Катавасия

      - Жаль! А ты погляди, что я собрал: здесь, помимо наших, и ваших книг немало будет!

      Отокар горделиво обвёл рукой огромные, до потолка, стеллажи с книгами, протянувшиеся почти во все стены горницы:

      - Тут и древние, чуть не с раздела миров, тут и нонешние. Из ваших, что волю Богов толковать пытались и Библия есть христианская, и Коран, и Авеста, и Сократ с другими любомудрами. Даже Мао Цзе-дуна какого-то один чудик приволок, завалялась где-то, пустая книжонка, к чему её только на русский язык переводили! И по истории вашего мира есть, всё больше на русском языке. Вот глянь, - Отокар повёл Двинцова вдоль стеллажей, тыча пальцами, - Геродот да Плутарх - на греческом, Гай Юлий Цезарь, Гай Светоний - на латыни, да ещё Плиний Старший, у него, правда, как и у Геродота, больше на небылицы смахивает, Гальфрид Монмутский да Гиббон - на аглицком, Фруассар - на французском, русские - Костомаров, Забелин, Татищев, Валишевский, Карамзин, Соловьёв. И иные книги собрал ваши, кои вы художественными кличете. Тут у меня и Толстые Лев с Алексеем, и Бальзак с Лермонтовым, и Дюма с Диккенсом, и Достоевский с Пушкиным, и Байрон с Петраркою есть. Да много кого - сам гляди! Полжизни собираю.

      Двинцов потрясённо обвел глазами полки, спросил:

      - А ты что, сам на всех этих языках читать можешь?

      - А то как же! Дядю что ли просить?

      - Так их же выучить надо было. А как, если в вашем мире на тех языках и не говорит никто?

      - Ой ли! Так ведь все языки когда-то из одного вышли! Малость призадуматься - и дело готово. Говорить-то я, может и не смогу, а вот письменную речь разумею добре. Тут, как и везде, не токмо головою, а и душой вникать надо, тогда всё и получится. Сознание быть должно. Быть и работать.

      - Угу, - поддакнул Вадим.

      - Не разумеешь? Ну ладно, - вдруг сказал Отокар и указал на невесть откуда взявшуюся на пороге горницы рыже-белую кошку. Дверь была отворена, и кошка, очевидно, случайно забрела, - У кошки есть сознание, умник?

      Личность Двинцова тут же воспользовалась случаем, чтобы продемонстрировать его победительный интеллект, и он мудрено пошутил словами из анекдота:

      - Ну так, немножко есть, конечно, едва-едва самой хватает!

      Отокар Двинцовского остроумия не оценил. Просто наморщил в ответ лоб, подняв глаза. Вадим тут же бросился оправдываться:

      - Я хочу сказать, что, конечно, какое-то сознание у неё есть.

      Тогда Отокар поднял палец и медленно и спокойно показал им на кошку. Та встрепенулась и подняла голову, словно почувствовала прикосновение. Тогда Отокар так же медленно и с какой-то силою в движении повёл пальцем, указывая ей путь к Вадиму на колени. И кошка пошла. Когда она уже оказалась у Двинцова, тот вдруг испытал приступ пронзительного страха: ему представилось, что сейчас Отокар велит кошке вскинуться, выпустить когти и оскалиться на него, на Двинцова... Кошмарный образ, и не понятно, что в таком случае делать. Но Отокар просто показал ей пальцем на дверь, и кошка, к вящему своему и Двинцовскому облегчению умчалась по своим кошачьим делам.

      Отокар не дал Двинцову ни высказать восхищение, ни поделиться потрясением, он просто спросил:

      - Ну? Есть у неё сознание?

      Двинцов изобразил недоумение, ему непонятно было, какое этот фокус может иметь отношение к сознанию.

      - Может, ты хочешь сказать, что она прочитала твои мысли? Или ты на её языке говорил? - нашёлся Двинцов, - Ты передал, а она прочитала?

      Отокар покачал головою, подумал и поманил Вадим пальцем, показав на лавку рядом с собою. Тут же целый обвал мыслей овладел Вадимом. В этом было что-то унизительное. Вернее сказать, Вадим подозревал, что обращение с ним, как с кошкой, имеет целью его унизить. К тому же Вадим всё равно не понимал, как это может быть сходно, ведь кошка явно шла управляемая, он же пойдёт осознанно. "Или не пойду!" - решил Вадим и вдруг понял, что что-то мешает ему распрямиться. В первый миг мелькнула мысль, что он зацепился за что-то одеждой, но тут же Двинцов эту мысль отбросил, потому что ощущения были совсем другими. В следующий миг Вадим подумал, что приклеился штанами. Но то, что удерживало его, было не сзади, - Вадим в него упирался! Что-то мягкое и упругое, исходившее из ладони волхва. Вот тут сравнение с управляемой кошкой снова вернулось, и Вадим рванулся, но в результате лишь отлетел на скамью. Это было его первое столкновение с совершенно непонятным, бесконтактным воздействием. Двинцов ранее не знал ни такого воздействия, ни своих возможностей, но он дрался! Он не хотел сдаваться, Вадим, что называется, озверел и, раз за разом, молча бросался на эту невидимую стену, чтобы снова быть отброшенным на скамью. Ничего не получалось, но Вадим подумал, что если он сдастся, то потеряет веру в себя, и начал драться с ещё большим остервенением. Воспоминание о том, что сегодня его, как котёнка уже валял по земля Рач, только прибавило ярости. Если бы Вадим прорвался, он бы точно избил Отокара до полусмерти. Но все его рывки заканчивались на лавке, и Вадим внезапно начал чувствовать отчаяние. В следующий миг пришла боль от того, что Вадим ощущал себя смешным из-за своих нелепых телодвижений. Когда-то он часто дрался, бывало, что и получал, но когда вдруг осознал, как с ним обходится волхв, и насколько тщетны все его усилия, мелькнула мысль: "Я могу и не выжить!" Очевидно, мысли о смерти очищают, потому что после неё голова стала ясной, и Вадиму просто захотелось научиться такому. И тут же Отокар опустил руку.

      - Это называется "накат". Сознание у нас у всех одинаковое, - сразу же заговорил он, не давая Двинцову скатиться в переживание собственной униженности, - Мышление разное... Точнее, осознавание. Ладно! После об этом, а то ещё больше запутаешься. Давай, смотри лучше.

      Отокар встал и пригляделся к Вадиму внимательно. Тот каким-то образом понял вопрос и ответил:

      - Я в порядке, давай, - и Вадиму показалось странным, как легко в этом состоянии он простил волхва за разрушение его личности, но тут до Двинцова дошло, что это лишь необходимая часть его новой жизни, построения его подлинной личности.

      И тогда Отокар раскрыл руки и начал двигаться вокруг Двинцова. Что это было! Он действительно лепил Вадима, словно воск, и Двинцов знал теперь, что должна чувствовать горящая свечка. Голова сохраняла пришедшую ясность и спокойствие. Лишь изредка мелькала мысль: не потерять бы, не выпасть бы только в жалость к себе или в обиды. Но заряд был настолько силён, да и интерес тоже, что Двинцова хватило бы ещё на пару суток такой работы.

      Это было долгое и завораживающее священнодейство, которое не только описать, вспомнить позже было почти невозможно. В нём больше не было ничего пугающего, хотя, как позднее казалось Двинцову, на то время он утерял и личность и мышление. Но зато он обрёл видение, и оно, это видение, со всей очевидностью показывало, что в пространстве вокруг разлита некая полуматериальная тончайшая среда, плотность которой меняется по мере приближения к Двинцовскому телу. Но и само это тело лишь её продолжение.

      - Вот тебе сознание, - сказал в какой-то миг Отокар, убедившись, что Вадим видит, - И тело - это сознание, только створожившееся сознание...

      - Отокар, спросил его Вадим, переполненный радостью откровения, - а как далеко это разливается от тела? Где оно оканчивается?

      Волхв какое-то время всматривался в Двинцова, непонятно тяжело вздохнул и ответил почему-то грустно, почти с тоской:

      - Оно не заканчивается... нигде...

* * *

      Некоторое время сидели молча. Вадим переваривал увиденное. Отокар прервал молчание:

      - Ну, а теперь спрашивай, что в нашем мире непонятного встретил. Только про сегодняшнее не надо покуда, после учиться будешь, коли желание такое не пропадёт.

      Двинцов хотел было возразить, что, мол, желание у него ни за что и никогда не исчезнет, но отчего-то сдержался. Спросить решил о другом: