Страница 11 из 17
Счастливчик, не веря себе, тычется носом своей Радости в бок, а мама тем временем думает, кому бы ещё его предложить. Звонит в городской зоопарк. Он только недавно появился. Думает: «Нужны же им животные!»
Директор уточняет:
— Белые крысы, совсем белые?
Медлит, интересуется:
— Вы уже были у нас?
Мама кивает в трубку:
— Были, да. С дочкой.
Директор спрашивает робко:
— И как вам?
Мама отвечает:
— Хорошо, конечно, — всё же зоопарк…
Директор опять спрашивает:
— Вы видели нашего удава?
Мама говорит:
— Видели.
Директор ей сообщает:
— Удав — наша гордость.
И просит:
— Знакомым расскажите. Пусть все приходят. Вам ведь понравился удав?
Мама говорит вежливо:
— Понравился. Ещё обезьяны у вас, тоже понравились. Только они такие грустные…
Директор обижается:
— Ну почему же — грустные?
Мама предполагает:
— Тесно им, наверно. Или по Африке скучают.
Директор отвечает:
— Они же не видели Африки!
— И вообще, — говорит, — вы не переносите на них своё настроение. Может быть вам было грустно, а?
Мама издаёт неопределённый звук.
Директор не ждёт, что она ответит — он горячится:
— Они свои настроения выражают по-другому, чем мы…
И начинает оправдываться:
— Они же в тепле и накормленные. С чего бы им грустными быть? Вы приходите ещё — увидите….
Мама уточняет:
— С крысами — приходить?
Директор вспоминает:
— А, крысы… Вы сказали — белые?
Мама в ответ, как извиняется:
— Да, вывелись вот…
Директор говорит:
— Я понимаю. Только не думайте, что мы им клетку выделим…
Мама только хочет спросить: они что, с кем-то вместе будут? А директор уже сам объясняет:
— Мы пустим их на корм… Есть много животных, которых надо кормить мелкими грызунами. Наш удав…
Мама перебивает:
— А моя дочка! Что я ей скажу?
Директор советует:
— А вы не говорите, зачем ей всё знать? А если придёте к нам, спросит, где крыски — скажем, что разобрали по школам… В живые уголки. Найдём, что сказать…
Но мама всё сомневается. Директор объясняет:
— Если бы — хотя бы розовые или голубые… Или белые в пятнышках. А просто белые — не интересно. И вообще, это лабораторные крысы. Искусственные животные, скажем так. Их же и выводили — для опытов…
Радость в это время вылизывает вернувшегося и думает: «Я-то считала, кого наверх в коробке заберут, уже не возвращается. А вот ведь, вернулся…»
Но скоро в аквариуме остаются только Крыска с Зелёным.
Мама глядит на Крыску и думает: «Эту и впрямь хоть на корм, кто такую возьмёт? Да её и совестно предлагать кому-то… Впрочем, она, кажется, не со всеми такая… свирепая…»
— Я главный! — кричит Крыске сын. — Вылижи мне шёрстку!
Откуда ей знать, как приятно, когда тебе чистят спинку? Щекотно чуть-чуть…
Радость копошится над ним, старается, вылизывает до белизны.
Он на другой день снова требует:
— Почисти меня!
Она теряется:
— Так ты не запачкался!
Он возмущается:
— Меня брали гулять! Та, что приносит еду, носила меня… из дома…
Крыска — испугано:
— Носить-то носила, но не нарисовала ничего на тебе. Перестали они на тебе рисовать…
Она думает: «Теперь мне полегче будет. А то зелёнка — не вкусная».
А он думает: «Как так — перестали?»
Он знает, он же сто раз слышал, что спинка после прогулок становится в странных знаках, которые надо быстрей стереть — а то мало ли что…
— А ты скажи! — требует он, — скажи, пусть опять на мне нарисуют! Чтобы тебе было, что чистить.
— Мама, смотри, дерутся! — кричит девочка. — И маленький гонит большую!
Крысы сцепляются в визжащий клубок, катятся по аквариуму.
Крыске потом ночью не спится. В который раз она зализывает покусанные бока, шерсть спёкшуюся мусолит во рту и думает: «Я же радость! Разве можно так — с радостью?»
В доме тихо. Она карабкается по стеклу, и вот — цок коготками по полу — спрыгнула вниз. По дому она никогда не ходила — кто бы взял её прогуляться, куслючую? Сейчас она идёт наугад из комнаты в коридор, потом — в кухню. Там на полу пятна света, Крыска пугается, кидается под раковину.
О радость — рядом с водопроводной трубой в стене есть отверстие, и если постараться, можно пролезть в него… Пыхтит она, бока, и без того раненые, обдирает… Неужто ей суждено здесь застрять? Нет, протиснулась — а впереди, оказывается, ещё есть, куда пробираться. Крыска то змейкой вытягивается, длинной и тонкой, то расстилается, становясь плоской, как коврик, чтобы проползти где-то в щель. Она идёт в темноте дальше, глубже. И, наконец, перед ней открывается большое пространство, а там — много народа, целые толпы. И все — не комочки-детёныши, все — размером с Большую Радость.
Потихоньку они замечают Крыску, ковыляют к ней, окружают. И те, кто ближе, обнюхивают её.
— Откуда ты такая взялась? — спрашивает огромная крыса.
И наша Крыска кивает неопределённо туда, где верхние этажи:
— Оттуда…
А им уже понятно: она нездешняя, запах чужой. К привычному, общему запаху примешивается запах и молока из блюдечка, и духов тёти Светы. У тёти Светы она вчера по плечу бегала, об ушко тёрлась…
Какая-то крыса поменьше тоже протискивается, обнюхивает её, морщится. Спрашивает:
— Кто ты?
А Крыска в ответ пищит:
— Я радость!
Тут кто-то прыскает, и ещё…
— Радость, — повторяет за ней огромная крыса. — Радость — вот громко сказано, много ли с тебя радости-то? Каждому на один кус не хватит…
Крыска не успевает ничего понять — ближние к ней бросаются вперёд, больно становится только на одну секундочку, дальше она уже не чувствует ничего, ей всё равно… Задние крысы налегают, давят тех, кто в середине. Каждому хочется хоть по разу куснуть, а не удаётся — кусают соседей. И такой писк в подвале стоит…
Наша Крыска, впрочем, уже писка не слышит.
Зато его слышит Репей — хозяин подвала, страшилище. Одно ухо у Репья разорвано, ошмётки висят, хвост облезлый, а на боках тоже не везде шерсть растёт — раны позатянулись, а новая шерсть не наросла.
Было дело, крысы утянули Репья в этот самый подвал. Он был тогда совсем маленьким котёнком, и, конечно, не быть бы ему живым, если б не Вася, дворник. Он услыхал жалобный писк за стенкой, и шумную возню — крысы спорили из-за добычи.
Если бы он выскочил из своей коморки с ключами и побежал отпирать подвальную дверь, он мог бы и опоздать, поэтому он только ударил ломиком в штукатурку, пробил тонкую самодельную перегородку, посветил фонариком — крыс уже почти не осталось, они разбежались в страхе. Но одна волочила за собой кого-то.
Вася прицельно ткнул крысу ломиком. Та пискнула, выпустила добычу и ретировалась налегке. Вася осторожно, ломиком же, — тихо-тихо, чтоб не покалечить, пододвинул к отверстию котёнка. Ломик-то у него был всегда под рукой. Ломиком он лёд колол.
Репей помнит, как открыл глаза в незнакомой душноватой комнате. Незнакомый человек возился у стены, что-то приколачивал, сидя на корточках, а потом кисточкой водил, и стена делалась везде одинаково белой. И человеку весело становилось оттого, что так ладно у него получалось.
— Вот так, — сказал весёлый человек, увидав, что Репей смотрит на него. — А то поналезут твои приятели. Ты ко мне в дверь ходи, договорились?
С тех пор Репей и заходит к дворнику Васе через дверь. Пока нет Васи, Репей дожидается у входа в коморку.
Внутри всегда есть немудрёное угощение, а после Репей Васе песни поёт. Вася разомлеет от тепла и от песен, зевнёт:
— Ну что, Репка, на боковую?
И тут Репей к двери подойдёт и мявкнет: давай выпускай. Кому на боковую, а у него охота начинается.
В подвале уйма крыс и мышей. С мышами всё просто. А крыс его собратья боятся, крыса может сильнее тебя оказаться. И нападают они всегда не в одиночку — компанией.