Илья

К нему уже спешили конюхи, усыпанные соломой, с соломой, торчащей вместо волос. Они приняли коня, и Сивка не возразил, потянулся к этой соломе губами.

Но Илье уже не до того было, чтобы их разглядывать: на крыльце терема стояла Алена.

Он знал, что Алены - нет. Он почувствовал это и понял тогда, в яме, куда засадил его Владимир. Алена приходила прощаться с ним, и это прощание он хранил в сердце, не выпуская, дыша им, как потаенной и счастливой надеждой.

И он не пошатнулся умом: он чувствовал, что жив, и знал, что на тот свет не попадают по мощеной дороге, даже если на ней нет тени.

Илья понимал, что перед ним обман. Но сердцу его и уму так хотелось в этот обман поверить, так жадно и горячо хотелось, что это желание уже подменяло мысли, и он уже думал: "А кто знает, как попадают на тот свет? Может, именно так?" И еще думал: "А может, ошибкой было все, что я напридумывал тогда, в яме? И Алена жива, и вот она, наконец, передо мной, и улыбается мне?" И еще: "Я там, где происходит невозможное. Оно и произошло, неважно, как, я звал, все время звал сердцем - и вот она сумела прийти, кто знает, чего ей это стоило, она сумела прийти ко мне, а я предаю ее своим сомнением - предаю, и преданная мною, она уйдет сейчас".

Он одновременно был трезв и безумен. Безумен этими мыслями, от которых не хотел отказаться, которым хотел верить больше, чем правде, которую знал, - и трезв, потому что в улыбке - душа человека, а эта Алена улыбалась не так. Он это видел и понимал. И не так ждала его на крыльце, и не так обняла своими тонкими руками, но нежность, жившая в его сердце, уже вырвалась наружу и затопила все вокруг, и все стало нежностью, и все уже стало неважно, кроме того единственного, чего он жаждал: сказать: "Алена!" - не в пустоту.

Илья повторял: "Алена!", упиваясь этой нежностью, а она вела его в спальню, к пышной постели, к распахнутым перинам, к кружевным взбитым подушкам и, подталкивая его к ним, говорила умильно: "Вот ложе, достойное нас с тобой. Здесь предадимся мы утехам любви".

- Ты не Алена!

Слова, произнесенные ею, чужие, не ее, эти подталкивания, в которых не ощущалось Алены, а только чья-то чужая, не ее телу свойственная, быстрая деловитость, вдруг сделали все ясным и холодно понятным. И лицо женщины исказилось, подернулось, изменившись на мгновение, - это было незнакомое лицо.

- Ты не Алена, - повторил он твердо и убежденно.

Повеяло холодом и злобой, дохнуло в спину.

Она вернула маску на лицо, но это была маска, кощунственная и невыносимая. Чтобы не видеть ее, Илья подхватил женщину и бросил лицом в мягкие подушки.

Кровать под тяжестью ее тела бесшумно повернулась на оси, став торчком. Женщина с криком провалилась в открывшуюся яму. Илья подошел, заглянул. Под кроватью - ловушкой, сбрасывавшей вниз всякого, кто тяжестью своего тела стронет ее, - открылся дохнувший плесенью и гнилью глубокий колодец. Он искал глазами в темноте женщину, чтобы помочь ей выбраться или спуститься за ней, если она разбилась, - колодец был глубок - (несмотря ни на что, он не хотел убивать ее), но сколько не всматривался - не увидел. Зато увидел кости - скорченные скелеты многих людей, быть может, до него приведенных к пышному, соблазнительному ложу.

Он вышел из спальни. Терем опадал: призрачными становились роскошные покои, рассыпались прахом мощные бревенчатые стены.

Двора не было, но мощеная площадка сохранилась. Посреди нее стоял Сивка, теребя пук соломы. Увидев хозяина, вскинул голову, коротко, приветно заржал. Однако, когда Илья подошел к нему, заволновался; Илья с трудом успокоил его.

Он ехал обратно, трудясь душой, отделяя, отщепляя образ Алены, ее слова, ее руки, лицо, улыбку от страшного обмана, отравившего его душу. И возвращаясь памятью к той нежности, которая обманом не была, к нежности, пережитой только что. И напоминая себе, что был обман. Слезы путались в бороде. Сивка волновался.

Илья подъехал к камню и даже удивился, не увидев Мануила. Но, оглядевшись (и быстро продрогнув), понял, что едва ли тот был нетерпелив. Илья уезжал летом. Теперь же была весна: река разлилась, голые деревья торчали из воды, земля чернела, готовясь родить новые травы.

Илья достал нож, наклонился к камню и выцарапал: "Направо ездил - не женился".

****

Голод и холод вынудили проверить, как работает медальон-ключ. Если Илья отходил от камня, в обратную сторону от трех расходившихся за ним дорог, - камень исчезал, и через холм вела одна обычная сельская дорога, сейчас, по весне, размытая. Если приближался, держа медальон в кармане, не беря в руку, - камень не появлялся. Чтобы выйти к камню, надо было подойти к заветному месту с медальоном, зажатым в руке. Тогда перед ним оказывался камень, с надписями - теми, что были, и нацарапанными Ильей - как будто и не исчезал.

Выяснив это, Илья поехал вперед по обычной дороге. Он не собирался отступаться, но нужно было поесть, накормить коня, согреться и, пожалуй даже, прикупить какой-нибудь зипунишко - весна-то стояла ранняя.

Глава 29

В харчевне было тепло и людно. Через деревню проходила большая дорога - не та, по которой приехал Илья. Ранняя и бурная распутица задержала в деревне запоздалых торговцев и прочий странствующий люд. Местные заходили вечерами послушать россказни бывалых путников. Пел лирник.

Илья отогревался у печи, прихлебывая мед. Здесь, среди рассказывавших и слушавших, проехавших много верст и только что вышедших из-под крыш, где плакали и смеялись дети, его горе и мука уходили в глубину. Он слушал, смотрел, улыбался раскрасневшимся лицам, каверзным вопросам, лукавству, доверчивости, всему теплому и настоящему человеческому миру. Ему нравилось смотреть, как недавно приехавший крепыш с аппетитом поглощает третью мису густой тюри. Светлый его чубчик потемнел от пота и прилип к выпуклому лбу, но усердия не поубавилось.

А прижимистый селянин, пришедший только ради общества, присел в уголочек потемней, чтобы не попасться на глаза забегавшемуся хозяину и ничего не заказывать. Тяжелые, темные, со вздувшимися венами руки селянин уложил на коленях устало и как-то по-детски послушно. Молодой коробейник с шустрым взглядом, нацелившийся было к нему подсесть, посмотрел, передумал и стал продвигаться поближе к краснощекому молодцу, рассказывавшему всем и каждому, что едет к невесте, которая ему люба. Илья одобительно кивнул выбору торговца. И в самом деле: уже через пять минут парень рылся в платках и бусах, разложенных коробейником. Илье очень хотелось, чтобы парню попалось что-нибудь необычное, нарядное, чтобы невеста его была горда и довольна, чтобы было ей к лицу. Ожерелья из речного перламутра там не будет...

- Крепко ты, видать, замерз, - кивнул ему хозяин, подавая жаркое, - все никак не согреешься. Ну да ничего, печь у меня хорошая, даже Мануил-сирый, когда по зиме пришел, отогрелся, хвори не схватил.

- По зиме пришел? Мануил?

- Ну да, был у нас тут с лета божий человек, у дороги на Березино сидел, молился. Там вообще-то мало ездят, когда его наши увидели, он уж отощал - смотреть страшно. Но с места не уходил, зарок, видно, дал. Так бабы ему стали таскать - у кого какой кусочек лишний окажется. А он молился, кто о чем попросит. Часто помогало, особенно против хворей в пути. До морозов держался, ну, а уж как морозы ударили - не выдержал, ушел. Или зарок выполнил.

- Выполнил, - прошептал Илья, хотя знал, что это не так. Мануил ждал его дольше, чем может ждать человек, но не сумел дождаться. Поэтому никому ничего и не сказал, уходя.

Лирник запел песню о победе Добрыни Никитича над Змеем, и Илья стал слушать. В песне вместо Змея была Змея, деточек которой, малых змеенышей, Добрыня постоянно приезжал топтать копытами своего коня. Змея умоляла его пожалеть змеенышей, и матушка добрынина просила о том же. Но Добрыня не слушал. Поэтому и унесла Змея любимую племянницу князя Забаву Путятишну. Добрыня сразился со Змеей, в полоне у которой было много русских людей, убил ее и спас полонян русских, сидевших у Змеи в пещерах. Илье, знавшему от самого Добрыни, как все было на самом деле, песня неожиданно понравилась. Это была совсем другая история, но в ней не было лжи: она просто была другая, и страха в ней не было, и в какой-то момент слушателям было жалко Змею, которая слезно умоляла не трогать ее змеенышей. Но русских полонян нужно было спасать, и богатырь, убивший Змею, был прав. Это была горькая, но правдивая история, хотя на самом деле все было не так.