Сильнее бури

Гафур пошатнулся, оперся руками о стол и, приблизив лицо к лицу Айкиз, дыша в нее горьким перегаром, зашептал с ненавистью;

- Чего мне надо, племянница? Ты разлучила меня с друзьями, с домом, сделала несчастным, опозорила мою голову, а теперь спрашиваешь, чего мне надо? Обида кипит у меня в душе!

Взгляд его помутнел, губы дрожали… Айкиз, стараясь сдержать себя, примирительно предложила:

- Сядьте, успокойтесь. Чтобы излить свою обиду, не было надобности являться сюда пьяным.

Гафур хотел было сесть, но при последних словах Айкиз подскочил, словно на стуле лежали горячие угли.

- А ну, покажи свою власть, племянница! Позови милиционера, вели снова отправить меня в каталажку! Скажи им: твой дядя - преступник, он на радостях выпил лишнее!

Айкиз, не обращая внимания на разбушевавшегося Гафура, писала что-то в своем блокноте, а Гафур, совсем потеряв самообладание, стукнул кулаком по столу и крикнул:

- Эй, племянница, слушай меня! Разве я убрал твой ячмень незрелым? Чем-нибудь провинился перед тобой? Нет, племянница, это ты у меня в долгу! Это ты бросила в родного дядю камень клеветы! Но помни: я не робкого десятка!

Айкиз усмехнулась. Она-то думала, что Гафур после всего, что с ним случилось, образумится.

Ведь он сам признался на суде, что воровал колхозный хлеб. Признался, да, видно, не раскаялся и все это время копил в своем сердце темную, мстительную злобу, которая хлестала сейчас через край, словно мутный ручей после ливня. Подняв голову от блокнота, Айкиз по-премснему спокойно спросила:

- Что же все-таки вам от меня надо?

Спокойствие племянницы обезоружило Гафура.

Он приутих и попросил, чтобы Айкиз подыскала ему какую-нибудь работу, полегче да поспокойнее, ну, хотя бы на мельнице, подальше от людских глаз. Айкиз смогла пообещать ему только одно: после того как его примут в колхоз, ему разрешат наравне со всеми работать в поле. Га- фур настаивал на своем, но Айкиз не отступалась:

- Выбирайте одно из двух: или кетмень, или ступайте на все четыре стороны. Никто вас здесь не держит.

Слово за слово, Гафур опять раскричался, осыпая племянницу упреками. Тогда Айкиз сказала, что она и знать не хочет своего дядю, а Гафур заявил, что у него нет больше племянницы. На том и расстались. Гафур бросился разыскивать председателя колхоза, Кадырова, но тот задержался на ферме. Перебирая в уме, кто бы мог ему посочувствовать, Гафур вспомнил о Муратали и, поднявшись с утра пораньше, отправился в Ка- тартал.

Рассказывая старому другу о встрече с Айкиз, Гафур смочил свое повествование обильной слезой, круто посолил его вымыслом, поперчил проклятиями, и Муратали, как вежливый хозяин, отведал это сдобренное острыми приправами угощение, но не высказал особенного одобрения, утешил гостя по-своему - положил ему на плечо сильную, натруженную руку и ободряюще произнес:

- Не унывай, друг, здоровому человеку - любая работа впрок! На что тебе мельница? Иди лучше ко мне в бригаду. Поставлю тебя звеньевым. Наша бригада славится на весь колхоз, товарищ Джурабаев хвалил нас на районном слете.

Гафур, вздохнув, кисло проговорил:

- Спасибо, дорогой. Как ты скажешь, так я и сделаю. А уж бог тебя отблагодарит…

Михри стояла, прислонившись к калитке, читала вчерашнюю газету и то и дело с нетерпеньем поглядывала на отца и Гафура. Поймав один из таких взглядов, Муратали заторопился, взял Гафура за локоть и виновато сказал:

- Ты уж извини меня, дорогой, некогда мне, на работу опаздываю. Хочешь, пойдем с нами.

Приятели, беседуя, вышли за калитку и зашагали вслед за Михри. Солнце уже припекало; от молодой травы, простившейся с утренней росой, тянуло теплым, нежным ароматом. А далекая степь, чтобы напомнить о себе, выслала навстречу путникам знойный, пылкий ветерок. Гафур, щурясь от пыли, ударившей ему в глаза, усмехнулся:

- Говорят, вы скоро в пустыню жить переедете?

Муратали помрачнел.

- И до тебя дошел такой слух? Это верно, колхозникам из горных кишлаков предлагают переселиться поближе к новым землям. Мы в этом году целину хотим поднять, - объяснил он и, кивнув на Михри, с горечью произнес: - Вон дочь моя уже записалась в переселенцы… А об отце не подумала!

Михри, слышавшая это, подошла к отцу и, чуть смущаясь, с упреком сказала:

- Отец! Я же советовалась с вами…

- Советовалась! Сначала записалась, а потом пришла за советом. Стыдно, дочка! Совсем от рук отбилась…

Михри покраснела, опустила голову и упрямо возразила:

- У нас все комсомольцы подали заявления.

- Вот, вот! - вспылил Муратали. - Куда все, туда и ты. Отца не слушаешь! Старым людям не веришь! Ай, дочка, а если все начнут с крыш бросаться, - ты тоже бросишься?

- Я и о вас думала, отец, - не сдавалась Михри. - Ведь до новых земель далеко.

- Ничего! Ноги у меня крепкие, не жалуюсь.

- Но ведь Айкиз…

- Помолчи, дочка. За то, что Айкиз подумала о целине, спасибо ей. Хорошее дело затеяла. Земля нам нужна, земли у нас мало. Но родной кишлак я не покину! Здесь могила моего отца! Здесь дом, который он строил в поте лица своего! Это земля моих предков, и никуда я отсюда не уйду. Слышала? Не уйду. И ты не уйдешь! Хоть всю бумагу испиши на заявления, - все равно мы останемся в Катартале. Пусть переселяются Айкиз, Алимджан, Керим - со всей своей родней, близкой и дальней!

Путники подходили к шоссе. Гора отступила вправо, открылись недавно распаханные, отливавшие коричневым блеском хлопковые поля и кишлак, весь в легкой кисее весенней зелени. Муратали замолк. Эти поля были политы его пбтом; в этом селении жили люди, вместе с которыми он растил хлопок, добывал воду, добывал и растил счастье - себе, Михри, всей своей советской родне. Он любил эту землю и молчанием выражал свое уважение к ней…

Путникам пришлось остановиться: у Гафура развязались веревки на калоше. Он, покряхтывая, принялся поправлять их, а выпрямившись, повернулся к Михри и сказал вкрадчиво, назидательно:

- Ты, девушка, не перечь отцу. Грех противиться воле старших! Вы, молодые, все торопитесь, мчитесь сломя голову куда глаза глядят! Ты не спеши, обдумай все хорошенько, прислушайся к мудрым речам отца. Куда ты тянешь его? В голую степь? Да там только сорокам приволье. -

Гафур сердито засопел и хмуро добавил: - Ва-,шей Айкиз лишь бы перед начальством выхваляться. Но дехкане - они не дураки, их в пустыню силком не затащишь. Я сказал - ты увидишь.

- А заявления? Вы же не знаете, сколько уже подано заявлений!

Гафур махнул рукой:

- Заявление что? Пустая бумажка! Народ еще одумается. Кому охота бросать свой очаг7 И мой тебе совет, девушка: возьми свое заявление обратно. Не огорчай отца.

- Да я… Да как же я останусь в стороне от такого дела? - задыхаясь от волнения, сказала Михри.

Но Муратали гневно прикрикнул:

- Молчи, бесстыдница!

Михри, побледнев, плотно сжала губы и так дошла до хлопковых полей, не вымолвив ни слова.

Глава вторая

БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Слова Джурабаева о кладе, который таит в себе целинная степь, запомнились не только старому Муратали. Над ними задумалась и Айкиз. Два года назад алтынсайцы привели к своим полям воду, утолили жажду иссохшей земли, и земля отдарила их богатым урожаем. Но рядом с напоенными влагой полями лежали другие; там гулял только колючий ветер да горькой сиротой чахла под солнцем сизая полынь. Айкиз верила: эту не тронутую плугом землю тоже можно покрыть ковром хлопчатника. При малых затратах колхозники смогут получить большие доходы. Взвесив все возможности, имевшиеся у колхозов ее сельсовета, Айкиз пришла к выводу, что поднимать целину нужно уже этой весной. Как раз в это время по зову партии по всей стране началось наступление на целинные земли.

В конце зимы Айкиз стала подолгу пропадать в степи. Она изъездила ее вдоль и поперек. Каждый раз, останавливаясь у полезащитной лесной полосы, зеленевшей на рубеже степи и пустыни, с неприязнью смотрела она на гладкие, подернутые крупной рябью барханы; на рыжих медлительных орлов, старожилов пустыни; на пятна соли, белой коростой выступавшей на теле Кзыл- Кума.