотаться по деревне? Нет, я не такой полоумный. Что ж, бегай, коли ноги скорые.

Управитель надулся, но минуту спустя — опять смешинка в глазах.

— Да разве в ногах дело? Сперва надо встать, а потом уж можно и бегать.

— Не мельтеши тут! — замахнулся на него мастер. — Прямо под руку лезешь. Знаю, что ты не сидел. Сидючи хило бы бегал. Может, разбежаться и то не сумел бы.

Управитель, поняв, что мастер подтрунивает над ним, схватил его за грудки.

— А ну пошли! Пошли! Увидим, кто быстрей бегает.

— Отвяжись! — Мастер вырвался, пригрозил управителю топором. — Дурья башка, хочешь, чтобы я промахнулся! Враз коленку тебе подшибу!

Управитель внезапно сделался серьезным. — Послушайте! А что скажете о тех двух мужиках?

— Каких это «тех»? — спросил Имрих.

— Да о тех солдатах.

— Каких солдатах? — заинтересовался и мастер.

— Да вы разве их не видали? — удивился Киринович, но тут же вспомнил: — Ах да, вас уже не было, вы не могли их видеть. Вчера вы только ушли, пожаловали двое. Солдаты.

— Солдаты? А что им понадобилось?

— Дезертиры.

— Неужто?! Дезертиры?! Ты что, говорил с ними? Откуда тебе известно, что дезертиры?

— Бежали они. Я говорил с ними. Бежали из трнавского гарнизона.

— Ну-ну! И что ж они хотели? Должно быть, поесть?

— Ага. Жена дала им. Это я велел им чего-нибудь завернуть.

— Ну!

— И представьте себе! — продолжал Киринович. — Только они ушли — тут сразу и обыск.

— Не говори! Обыск! Значит, шли по следу!

— По следу. Прямо по пятам шли. Я и с ними толковал.

— Ну и что? — поинтересовался мастер. — Те-то двое небось на фронт должны были идти?

— На фронт. Наверно, должны были на фронт идти.

— Ну-ну.

— Изловят их, — предсказал Имро.

Киринович покачал головой: — А мне показалось, что ловить их вовсе и не собираются. Так-то, люди добрые, и это называется армия! Клянусь богом, сроду такой армии не видал! Что там ни говори, насильно нельзя воевать!

— Только насильно и можно, — возразил мастер. — Война, она и есть насилие. И когда отбиваешься, и когда наступаешь… Ты ведь был солдатом, знаешь, что солдату и на плац вылезать неохота. Его туда гнать приходится. Кто ж добровольно пойдет воевать? Я? Да я был бы последним идиотом. Ты? Я бы первый наплевал на тебя!

— А все же такой армии я и впрямь не видел, — продолжал Киринович. — Свет не слыхивал о такой жалкой и непослушной армии. Каждый творит, что ему вздумается. Только и знают, что драпают, бегут в горы или домой. Беспрестанно бегут. Все бегут. И удивляться нечего, чему тут удивляться? Пускай бегут, пускай себе бегут. Ей-богу, и я бы удрал. Вот увидите, по двое, по трое все разбегутся, и армии крышка. Прячутся всюду, и тут и там, кто по домам, кто в горах, а на фронте перебегают на сторону противника. Просто смешно, люди добрые! А потом в правительстве кто-то вдруг схватится за голову. Где наши ребята, где наша армия? И какой-нибудь генерал, а может, сам министр, не будет знать, что и ответить. А то и сам драпанет в горы либо загогочет всем прямо в лицо. Да, кстати, что вы делаете в воскресенье? — спросил он вдруг.

— В воскресенье? Дома сидим. Ведь праздник. В воскресенье мы не работаем. А что, хочешь магарыч поставить?

— Не бойся, за магарычом дело не станет! Не провозитесь же вы с сараем до воскресенья? Сарай должен быть готов раньше, и магарыч поставим раньше, на воскресенье я кое-что другое наметил.

— Ишь ты! Что же именно?

— Дебаты.

— Гм-м! — Мастер тягуче захмыкал. — Дебаты? А о чем же ты хочешь дебаты вести? Не знал я, что ты охоч до дебатов.

— А разве поговорить не о чем? Вы разве не знаете, что творится?

— А что творится?

— Слушай, Гульдан, ты хоть не строй из себя дурака! Оба не стройте из себя дураков! Им и у нас уже достается, крепко достается!

— Кому? Мне еще ничего не досталось.

— Ну и дают им, ох и дают!

— А что, что дают? Кому?

— Немцам! — взревел Киринович. — Гульдан, да ты несусветный болван! Честное слово, несусветный болван!

— А что? Я ничего не знаю. Ей-ей, ничего!

— Не перебивай, тата! — Имро осадил отца. — Лучше помалкивай!

— Ох и достается им! — скалил зубы Киринович. — От нас тоже! Черт побери! Ну и дела, ну и дела! Такие дела творятся!

— И я слыхал, — вмешался Имро, — свояк у меня в жандармах. Служит в Главном управлении. Он и раньше говорил, что на востоке и в Центральной Словакии беспорядки.

— Это называется беспорядки? — взорвался Киринович. — Люди добрые, это же война!

— Какая еще война? — Мастер поморщился. — Ну да, война, известное дело!

— Да ведь это настоящая война, — не сдавался Киринович. — И северяне осмелели! Клянусь богом, и на востоке и на севере люди осмелели! Знаете, надо бы и нам что-нибудь делать.

Мастер в ответ: — А что тут можно делать? Ну что? Плохо тебе, что у нас мало немцев? Взгляни-ка на карту, только взгляни! Ты думаешь, я полезу в драку? Чтобы мне пинка дали? Лучше буду помалкивать. Не то и опомниться не успеем, ей-ей, и опомниться не успеем, рта открыть не успеем, как они навалятся на нас.

— И до каких пор ты молчать собираешься?

— До каких?! Иные знают, до каких. Или ты решил, что дело только во мне или в тебе?

— Ты их вроде бы возлюбил!

— Я о тебе могу то же сказать! Только не в нас с тобой дело, это тебе не какая-нибудь авантюра, за которой маячит шинок или табачная лавка.

— Послушай, зачем ты мне все это говоришь? — Киринович пытливо уставился на мастера. — Уж не думаешь ли, что…

— Я ничего не думаю, — мастер покачал головой, — вон, — он указал на оструганные балки, — о твоем сарае радею.

— О моем сарае? О нем радеть нечего. Его уже давно надо было закончить.

— Закончим. Видишь, перевязку начали. Готовь магарыч.

— Гульдан, а теперь шутки в сторону! Приходите в воскресенье после обеда в имение! Будет разговор! Надо обо всем потолковать!

Мастер с минуту раздумывал, потом сказал, что не придет, а Имро обещал.

В воскресенье пополудни в имение сошлось много народу. Собрание должно было быть тайным и происходить в канцелярии управляющего, но вышло иначе — народу собралось больше, чем полагали сначала. В канцелярии все просто бы не уместились.

На своих людей Киринович не рассчитывал. Ему и в голову не приходило, что на собрание явятся батраки. Из них он выбрал одного кузнеца Онофрея, а потом приглянулся ему еще и Ранинец. Ранинца он считал человеком надежным, степенным; в работе был совестлив, никогда не воровал, если в чем когда и нуждался, всегда договаривался с управителем и так, по-хорошему, достигал своего. И еще было у него одно ценное качество: умел держать язык за зубами, даже когда напивался. Онофрей — дело другое. Толковый мастеровой был, но больше, чем умелость, Киринович ценил в нем злость и вспыльчивость, так и бьющую из глаз. Киринович ладил с Онофреем, но желчных глаз его всегда побаивался. Понимал, что кузнец — бузотер, не ведающий в гневе границ. Время лихое, ненадежное, кто знает, что сулит завтрашний день? Киринович полагал разумным и выгодным привлечь такого негодяя и буяна на свою сторону — не то Онофрей мог бы оказаться и против него. Правда, на самом деле кузнец не был таким уж неистовым и опасным, каким казался. Бывало, рассвирепеет из-за сущей безделицы, но укротить его не стоило и труда. Достаточно было улыбнуться, ласковое слово сказать — и опять полный порядок. А батраки вообще его не боялись. Зато знали, что управитель его опасается, и были этим очень довольны.