Илья

"Они могут только лгать", - повторил Илья, изо всех сил борясь с мороком. И на мгновение увидел: с десяток молодых парней, голых, с изгаженными бородами, стоя на четвереньках, жрали из свиного корыта.

"Ах, вот как!" Ярость прояснила голову. Он схватил ведьму за морщинистый кадык, прижал к стене: "Расколдовывай, тварь! Расколдовывай, а то прибью!"

Старуха перхала, извивалась, стараясь найти опору.

Илья прижимал все крепче.

Старуха, уже задыхаясь, показала жестами, что хочет говорить.

Илья ослабил хватку.

"Расколдую. Уйду с Руси совсем - если пообещаешь не убивать".

Длинноносый человечек, куда-то спешивший, шепнул на ходу: "Пусть Великой богиней клянется. И по дороге вред не причинять". Поблезилось, конечно. Как и все здесь.

"Клянись Великой богиней расколдовать всех, кого заколдовала, уйти с Руси, не причинив по дороге никому вреда!"

Бабка повторила клятву, и Илья отпустил ее. В хлеву пахло крепко - но не свиньями. Парни поднимались с четверенек, с недоумением оглядывая себя и все вокруг.

Было тихо, ясно и противно. Илья огляделся - ведьмы нигде не было.

Он посмотрел на спасенных: еще ошарашенные и молчащие, они выстаивались к бочке с водой - обмыться. Не пропадут.

Илье не хотелось снова проходить этим домом - нашел выход со скотного двора, пошел в обход терема. Парни потянулись за ним, по дороге срывая привявшие осенние лопухи, чтобы прикрыть срам.

Добрыня обнимал мать. Лицо у него было почти такое же, как у парней со скотного двора. Почти: вместе с недоумением и ошарашенностью в нем была нежность.

Вечером дом в мощеном переулке занялся и быстро сгорел дотла. На Подоле шепотом поговаривали, что сожгли его сами живущие в переулке ведьмы - чтобы посторонние не зашли.

****

Расколдованные парни, как рассказывали, заново научились говорить и вели себя, почти как раньше, только иногда вставали на четвереньки или проявляли интерес к свиным корытам. Те же, у кого были семьи, и вовсе пришли в себя, со временем.

Добрыня узнал Илью на следующий день.

****

Но полностью приходил в себя Добрыня долго. Память вернулась к нему, но это уже не был прежний спокойный, твердый Добрыня. Периоды слабости и унылого равнодушия ко всему сменялись у него короткими порывами лихорадочной и бессмысленной деятельности. Жил он теперь в тереме с матерью, и Амельфа Тимофеевна по секрету тихонько признавалась Илье, что Добрыне сняться кошмары, и она часто прибегает на его крик или вовсе дежурит рядом, потому что иначе он не может уснуть.

Но благодаря ли постоянной заботе матери, мягким разговорам Ильи, который осторожно пытался ими вернуть Добрыню к себе прежнему, с прежними мыслями и интересами, или Божьей помощи (оба они усердно за него молились), но нехорошие эти признаки становились все слабее, пока и вовсе не сошли на нет.

И именно Добрыня, скача по зимнику на охоту бок о бок с Владимиром, предсказал, исходя из докладов прознатчиков о поведении степных племен, что нападения на русские селения с весной усилятся, и предложил идею Богатырского дозора - постоянного присутствия богатырей на границе со степняками, чтобы и жить там, и постоянно проверять границу и давать отпор, не дожидаясь, пока враг дойдет до селений.

Князю идея понравилась.

****

А потом появилась песня. О том, как ведьма Маринка приворожила богатыря Добрыню Никитича и хвасталась его матери, что десятерых уже превратила в бычков и ее сына превратит. И как, узнав об этом, срубил Добрыня Маринке голову своим верным мечом.

Илья, послушав ее, только вздохнул. Все то же: люди хотят надежного конца, чтобы больше не бояться.

Он сказал об этом Добрыне. Тот, отворотясь, ответил сумрачно, но твердо: "Я б срубил".

А Илья, не рассказывая ничего, все-таки осмелился задать Вольге вопрос, который его сильно мучил: "Откуда ведьма или колдун может знать, как выглядит и устроен его, Ильи, родной дом и навести такой морок? Или, не дай Бог, в голове у него увидеть могут?"

"Они не знают, - ответил Вольга, - знаешь ты".

И не задал ни одного вопроса.

А Илья частенько задумывался: интересно, где сейчас старуха, и не сделал ли он ошибки какой, послушавшись длинноносого торопыгу из спиленного где-то в Карачарове сучка на бревне?

Часть II

Глава 10

Впереди была степь - чуть подернутая туманом бесконечность, где русские не строили своих селений, где бродили со своим стадами кочевники - разные, с разными лицами и разными наречиями, где вот уже век властвовали половцы, как до них - печенеги, хазары и Бог знает какие еще забытые уже народы.

Русь ограждали Змиевы валы - неведомо когда и кем построенные, чтобы защищаться от степи, уже сглаженные временем, но еще высокие и ровные. Русичи использовали их всегда: валы были хороши против конной атаки, но теперь этого было мало.

Степь казалась бесконечной и однообразной, но и в ней были свои дороги. Большим ордам требовалось много воды и много места, чтобы идти, не ломая ноги своим лошадям, поэтому были и известные места, где орды приходили на Русь.

Вот и решили на таком месте, у подножия вала на границе половецкой степи, поставить постоянное жилье для дозорных с земляными укреплениями, крепким частоколом и башенкой для наблюдения на самом валу - небольшую крепость. От этой крепости богатыри должны были ходить дозором вдоль всей границы, извещая, случись нападение, дружину крепостицы голубем или особого вида столбом дыма.

****

Зима была звонкой, морозной, голубой, какие редко бывают в этих местах.

Чурила Пленкович и Дюк Степанович по воскресеньям изумляли киевский люд шубами, причудливо собранными из меха самых редких зверей. Люд радовался, притоптывая валенками и плотнее затягивая кожушки. Лица у спорщиков были унылые. "Подсказал бы им кто-нибудь сдаться одновременно", - думал Илья, разглядывая вместе со смеющимися детьми пардусовые морды на воротниках и поющие пуговицы. Сам он в круг приятелей великих щеголей не входил, и едва ли они послушали бы его совет.

****

От Киева к будущему дозорному городку наметилась дорога - голубая полоса, по которой мощные мохнатые лошади влекли бревна для будущего сруба - хорошие бревна, мощные, рубленные и окоренные двумя зимами ране, просушенные на совесть; бревна потоньше - для доброго частокола. Плотники с красными разгоряченными зимой и работой лицами трудились, сбросив кожухи, пересмеиваясь, поигрывали топорами: князь за работу платил славно, и понимание, что строят они не что-нибудь, а защиту для Руси, для родных сел, добавляло и рвения, и улыбок. Скоро, совсем скоро повезут кирпич, особый, печной, и печник с подмастерьями, так же посмеиваясь, возьмутся за свой таинственный труд.

****

Обстоятельно и радостно готовились богатыри к дозорной, вольной и опасной жизни. Собирались вдумчиво: не Киев, на базар не сбегаешь, упряжь, оружие, справа - ничто не должно подвести, у всего должна быть починка и замена. Алешка прыгал, как молодой щенок, предвкушая дерзкие подвиги. "Кашеварить будешь", - поддразнивал его Добрыня. "А хоть и кашеварить, - картинно подбоченивался добрый молодец, лихо заламывая красную шапку над золотым чубом. - Кто ж из вас, безрукие, кашу-то как следует сварит?" Самсон Колыбанович, немолодой, добродушный, усмехался в длинные усы. Он мог сварить кашу хоть из топора, но не затем ехал на заставу. Схоронивший жену и выдавший замуж в Суздаль единственную дочь, он больше всего на свете боялся одинокой старости в чужом запечье. Самсон Колыбанович надеялся встретить свою смерть в бою.