Годы огневые

Но так сказать профессор не захотел, хотя и имел на это право. Как коммунист, он не мог произнести таких слов. Тридцать семь лет он в партии. Во время гражданской войны был комиссаром партизанского отряда, командовал отрядом прикрытия знаменитого бронепоезда имени Николая Руднева. Был секретарем уездного комитета партии, когда бандиты охотились за каждым сельским активистом. Он прошел не легкую жизнь. Бывший рабочий, он стал профессором не для того, чтобы с приятностью носить это почетное ученое звание.

Вернувшись в Томск, он вместе со своим сыном, старшим инженером Научно–исследовательского института, стал разрабатывать конструкцию переносного портативного электро–парообразователя.

В течение года конструкция была создана и рабочие одного завода в порядке частного заказа изготовили ее.

Профессор приехал на рудник прямо с поезда с упакованным в одеяло парообразователем.

Начались длительные и тщательные испытания в забоях с различной степенью запыленности.

Во время отпалки профессору приходилось отсиживаться в штреках в ожидании, когда после взрывов рассеются вредные газы.

В тупиковых забоях на дегазацию уходило до трех часов, и то для этого приходилось применять сжатый воздух, килограмм которого обходится до 28 копеек. От всего цикла рабочего времени по руднику непроизводительно тратилось 25% времени на ожидание дегазации.

Сидя в штреке, профессор думал с раздражением о том, как никчемно расходуется на это ожидание рабочее время шахтеров. И тут ему пришла мысль применить пар для дегазации забоев.

Проведя лабораторные испытания, он убедился в правильности своей мысли.

Применение пара для дегазации забоев дало блестящие результаты.

Профессор заканчивал свои исследовательские работы с применением парообразователя в Салаирских рудниках в декабре 1955 года. Семь лет он был связан с этим рудником, вступив в борьбу с силикозом.

Да, с силикозом теперь будет покончено, побеждена та причина, которая служила источником заболевания.

Но здоровье самого профессора находилось не в лучшем состоянии. Профессор давно уже страдал эретодермией. От общего отека у него распухали руки и ноги. Перед каждым спуском в шахту он заходил в здравпункт, где фельдшер делал ему внутривенное вливание хлористого кальция. Фельдшер знал, что профессор находится в тяжелом состоянии. Но разве мог он приказать профессору, как больному, лечь в постель? У медиков, как и у военных, тоже существует своеобразная субординация.

И все–таки болезнь сломила профессора. Он лежал в постели, когда ему принесли официальный акт с двенадцатью авторитетными подписями, из которого следовало, что все испытания применения пара для борьбы с пылью и дегазации забоев дали самые высокие результаты.

В акте свидетельствовалось, что при санитарной норме 2 миллиграмма ныли на кубометр воздуха применение пара дало снижение до 0,42 мг.

При применении пара для дегазации в забоях в течение 10 минут происходит ликвидация окиси углерода, а концентрация окислов азота становится в пять раз меньше санитарной нормы.

Так уничтожается ныне причина, порождающая силикоз. Так был преодолен закон поверхностного натяжения.

1952 г.

ТРАССА

Чем дальше на север уходит трасса магистрального газопровода, тем гуще, сумрачней леса и все дальше тянутся бурые торфяники с ярко–рыжей, стеклянно–прозрачной, незастывающей водой в мочажинах.

Сотни километров стальной трубы уложены в землю. Протащены дюкеры через водные преграды. Но впереди еще много трудных переходов. Строители питали надежду на то, что стужа проморозит самые гиблые болота. А зима выдалась мягкая…

Строительная колонна своим моторным могуществом подобна танковой части. Болотная пучина боролась дряблой податливостью. Торфяной покров колыхался, словно плавучий остров, и гнилостно лопался под тяжестью машин. Бульдозеры отдирали толстые пласты земли, сочащиеся коричневой жижей. Выдавленная из недр черная трясина обдавала потоками черной грязи. Смерзаясь, она обретала каменную твердость лавы.

По просеке, которую проскребали бульдозеры, двигались долговязые экскаваторы, подталкивая ковшами себе под гусеницы связки бревен. Стальная бесконечная нитка газопровода приподнята на коротких стрелах трубоукладчиков.

Очистные машины, оседлав трубу, шлифуют ее до блеска металлическими щетками. Вслед ползет агрегат, с медицинской тщательностью бинтующий ствол трубы широкими полосами изоляции.

И вся эта колонна машин работает в болоте слаженно, словно завод, а уходящая на сотни километров просека подобна бесконечно вытянувшемуся цеху этого завода.

Но зияющие черные ямы там, где увязали машины, с плавающими на поверхности обломками бревен, обрывки скорченных стальных тросов, поверженные, вдавленные, измочаленные стволы деревьев, жирные лужи машинного масла свидетельствуют, что труд строителя здесь по своему напряжению равен бою.

В такую пору еще короток день на севере. Скоро ночная мгла плотно припала к земле. На машинах зажглись фары. Световые столбы упорно толклись в темноте.

Когда прожекторный луч падал в заросли, пронзительно вспыхивали хрустальными фонтанами обледенелые деревья. Когда голубой луч утыкался в землю, белый дым болотной испарины клубился в нем, будто в стеклянной трубе.

К заболоченной низине подъехал грузовик–фургон, в котором развозят рабочих колонны на ночлег по домам. Шофер крикнул:

— Эй, механики, такси подано!

Но никто не откликнулся на призывный возглас.

На болотной кочке лежала старая автомобильная покрышка и чадила жирным пламенем.

Тракторист Елкин, человек среднего возраста, но уже солидный, знающий себе цену, сидя на земле, переобувался.

— По статистике у нас здесь на каждую человеко–единицу по семьдесят лошадиных сил приходится. Но до полной механизации нам жердей не хватает, чтобы из них ходули сколотить. — Пожимая полными плечами, заявил: — Просто удивляюсь. Ноги промачиваю, а грипп меня почему–то достигнуть не может.

Пожилой сварщик Лопухов, сушивший у костра пачку электродов, отозвался иронически:

— Может, тебе амфибию заказать или лучше всего вертолет? Будешь сидеть на воздухе в чистоте и аккуратности. А то верно: какое безобразие, человек на работе ноги промочил, а он желает в коммунизм на сухих ногах шагать.

Елшгн обиделся. Полное лицо его набрякло. Топчась босыми ногами по снегу, крикнул:

— Ты, Лопухов, меня не задевай. Я в танке два раза подряд горел и в Берлин на танке въехал.

Лопухов плюнул на палец, потрогал горячие электроды, скосив глаза, осведомился:

— Ты чего кипятишься? Трактор твой в болоте вязнет? А отчего он вязнет? Траки узкие, на них и жалуйся. — Усмехнулся, приподнялся и, показав рукой на железные плиты, обвязанные проволокой, на которых он сидел до этого, заявил:

— Ладно, сберегу я тебе твои нервы, приварю к тракам эти дощечки, и получится, как ты даже об этом во сне не мечтал.

Елкин пытливо взглянул в глаза Лопухову, нагнулся, поднял тяжелую железную плиту, долго недоверчиво разглядывал. Но постепенно его пухлое лицо стало расплываться в широкую улыбку:

— С высокой вышки ты, Лопухов, дело понял. Я прямо заявляю: с высокой вышки.

К костру подбежал, зажац под мышками озябшпе ладони, худенький молоденький бульдозерист, весь до плеч заляпанный заледеневшей болотной грязью. Сунув прямо в огонь сизые, опухшие, в ссадинах руки, звонко пожаловался:

— Четвертый раз Пеклеванного вытягиваю. Увязнет, одна стрела торчит — тяну, тросы лопаются. Завяжу бантом. Та же музыкальная история. Трах — и нет струны.

Взглянув на Лопухова, сказал извиняющимся голосом:

— Решил передохнуть маленько, морозом грунт крепче схватит, и за ночь, пожалуй, проскребу всю болотину.

Лопухов сощурился:

— Всему советскому народу порешили рабочий день сократить. Только один наш Ваня не согласный. У него свое мнение.

— Так, Василий Егорович, — взволновался бульдозерист, — я ведь почему так… Днем грунт некрепкий, приходится лежневку класть, сколько кубометров леса зря в грязь утаптывать. А ночью землю смороженную задаром пройти можно. Значит, сколько тысяч рублей сберечь можно.