Мастера. Герань. Вильма

Мастер с сыном вновь взялись за работу. Дерево пахло смолой. Когда они перекатывали ствол, смола налипала на пальцы. Из конюшен несся запах мягкой перегретой влаги, он ударял в нос и разжигал аппетит.

Наконец показалась Штефка. Она не сразу подошла к ним, а сперва направилась к лачугам батраков. Прошла вдоль облупившейся стены, с которой сыпалась штукатурка, задержалась у одного из зарешеченных окон и с кем-то перекинулась словом.

Повернулась. Двинулась к плотникам. Сделав несколько шагов, вдруг остановилась, испугавшись чего-то: позже она объяснила мастеру, что прямо у ее ног что-то закопошилось. — Может, ящерица или уж. Точно не знаю, от страху глаза застлало. В этих местах разросся дурман, в нем и зашевелилось что-то, зашуршало. Думаю, уж был, ужа я тут и летось видала.

Мастер взял у нее корзинку с провизией. Сел на балку, корзинку поставил рядом. — Может быть, — сказал он. — Такое пекло всякую нечисть из земли выманит. Садись, Имришко! Перекусим малость. — Он вытащил из кармана нож, достал из корзины хлеб и отрезал от него скибку: отхвати он посмелее, это был бы целый ломоть. Он протянул полбуханки Имро и затем отрезал шматок добротно просоленного и прокопченного сала.

— Из любых дыр и щелочек повылазят разные букашки… — продолжал он. — А за этими букашками тянутся ящерицы либо змеи.

— Меня даже всю затрясло, — сказала Штефка. Она достала из корзинки бутылку и две рюмки и тут же наполнила их. Отступив на два шага, она уселась так, чтобы хорошо видеть обоих.

Мастер тем временем торопливо прожевывал хлеб, чтобы чокнуться с Имро.

— Запаримся в такую жару, — заметил Имро и поглядел на отца, потом на Штефку, но Штефкин взгляд упал на землю, и с ее лица вмиг исчезла улыбка, будто размазалась по земле.

Выпили, потом мастер опять взялся за хлеб. — И мне змеи не по нутру, — продолжал размышлять он. — Змей — самая что ни на есть гнусная тварь. Всякий раз диву даюсь: как только мог господь бог такую мразь сотворить? Ему мышь либо лягушку сглотнуть — плевое дело. Особенно обожает болотную лягушку, иначе скакуху. Знаете, такую зелененькую квакушку — глаза навыкате, а под горлом зобик? Когда кругом тихо, в зобике потрескивает. А у змея, подлой твари, слух что надо. Потихонечку подползает к какому-нибудь неприметному местечку, к ручейку какому или болотцу, прогретому солнышком, да и заманивает лягушку своими магнитными глазами. Зобик враз опадает. Зелененькой квакушки как не было. А в остальном уж — безвредное животное.

Имро улыбнулся. Штефка сказала: — Брр! Даже слушать противно.

— Да, польза или вред — это как смотреть, — продолжал мастер. — О воробье, к примеру, говорят, птица вредная, но я-то воробья еще ни разу не напугался, даже не осерчал на него. За что на воробья мне серчать? За то, что украдет несколько зернышек или крошек? Иному скупердяю хозяину либо, скажем, учителю, что любит синицу или обожает канарейку, воробей, конечно, не по нутру, хотя воробей и учитель — господа одинаковые. Разве не известно, о чем такой учителишка чирикает? Все только хвалит-нахваливает змея, а потом направляй священник по катехизису его болтовню на праведный путь… Квакуша полезнее, но и на нее смотрят по-разному. И она ловит мух и всяких букашек, а то и маленьких мошек-поденок, хотя лично я за подобным делом ее ни разу не видел. А муха мне до ужаса противна. Змей сожрет и муху, и поденку, а лягушку — с особенным удовольствием. Зелененькой квакушкой полакомиться страсть любит. Так оно! Польза не польза, а как увижу змея, иной раз чуть со злости не лопаюсь, а малому дитяти с перепугу и захворать недолго. Какой прок от такой полезной твари? Имришко, налей-ка еще!

Они поели, малость выпили и опять взялись за работу.

После обеда заявился управитель. Прикатил домой на дрезине. Поздоровался с плотниками; похлопал по плечу одного, другого, потом сказал, что ему ужасно некогда и что они должны отнестись к сараю со всем вниманием. Затем влетел в комнату, проглотил шесть пирожков, четыре сунул в карман, обнял жену, обронив ей что-то про уборку и кукурузу, и уже снова бежал, снова смазывал пятки.

— Резвый малый! — заметил мастер.

А около трех притопал Доминко. Съел при них сметанную лепешку, потом недолго подремал на Гульдановом рюкзаке, а когда дрема прошла, украл четыре гвоздя и незаметно улизнул.

Через несколько минут, что могли бы, пожалуй, составить и четверть часа, подошла к ним Штефка.

Выпрямившись, мастер левой рукой оперся о топорище, правой пощупал пропотевшую рубаху. — Имришко! — затянул он шутливым тоном. — Контроль явился!

Имро заметил ее, но продолжал работать. Казалось даже — весь ушел в работу.

— До чего хорошо пахнет! — Штефка говорила о дереве. — Люблю такой запах. Ужасно люблю хвою.

Мастер тоже хотел что-то добавить, но потом, верно, сочтя это лишним, спросил об управителе:

— А Йожко? Куда он так торопился?

Штефка поморщилась, надула губы и слегка подернула плечами. — Он вечно торопится, — сказала она.

Мастер удовлетворился ответом. И опять взялся за работу.

— Люблю такой запах. Ужасно люблю смолу. Сосну люблю. Еще больше, чем ель. Иногда утром тут замечательно пахнет. Вон из того леса тянет. — Она указала на лес. — Там сосны. Кажется, там одни сосны. Если бы имение было ближе к лесу!

Имро наградил ее коротким взглядом, но от работы не оторвался.

— А вообще как дела? Как жизнь? — спросил мастер. — В Церовую ходишь? Ваши-то к Йожо привыкли?

— Немножко.

— Отчего же немножко? Разве он им не по душе?

Штефка пытливо оглядела мастера. — Ну и любопытный же вы! — сказала она с улыбкой. — Иногда они с отцом ссорятся. Да вам, должно быть, Йожо жаловался.

— Нет, что ты. А почему ссорятся-то?

— Так просто. Обмениваются взглядами. Да и другие обмениваются. И тут, в имении. Знаете, как бывает тут весело? Иной раз кто из батраков и подерется. Вот бы вы слышали!

— А по деревне скучаешь? — спросил мастер.

— Бывает. Особенно вечерами. Без подружек скучно. Но если захочется, могу туда сбегать. Иной раз и днем заскочу. Запру квартиру, и в два счета там.

А собравшись уходить, Штефка спросила у мастера: — Можно я наберу немного щепок?

— Отчего же нет? — улыбнулся мастер. — Хочешь, целое бревно тебе дам?

— На что оно мне? — И, обрадовавшись, нагнулась. — По крайней мере ужин быстрей разогрею. — Она подняла охапку щепок, но потом положила их снова на землю и сказала: — Холстину принесу.

Она воротилась с холстиной, а мастер с Имро помогли ей наполнить ее.

— Донесешь? — спросил Имро.

— Такую-то малость не донесу?! — Она завязала поклажу, и мастер взвалил ее ей на спину, но какой-то щепкой при этом зацепил подол Штефкиной юбки.

Штефка весело двинулась, и перед ними забелел ее голый задок.

— Ах, леший тебя унеси! — щелкнул мастер пальцами. — На это я, кажись, не рассчитывал.

Имро засмеялся. Но потом, по дороге домой, сам не зная почему, досадовал на отца.

Следующий день в общем-то походил на предыдущий. Управляющий опять был в бегах. Штефка дома стряпала, поминутно отворяя и затворяя двери и окна, поскольку в кухне была духота, а на дворе — невыносимое пекло.

Мастер и Имро обливались потом. Доминко пришел их проведать, привел подружку и четырех дружков; один пробовал пилу, другой точил топорик… Вот сорванцы, никак от них не отвяжешься!

На счастье, батраки, свозившие с полей клевер, только что прикатили с полным возом.

— Эй, ребятня, давай утаптывать, — раздалось из амбара.

Детям не хотелось утаптывать. Конопатый мальчонка с коростой на носу, ухмыльнулся: — Пускай сами утаптывают!

— Вы что, не слышите, негодники? — снова донеслось из сарая, на этот раз построже.

Дети разбежались.

Доминко бросился следом, хотя приказ меньше всего относился к нему — он был самым маленьким. Вдруг он споткнулся, а может, просто поскользнулся? Плюхнулся на землю — ой, да если бы только на землю! Скатился в вонючую навозную жижу. Бедняжка, чуть-чуть не утонул! Он бился там, махал руками и рвущим душу криком и плачем переполошил все имение.