Страница 39 из 81
— Свидимся, — утвердительно кивнул головой Аниська Талалай.
Васютка встал близ оконца, прислушался. Из избы раздавался негромкий, напевный голос:
«Марьюшка! — пронеслось в голове Васютки. — Песню о солнышке напевает. Значит, не печалится, о бедах своих забыла… А, может, и про его, Васютку, запамятовала? И всего какой-то час виделись. Стоит ли в избу заходить?».
И Васютка вновь заробел. Вот ведь диво дивное! С ордынцами лихо сражался, а к девушке зайти не смеет. Легче вновь за меч взяться и на целый татарский полк кинуться, чем дверь открыть.
Нет, молодой купец обманулся в своих предположениях. Напротив, девушка пела с грустинкой. Она просила солнышко порадовать ее опечаленную душу. Встретился ей добрый молодец, приглянулся, и сгинул. Поди, навек сгинул. Не будет он ее искать. Кому нужная бедная сиротка? У такого пригожего молодца наверняка давно уже есть суженая. Да на него все девушки заглядываются, и не такие как она, Марийка. Бедная, из черного посадского люда. Нет, никогда он больше не возжелает ее увидеть. И нечего о нем больше думать. Выкинуть из сердца!.. И какая же она дуреха, когда первому встречному душу свою открыла. Нараспашку отворила. И что на нее нашло? Почему именно этому незнакомому парню она так доверилась?
Марийка вздохнула и уселась за прялку. Невесело было на ее душе.
«А может, к Синему камню сходить? — вдруг подумалось девушке. — Бабка Пистимея перед своей кончиной наказывала: коль будет совсем худо, наведайся к Синему камню да помолись горячо, и худо отступит… Но к волшебному камню ходят всего один раз. Может, такая беда навалится, что ее девичьи грезы покажутся пустяшными. Вот тогда-то она и пойдет к Синему камню, а пока надо обождать».
Гришка Малыга с заступом на плече шел к избе с огорода. Увидев молодого мужчину в доброй одежде и обувке, нахмурился.
«Уж не притащился ли опять человек Мелентия Ковриги? Сергуня Шибан носа не кажет, так боярин нового послужильца подослал. Похотливый боров!».
Гришка вознегодовал. Надо этого боярского прихвостня крепко шугануть, да так, дабы вовек позабыл дорогу к Марийкиному дому.
Малыга стиснул крепкой ладонью заступ и с угрожающим видом ступил к послужильцу Мелентия Ковриги.
— От боярина притащился?
Васютка растерянно пожал плечами. Вид внезапно очутившегося перед ним мужика был настолько враждебен, что парню стало не по себе.
— От какого боярина?
— Ведаю от какого. А ну ступай прочь!
— Да ты что, мужик, белены объелся?
— Ступай, сказываю, а не то башку рассеку!
Услышав громкие возгласы Гришки Малыги, из избы вышла Марийка и с радостным удивлением уставилась на Васютку.
— Ты-ы? — протянула она и, залившись румянцем, добавила. — Пришел, значит…
Настал черед удивляться Малыге. Он опустил заступ и захлопал глазами на Марийку.
— Кто это?
— Васютка, — тихо отозвалась девушка, и еще больше смутилась.
— Да какой еще Васютка? — продолжал недоумевать Малыга.
— Прости, дядя Гриша. Я тебе о нем ничего не поведала. Это он меня до Переяславля подвез. Сам он из ростовских купцов.
Малыга пытливо поглядел на Васютку, затем на Марийку и хмыкнул. Оба почему-то стушевались, значит, не зря этот молодой купец к избе пришел. Никак, Марийка ему поглянулась. Но это еще ни о чем не говорит. На красивых девок многие глаза пялят — и простолюдины, и купцы, и бояре. Но не у каждого из них чистые помыслы. Вот и этот купчик, видимо, на Марийку позарился. А что у него на уме? Может, одна похоть, как у того же боярина Мелентия.
Гришка хоть и опустил заступ, но глаза его оставались настороженными. Он не ведал, что ему предпринять.
Видя нерешительность Малыги, Марийка, преодолевая всеобщее замешательство, молвила:
— Да ты не тревожься, дядя Гриша. Васютка — человек добрый. Давай пригласим его в избу.
— Будь, по-твоему, Марийка, впускай своего гостя, а я покуда за Авдотьей сбегаю.
— Проходи, Васютка.
— Благодарствую, Марьюшка.
Васютка вошел в избу, снял шапку, перекрестился на правый угол, в коем висела икона пресвятой Богородицы, и опустился на лавку, опустив на колени узелок с подарками.
Изба ему понравилась: опрятная, чистая, сказывалась рука хозяйки.
— Поди, проголодался. Давай я тебя покормлю, — метнулась к печи девушка.
— Спасибо, Марьюшка. Сыт я.
— Да ты не стесняйся, Васютка. Мы с тетей Авдотьей и кашу сготовили, и репу пареную, и лепешки поджаристые. С молоком — вкуснятина! Да вот и тетя Авдотья скажет.
Васютка поднялся, поздоровался с женщиной и вновь опустился на лавку. Авдотья, зорко глянув на парня, облегченно вздохнула. Кажись, и впрямь человек добрый, по глазам видно.
Авдотья слышала последние слова Марийки и, улыбнувшись, поддакнула:
— Лепешки у нас и впрямь удались. С молочком-то топленным сами в рот просятся. Откушай, мил человек.
Васютка ведал обычай: коль в гости зашел, отказываться от угощения грех.
— С удовольствием откушаю.
А тут и Гришка появился. Моргнул супруге и та, без обычного ворчания, поняла. Вскоре на столе оказалась («надежно припрятанная») скляница с вином.
— Молодец, мать! — оживился Гришка. — Человека хлеб живит, а вино крепит. Где винцо, там и праздничек. Ну, так за добрую встречу, православные!
За едой и чарочкой Малыга узнал, что купец (Васютка после выпитой чарки разговорился) случайно встретился с Талалаем.
— Вот те на! — и вовсе оживился Гришка. — Да то мой наипервейший содруг. Уж куды башковитый мужик!
— Башковитый?
— Страсть, Васютка. Уж на что я в любом деле умелец, но Аниська меня за пояс заткнет. Его сам князь Дмитрий Лексаныч ведает.
— Да за какие заслуги?
— За ратные диковины. Аниська такой искусник, что всякие стенобитные орудия может сотворить. Его наш князь с собой в Ливонскую землю брал. Талалай, когда осаждали Юрьев, какую-то стенобитную махину смастерил. Дмитрий Лексаныч его серебряным кубком и боярским кафтаном наградил. Кубок-то он сохранил, а кафтан ему — как пятое колесо к телеге. Всей Никольской слободой в питейной избе пропивал. Затейливый мужичонка.
— Затейливый, — кивнул Васютка.
После трапезы Гришка (у коего давно уже вертелся вопрос), молвил:
— А теперь, мил человек, пора и о себе кое-что поведать. Чьих будешь и кто батюшка твой? Марийка ныне нам вместо дочери, потому и справляюсь.
Васютка ответил, ничего не скрывая:
— Отец мой, Лазута Егорыч, был когда-то крестьянским сыном. В ратниках ходил. Лихо сражался. Заприметили его князь Василько Константиныч и боярин-воевода Неждан Корзун. После гибели Василька Константиныча, сын его, Борис, взял моего отца в старшие дружинники.
— Выходит, в княжьи мужы? Высоко взлетел твой батюшка, — уважительно произнес Малыга. — Уж, не в боярском ли чине ходит?
— Мой отец за чинами не гонится. И вовсе не нужно ему боярство, так он и князю сказал.
— Диковинный твой батюшка…Сам-то один в семье?
— Почему ж? Два брата в княжьей дружине служат. Дома — мать, Олеся Васильевна, и ее отец, Василий Демьяныч. Ему уже ныне за восемьдесят. Он всю жизнь в купцах был, вот и меня на сие дело прельстил. Имя же мое в честь деда нарекли.
— Однако ты важная птица, Васюта Лазутыч, — крякнул в рыжую бороду Гришка Малыга. — Почитай, не токмо купец, но и боярский сын. Отчего ж себя так неуважительно зовешь? Какой же ты Васютка? Словно ты смерд или трудяга из городской черни. Ты — Васюта Лазутыч.
— А мне так проще, дядя Гриша. И мать, и отец, и братья, и дед — всю жизнь меня Васюткой кличут. Я уж к этому привык. И вас всех прошу так меня называть. Хорошо?
Марийка кивнула в знак согласия, Гришка же, переглянувшись с Авдотьей, неопределенно молвил: