Илья

До нее дошло, что с сыном обошлось, а, значит, всё - дом, жизнь, проступки и наказания - вернулось, существовало снова, и можно было жить и ругать ослушника. Она и ругала - крепко, взахлеб, не выпуская из намертво сцепленных рук, а по лицу текли слезы, она их не замечала.

У ближних домов заскрипели ворота, острожно выглянули соседи. Постепенно, робко стали подходить люди. Илья узнал, что напали половцы не просто так: донес ли кто или выследили, но пришли они, когда князь с большей дружиной был в отъезде. Малая дружина надежды отстоять город не имела, а поскольку половцы из-за стен грозили церковь спалить, то церковь-то и решили защищать всеми силами. Они и сейчас были там.

Илья подошел, двери храма были отворены. Защитники горячо спорили, идти ли к воротам, чтобы принять бой там и полечь с честью или запереться в храме Божьем и его-то отстоять.

Илья постоял, прислонясь к косяку, послушал немного, потом предложил собравшимся пойти и все-таки починить ворота.

Это предложение, хотя и было дельным, прозвучало для черниговских дружинников неожиданно. Они не поверили, да и кто бы на и месте поверил, что этот худощавый мужик в одиночку прогнал половцев. А когда, высыпав к воротам, убедились, что так оно и есть, - еще и обидно. Как будто незнакомец насмехался над ними, давал понять, что только плотничать они и годны. И только обступив и разглядев хорошенько валявшийся за воротами дуб, они немного отмякли. Богатырь, способный выдернуть с корнями такую махину, простым человеком, ясно, не был, а значит, не так и досадно было принять его победу там, где они ожидали поражения. Правда, тощий длинноносый парень на великого богатыря как-то не тянул, но никого ж другого поблизости не было! Может, он в росте мог увеличиваться, как, говорят, умел это легендарный Святогор. А может, и не он вовсе... Кто видел-то? В общем, сомнения были, да и гордость была задета преизрядно.

Бабы в Чернигове обидами и сомнениями не мучились; над тем, как должен был увеличиться в размерах богатырь, чтобы вот этаким дубом, что у ворот, выдранный с корнем, валяется, отмахаться от тьмы-тьмущей напавших на город кочевников, не думали. Они кормили. Пока Илья ехал по улице, в терема и избы зазывали, к воротам выносили пышные пироги, и в дружинную избу, где Илья по сдержанному приглашению местных дружинников остановился переночевать, несли и несли угощение. И Илью, и Сивку кормили так, что под конец хозяин из-за стола встать не мог, а конь, мелко дыша раздутыми боками, на пшеницу смотрел с ненавистью. И припасов в дорогу на Сивку, беднягу, подготовили нагрузить столько, что он, верно, предпочел бы еще один дуб. Тем более, что с дубом не все было ясно, конь его как бы и не почувствовал, а припасы весили именно столько, сколько и должны весить от души даваемые припасы, - без всяких чудес.

На утро примчался извещенный о беде с городом князь с большей дружиной. В странной истории, рассказанной ему, не усомнился, заметив только, что Бог Чернигов никогда не оставит, пока княжит в нем владимиров род от отца к сыну; Илью обласкал всячески и золота предлагал. От золота Илья отказался: для богатыря защита русских городов от ворога - обязанность. Но на пир в его честь и в честь спасения города пошел - как не пойти-то?

Там-то, на пиру, Илья и услышал впервые о Соловье.

Длинна и трудна дорога от Суздаля до Киева, в обход земель непокорных власти киевских князей вятичей. И горы, и болота, и разбойнички, случается, в чащобах балуют. Но весь этот длинный путь по трудности не сравнится с одним коротким своим участком - от Киева до Чернигова. Топи, чащобы неполазные в обход коварной, подтапливающей весь путь Десны. Нет, пожалуй, на свете речки причудливей, лукавее, извилистей и хитроумнее, чем Десна. Одними притоками своими, которых больше пятидесяти, запутает любого. И заморочит самого мудрого, и поведет, и поведет - в другую сторону. А ведь есть еще заводи, старицы, ложные русла, озера и озерцы, которых на Десне великое множество. Вот и обходили речку - по мрачному болотистому, темному лесу, прямой родне знаменитым брянским. Тяжела дорога, а другой нет. Только по ней настелены гати, вырублены самые густые заросли - конный пройдет, телега проедет.

И вот на этой-то дороге засел Соловей-разбойник со своей шайкой. Свистом гнетет, товары грабит, людей губит без жалости, никому проходу нет - ни пешему, ни конному. Уже несколько лет у Киева с таким близким вроде бы Черниговом, да и со всей, считай, землей Русской нет сообщения. В обход ездят, бывает, особенно гонцы княжеские, но уж очень долог такой обход.

Илья слушал внимательно. Потом спросил дорогу - ту, главную, что с Соловьем. "Поедешь?" - спросили его недоверчиво. И тихий Илья вдруг усмехнулся - так дерзко и лихо, как от него никто и не ожидал. "А вот и познакомимся, чего ж мимо-то ходить?" - отозвался весело.

Глава 3

Лес был нехорош настолько, что сначала Илья тяжелую тишину - ни птица не крикнет, ни ежик под листвой не прошуршит - на него, лес, и сваливал. Такой, мол... нежилой. А когда обрушилось, раздумывать уже было некогда. Как будто удар в голове, и обруч ее охватил. И давит, и давит, и полетели вокруг какие-то черные листья, каких в лесу и быть не может. Летели и исчезали. Звон в голове нарастал, перед глазами рябило. Все вокруг стало плоским: ближние деревья как из бересты вырезанные, а за ними - ничего, пустота, куда ни посмотри. Чужая злая воля влезла в голову и там ворочалась, все силы уходили на то, чтобы ей, там, в себе, противостоять, не поддаться. Илья успел еще удивиться тому, что с коня не слетел - наоборот, сидел уверенно, руки его и колени направляли бег лошади так жестко, как Илья с Сивкой никогда не обходился. Илья пытался смягчить - не получалось. И неслись они, надо понимать, прямо туда, откуда все это и шло.

Буквально налетели на три сросшихся у основания гигантских дуба; но даже не это заставило понять, что всё, приехали, а вонь. Воняло нестерпимо; даже через безумное давление и звон в голове Илья эту вонь чувствовал.

С усилием поднял голову, тяжесть усилилась, как будто что-то пыталось ему эту голову вовсе раздавить. Между кронами трех дубов висело нечто, похожее на гигантское воронье гнездо; крепилось к стволам тремя мощными цепями.

Илья собрался. Даже тяжесть отступила. Выдернул из колчана три тяжелые стрелы, их еще стенобитными назвают, пустил, быстро накладывая, одну за другой.

Гнездо качнулось, развернулось: одна цепь не до конца перебита оказалась. Но под тяжестью гнезда оборвалась, и оно тяжело шмякнулось вниз. Как ни странно, не между сросшимися дубами, а рядом. Это потому, что на одной цепи раскачалось, подумал Илья своей ясной, спокойной головой: как только гнездо о землю стукнулось, весь кошмар разом закончился, как не было.

Илья подъехал поближе.

В гнезде, видимо, оглушенное валялось странное существо: в целом на человека похож, росту маленького, карликового, ручки-ножки слабые, бледные. Голова огромная, совершенно лысая, на боб похожа: огромный лоб, выдаваясь вперед, нависал над личиком - плоский вдавленный носик, испитые серые щеки, маленькие глазки сейчас были плотно закрыты. И огромная раздутая пасть, полуоткрытая, видны были гигантские острые зубы.

Тварь была завернута, как в тогу, в кусок бархата, который когда-то, похоже, был ярко-красным, но грязен так, что догадаться об этом можно было с трудом.

"Да, красавец. Соловушко", - согласился Илья, быстро спрыгивая с коня и начиная сноровисто связывать чудище сыромятными ремнями, пока не очнулось.

Он уже проверял узлы, когда тварь открыла глаза. Глазки у нее оказались совершенно человеческие, бесцветные, тухлые какие-то, бегающие, все в красных прожилках. Такие глазки бывают у вороватого мытаря или у церковного старосты, запускающего руку в храмовую кружку.