Илья

Фома Евсеич был вдов, сыновья его давно и прочно стояли на своих ногах, дочери были замужем, тоже удачно, так что ни о ком заботиться ему нужды не было. Добро он подкопил немалое и теперь мог позволить себе брать мзду не столько для прибытка, сколько из интересу. Потому брал всякие чудные и необычные вещицы, и набиралось их у него уже немало.

Однако то ли зуд кладоискательства, то ли должностная ответственность (клад, несомненно, должен был по обнаружении поступить в казну) не давали ему покоя, и, определившись с медальоном, он вернулся к разглядыванию обнаруженной в нем мапы. Фома Евсеич подумал было, что зря на днях мысленно похвалил манеру воинов четко указывать месторасположение: по картинке было совсем невозможно понять, где указанное на ней место находится, и привязать хоть к чему-нибудь, но тут же упрекнул себя в несправедливости: рисовал наверняка монах. А раз так, все нужное должны подсказать надписи - для любого монаха буквы главнее рисунков.

Помучившись впустую с непонятными и неразборчивыми надписями, Фома Евсеич совсем было хотел отложить докучный листок, но зуд не отпускал, и казначей не без колебаний решился-таки показать загадочную схему Добрыне Никитичу.

Добрыня, родственник киевскому княжескому дому, избрав, как и положено было в его семье, воинскую стезю и достигнув на ней немалых успехов (богатырем он был из первых), помогал также князю в делах с иноземцами, немало поездил, был послом, толмачом, знал двенадцать иноземных языков. Кто-то добавлял, что еще и змеиный, но Фома Евсеич не верил: Добрыня был разумен, слишком разумен для таких дел.

- На латыни, современной, как они сейчас пишут, - определил Добрыня, бегло взглянув на листок. Присмотрелся к расплывшимся буквам:

- "Во имя Ума, Слова, Мудрости, Силы. Здесь сокрыта Чаша ("Чаша" - с прописной буквы!) и не откроется ничтожному, а лишь благословенному откроется".

Он с улыбкой протянул листок казначею:

- Нам с тобой, Фома Евсеич, греховодникам, рассчитывать не на что. Кстати, если судить по грамматике, речь идет не о любом благословенном, а о каком-то определенном. Но у латинян сейчас с грамматикой плохо, могли ошибиться, так что - ищи, Евсеич, подходящего, вдруг на какого наткнешься.

- А где это может быть - не знаешь? - осторожно спросил Фома. Благословенными, в конце концов, киевские монастыри под завязку забиты. Есть из кого выбирать.

- Понятия не имею, - весело подтвердил его опасения Добрыня. - Ориентиры только местные - береза кривая, дорога. Это может быть где угодно. Кстати, поройся в том, чего ты в казну натащил. Может, Чаша эта уже там? Может, покойный монах и был благословенным, и добычу свою они уже домой везли?

Чаши в найденном были, разные - дорогие и не очень, и просто глиняные с глянцем, какие не побились. И как узнать, какая из них та?

Фома Евсеич сплюнул с досады, под смех Добрыни, и убрал бесполезную мапу со стола и из мыслей. Забот и без того много, а тут... несуразица и только.

****

А забот хватало, в том числе и казначею. Степь шевелилась. Странность этого шевеления, его необычные черты были очевидны Владимиру, были понятны Добрыне, но русские люди пограничья в большинстве своем ее пока не замечали. Нападения со стороны степи не были чем-то новым. Время от времени мужчины одного-двух улусов сбивались в орду, чтобы пограбить такую близкую и казавшуюся беззащитной Русь. Набегали на село, реже - город, забирали женщин и скот. Остальное поджигали, не столько по злобе, сколько для того, чтобы отвлечь занятых тушением огня сельчан от преследования. Те, кто имел связи с восточными базарами, брали полонян на продажу, выбирая сильных мужчин и молодых женщин покраше. Пограничье жило в постоянной готовности, и зачастую нападавшим давали отпор.

Случай с Черниговом не был похож на эти спонтанные набеги жадных и случайных степняков. Во-первых, это была массовая, организованная попытка взять крупный, защищенный стенами город. Во-вторых, то, что нападение произошло в отсутствие князя и большей части его дружины говорило о том, что нападение было подготовлено, в городе были соглядатаи. Степняки выжидали и готовились, что совершенно не было похоже на их обычный образ действий.

И потом, это было не единственное, что заставляло насторожиться. Разовые набеги татар изменили характер. Они участились и стали более жестокими. По-прежнему забирали женщин и скот, но во многих случаях складывалось впечатление, что не это было главной целью. Прежде всего половцы стремились убить мужчин и мальчиков, женщин зачастую не пленяли , а насиловали и бросали на месте. Были случаи, когда скот сжигали вместе с коровниками, подперев ворота.

Доглядчики Владимира докладывади о странном поведении целых улусов, которые в одночасье снимались с удобного места, которое до этого обустраивали явно на весь сезон, и двигались куда-то, где с водой и кормом для скота было очевидно хуже. В некоторых случаях доглядчики утверждали, что старейшины рода и сами не знали, почему вдруг решили откочевать.

Степь собиралась. Собиралась тревожно и непонятно.

Владимир увеличивал дружину, укреплял киевские оборонительные валы и стены, стены других городов, которые могли подвергнуться нападению в числе первых, закупал коней и оружие.

Все это требовало средств.

****

Началось все на малом пиру, который представлял собой попросту ужин Владимира и его семьи с советниками и дружиной. Хмельного пили немного, но достаточно, чтобы языки развязались и беседа вдруг вылилась во всеобщее, неудержимое и запальчивое хвастовство. Похвалялись, перебивая друг друга, кто чем, иногда - чем и не следовало бы. Алеша, толкнув Илью в бок и блестя яркими васильковыми глазами, шепнул: "А вот женой хвастаться - бесов искушать!" - и засмеялся так задорно и лукаво, что и сомнений никаких не могло быть, в ком эти самые бесы бродят.

Они бродили в нем часто. Алеша, сын соборного попа из Рязани, потому и носивший в дружине прозвание "Попович", был молод, очень хорош собой и характером легок. С точки зрения Ильи, даже чересчур. Женщины Алешу любили, он их - очень, оттого и приключались с ним постоянно вещи неприятные, а то и вовсе дурные. Алеша как-то быстро и незаметно прикипел к Илье, держался с ним этаким балованым младшим братом, Илья не возражал. Но не прошло и месяца со дня их знакомства, как Илья, приметив кой-чего, сказал со своей обычной прямотой: "Узнаю, что девку какую испортил, - дух вышибу". Алеша отнесся к сказанному вполне серьезно и в похождениях своих учел. Про замужних баб Илья ничего ему не говорил, считая, что за каждую муж ответчик, но не одобрял. Он и теперь только сдвинул брови, отчего продольная складка между ними стала глубже, и лицо - суровей, и отвернулся.

А похвальба, между тем, коснулась умений и навыков, какие не у всякого есть. Хотен Блудович, богатырь мощный и внешности пугающей, под общий одобрительный смех шевелил ушами. При его будто рубленом, грубом лице получалось это забавно, и смех был необидный, дружественный. Когда он затих, вдруг встряхнулся сонно сидевший Сухмантий Одихмантьевич и сказал, что может лебедь белую живьем поймать и князю привезти.

Илья заинтересовался, да и не он один. Уток умельцы таким образом ловили: дыша через тростинку, подкрадывались под водой в темноте к спящей птице и хватали за лапы. Но лебедь - птица чуткая и сильная, с крепким клювом. И подплыть к себе так легко не даст, да и потом поди удержи. В общем, слово за слово, собрался Сухмантий за лебедью, а толпа богатырей - на это просмотреть, клятвенно обещая держаться в отдалении и ничем не помешать.

Помчались весело, с гиканьем и присвистом. Пока до заводей далеко, можно было и пошуметь. Стражи распахнули ворота, с показной торопливостью отскочили в стороны: "Задавят ведь, ироды!" - и ухмылялись вслед буйным богатырям.

Пронеслись спящими балками под сладким, напоенным травами ночным ветром, под круглой ясной луной.

Ближе к заводям притихли.