Дорога домой

Ульяна Владимировна Орлова

ДОРОГА ДОМОЙ

повесть

Счастье всего мира не стоит слезы одного ребёнка…

Ф. М. Достоевский

Глава 1

Побег

Антошка возвращался с прогулки довольный. Как не радоваться: солнце яркое, небо чистое, синее-синее, в лужах отражается всё лучше, чем в зеркале! И тепло, несмотря на начало мая. «Наверное, - думал он, - пойдем запускать с Шуркой новую модель аэроплана. Ветер юго-западный, ровный, может он и полетит. Тогда это будет открытие…». С такими мыслями Антон вошел в тёмное здание интерната.

***

- Тошка! К директору на собеседование!

Тошка молча лежал на кровати лицом вниз и не откликался.

- Тошка! Ну ты чего? Тошка!

Шурка подошёл к нему, положил руку на плечо. Тошка всхлипнул.

- Тошка, не вздумай!

Тошка молча поднялся, отряхнулся, будто постель была пыльной и сказал:

- Пойдём.

Они прошли по длинному коридору, не обращая внимания на любопытные взгляды, и вошли в директорскую.

Тошка почувствовал себя безоружным перед противником. Здесь, оказывается, было целое собрание.

- Антон, ты явился?! Почему так долго? – это воспитатель младшей группы.

- Он плакал! Ы-ы-ы!

- Что ты, он искал свои рублики.

- Да нет, ребята, он заряжал новый пистолет против директора.

Послышались смешки. Это ребята, среди них был и Язик Кривецкий. Личность с отвратительным характером, достающая всех и всё вокруг. Именно из-за него…

- Тихо! – это директор.

- Антон, объясни свое ужасное поведение, - это замдиректора.

Антон молчал.

- Антон, не заставляй нас ждать. Как ты посмел ударить товарища?! Это свинство с твоей стороны! И вообще…

- Кира Павловна! Что вы сразу на Антона?! Вы же еще ничего не знаете! – попробовал вступиться Шурка. Он стоял рядом с Антоном.

- Карандашин! Как ты смеешь перебивать взрослых? Ветерков! Антон! Что ты молчишь?!

Антон, наконец, проговорил:

- А что говорить? Конечно, я кругом виноват! Знаете, так можно много чего найти, чтобы придраться… Пусть лучше он говорит! – Антон указал на Кривецкого.

- А я ничего! Я только посмотрел его фотки. Подумаешь, жалкие картинки! Жалко, да? Маменькин сынок!

- Жалкие?! Тебя просили? Лезть в мою жизнь, брать мои деньги! Рыться в моих вещах!..

- Тихо! Антон, расскажи по порядку!

- Антону жалко копеечный фотоаппарат. Конечно, с порванными денежками и не то жалко будет. Он боялся, что я увижу его секреты. Да там только носочки и платочки, - мамочка прислала!

Кто-то засмеялся. Антон, не отводя взгляда, смотрел на Язика. Есть ли в нём капелька совести? Чего-то человеческого?! В рыжих глазах его играла какая-то злобная насмешка. Как и всегда, впрочем… Да что же это такое?! Неужели всё то, что происходит – правда?! Антон вскинул ресницы - брызги посыпались.

- А тебе, подлец, понравится, если я с тобой так?!

- Антон! Да как ты смеешь?! Это наглость с твоей стороны так выражаться при взрослых! Ты ничего нам не объяснил, выходит, сам виноват. Будешь соответствующе наказан! Или рассказывай, или проси прощения у Кривецкого!

- Антошенька! Не бойся, ремнем тебя не накажут! Подумаешь, в сортире полы помоешь пару раз… А «извини» не надо говорить, и так разнюнился. Что, Антошенька, правда глаза колет?

Антон еле сдерживал себя. Он сжимал кулаки так, что ногти впивались в ладони:

- Ну ты и г-гад!

- Хи – хи – хи! Антон удостоил меня ответа! Спаси-ибо, - Кривецкий размахнулся и плюнул, - А-ах!

Послышался уже открытый смех ребят – дружков Кривецкого. Тогда Антон, схватив со стола свои деньги, толкнул дверь и рванул из этого кабинета. Добежав до комнаты, прикрыл за собой дверь и на секунду прислушался: в конце коридора доносились крики и какая-то возня. Дальше он всё делал быстро: сунул за пояс свой игрушечный пистолет. Взял фотоаппарат («Ага, копеечный» - пронеслось в голове… Папа не стал покупать себе телефон и вместо него купил Тошке цифровик… Телефон был старый-старый, какой-то «допотопной» модели и промок в экспедиции…) Накинул старенькую синюю курточку, фуражку. Написал быстрыми взмахами на столе:

«Шурка! Прощай!

То…»

И выбежал из интерната.

Глава 2

Куда же теперь?

Если месяц разделить на недели, то будет около четырёх с половиной. А это – тридцать дней. Или тридцать один, но пусть будет тридцать. На день меньше.

А в тридцати днях … Семьсот двадцать часов. А минут…

Они тянутся совсем медленно, они застывают на месте, словно машины в пробке. Они упрямо не хотят продвигаться.

Медленнее всего они тянутся в школе. Чуть быстрее – когда ты читаешь книжку или болтаешь с Шуркой. Но библиотека не всегда бывает открыта, а у Шурки уроки заканчиваются позже – у них другое расписание…

Совсем быстро исчезают минуты во сне. Особенно, если там - дом. Но вот после таких снов, когда ты просыпаешься, смотришь в окно и вдруг понимаешь, что таких занавесок у тебя дома нет, и тополя за окном нет, а потом видишь ещё несколько таких же полусонных кроватей, и вдруг понимаешь, что ты не дома, то ты… Хочешь уйти обратно в свой сон, но уже не получается, потому что – подъём. И ты встаёшь, но всё ещё не можешь поверить, что это не сон, и дом твой не здесь.

Или сон?

Такой тоски во сне не бывает. И такого ощущения, что ты потерял себя, что словно тебя выхватили и унесли в другое измерение без твоего ведома, а ты ищешь и понимаешь, что уже не вернуться… Встаёшь, ищешь свои тапки среди кучи похожих - не находишь…

А потом слышишь смех, нет – дикий хохот и просыпаешься окончательно.

Такие сны Антон не любил. Любил и не любил одновременно - разве возможно такое? Скорее да, чем нет, так же возможно, как и мечтать о родителях и не быть с ними…

Семьсот двадцать часов. Но это – в месяц. А сейчас они обещали приехать через полтора… Это уже тысяча, это – бесконечность… До тысячи у него никогда не получалось сосчитать – он засыпал. Или не хватало терпения, или его отвлекали, он сбивался, а заново начинать уже не хотелось…

Летом они двигались быстрее, но летом не было школы. Лето – оно доброе, оно дружило с Тошкой, оно не задерживало минутки, а ещё, если очень захотеть - оно делало хорошую погоду. И Шурку не надо ждать, и можно сидеть с ним под деревом, смотреть, как он рисует. А когда он наконец положит свой тоненький карандаш на альбом и поднимет зелёные глаза – посмотрит так, что захочется сказать:

- Шурка, знаешь вот…

Лето часы отмеряло только завтраками, обедом и ужином. И наступающей внезапно ночью. Но ночью Тошке не всегда снился дом - чаще он просто проваливался в темноту, и потом не мог вспомнить, что ему снилось. Ну раз так – значит не нужно… Да, ещё летом были глупые зарядки по утрам и какие-то игры, где собирали зачем-то всех детей, и надо было бегать и заниматься всякой ерундой…

Но до лета ещё нужно было дожить. Пока оно показалось лишь блестящими ручейками и растаявшим снегом, но вредные школьные часы медлили и отодвигали его. Отодвигали его, а вместе с ним – и родителей… Хорошо, что придумали сотовые телефоны.

Плохо, что придумали сотовые телефоны.

Возьмёшь трубку, и если повезёт – услышишь знакомый голос, будто вот она – мама, совсем рядом, если закрыть глаза… И слушаешь, слушаешь, запоминая каждый оттенок, пытаешься запомнить каждое слово, но почему-то запоминаются только две фразы: «Тошка ты мой, Тошка…» и «осталось чуть-чуть, мы скоро приедем…». В последний раз разговор закончился на фразе: «летом у нас не будет отпуска, Антон…» - и кончились деньги. А потом телефон украли.