Страница 139 из 152
Дети помогают:
Мастер раздавливает кулаком одну, две печеные картошки. И Имро грохает кулаком об стол, да еще выкрикивает: — Раз и два!
Песенка продолжается:
Мастер взглядывает на Имро, и тот опять выкрикивает: — Раз и два!
Дети снова подхватывают:
Мастер сглатывает слюну, а поскольку в помощь себе он взял и картошку и даже успел откусить от нее — крошка из горла влетает ему прямо в нос, но он сразу же выфыркивает ее, будто хочет тем самым подтвердить детям, что каждая первая доля в двухчетвертном такте ударная.
Имро, а ну-ка не забывай!
Имро выкрикивает: — Раз и два!
Но тут он видит на столе миску со шкварками и выпаливает: — Миска!
И дети — ведь там только самые умные, поскольку почти все они из Околичного, — вмиг понимают, что должны песенкой пояснить, что такое ритм.
Вместо Имро выкрикивает теперь мастер: — Под Олимпом! — Выкрикнул и чуть было опять не подавился картошкой, от которой только что откусил и хотел одним пыхом проглотить.
А дети уже радостно подхватывают:
Мастер меж тем весело откашливается, улыбается детям и, конечно же, Имро и Вильме, однако это не должно быть «ударным», в главе или в песенке, в такте или стихе не нужно что-то особо подчеркивать, не так ли?
Имро на сей раз не выкрикнул. Должно быть, забыл, а напомнить было некому. Вот и дети забыли о припеве. А Вильма все равно всем улыбается, хотя, пожалуй, уже с полчаса, как ее начала одолевать зевота. Она взглядывает на часы, потом переводит взгляд на стол. — Ну, дети, картошку вы съели, пора и спать!
А как-то раз оба явились замызганные, все заляпанные грязью. Вильма опешила: — Господи, где вас носило?
Имро и слова не мог выговорить. А мастер, благо еще и дома пребывал в добром настроении, только усмехнулся и сказал: — Знаешь, Вильмушка, мы это… Просто малость забылись. — И следом, все еще испытывая потребность шутить, опять ввернул: — Ходили глядеть, где тебе коноплю мочить.
— Какую еще коноплю! Что за конопля? Нету у меня никакой конопли.
— Ладно, Вильмушка, — никак не унимался мастер, — я ведь так просто, может, когда и будет у тебя какая конопля. Выглядывали мы с Имро местечко у воды, откуда потом тебе будет сподручней вымачивать.
— Ах вы, старые олухи! — Она обхватила Имро вокруг талии: ей казалось, он вот-вот рухнет.
— Не бойсь, с него как с гуся вода, — махнул мастер рукой. — Мне пришлось его дотащить, чтоб ненароком возле этой конопли не уснул. Уложи-ка его в постель! Увидишь, завтра про все забудет, будто ничего и не было. А я должен на минуту выйти. Имро разговор мне перебил.
Она осталась с Имро одна. Наскоро разобрала постель, но, когда попыталась уложить его, он, немного уже очувствовавшись, стал упираться. — Не-е, мне еще неохота спать.
— Не дури, Имро! Ты едва стоишь на ногах.
— Нет, мне неохота спать. Не пойду спать, не хочу в постель.
— А мне что! Ты ведь шатаешься! Ну так! Куда же ты лезешь?!
Она начала его раздевать, он продолжал сопротивляться, но вскоре — видать, был и впрямь изнурен — подчинился, дал себя раздеть и уложить. Она дораздевала его уже в постели, а чтобы он на нее не сердился, несколько раз погладила его, сперва по голове, потом и по плечу погладила и невольно, как бы позабывшись, а может, просто потому, что ей показалось, будто и Имриху если не всегда, то хоть в такую минуту это приятно или, во всяком случае, могло быть приятно, невольно прижалась к нему.
Имро стерпел. Да и сам раз-другой легонько погладил ее по спине, ей подумалось, что он собирается ее еще ближе привлечь, она готова была поддаться ему, и вдруг ей самой захотелось, опять захотелось, чтобы и Имро погладил ее, пусть даже сейчас, когда он в подпитии. А возможно, он и не очень-то пьяный, может, больше притворяется. Она подсела к нему и начала гладить. Нагнувшись, поцеловала в щеку. Но он почти обиделся: — Не целуй меня!
Она улыбнулась. Потом сказала: — Не сердись, знал бы ты, как несет от тебя палинкой, радовался бы, что хоть кто-то до тебя дотрагивается.
— А ну скажи еще раз!
— Другой, ежели такой пьяный, радовался бы, что хоть кому-то не противен!
Теперь уже Имро ей улыбнулся: — А я, правда, тебе не противен?
С минуту они глядели друг на друга, и Вильма — кто знает, серьезно или в шутку — процедила сквозь зубы:
— Свинья.
Ноги у Имро были уже на изножье кровати. Вильма разула его и раздела и даже прилегла к нему ненадолго. Они обнимали друг дружку. Но Имро обнимал ее так, словно бы уже спал.
— Все у нас… В горах… Перестреляли мы…
И очень скоро в самом деле уснул.
Какое-то время Вильма лежала возле него. Вдруг и она почувствовала себя ужасно усталой. Забыла даже, что лежит рядом с Имришко, захотелось уснуть. Уснуть по-настоящему и совсем забыть…
Но внезапно она вспомнила, что наказала соседке купить для нее в лавке дрожжей. Что, если бы соседка тут ее застала? Ох, провались к черту этот пирог! Зачем он, для кого? Скорой всего, его и есть-то некому будет. Но ведь и послезавтра снова надо будет печь или варить. И варить и печь! А может, и то и другое. Зачем? Без конца одно и то же, варить и печь, работать, убивать время в работе, без конца одно и то же. Изо дня в день! Вкруговую!
Она потихоньку слезла с кровати, оделась и вышла во двор.
На дворе сама над собой завздыхала: — Господи, что у меня за жизнь! Он был в горах, а я там по сю пору! Да кто об этом знает? Бог ты мой, ну кто обо мне что знает?..