Надежда Егоровна

— Ну, вот и вся история, — закончил Степа. — Я тогда говорю мастеру: «Будьте здоровы, проживу и без вашей фабрики».

— Молодой человек, а когда вы мамашу проведаете? — неожиданно спросила Степу Елена Семеновна.

— А разве он не живет с родителями?! — удивилась Надежда Егоровна.

Елена Семеновна пояснила, что вот уже с месяц, как Петухов не поладил со стариками, ушел из дому и поселился у приятеля. А матери, конечно, обидно — плачет, ходит по соседям жаловаться.

Надежда Егоровна вскинула голову:

— В чем дело, Степа?

Степа поморщился:

— Да пустяки… Не стоит об этом…

— Ты не юли! — оборвала его Елена Семеновна. — Обидел стариков, а теперь «пустяки»!

— Это еще вопрос, кто кого обидел! — возмутился Степа и не очень вразумительно принялся объяснять, что родители у него — люди отсталые, упрямые, с предрассудками, и вообще ему лучше жить отдельно от них.

Надежда Егоровна укоризненно покачала головой.

Степа, с досадой прикусив губу, принялся торопливо собирать игрушки, но хозяйка дома попросила оставить их на некоторое время у нее.

— Да хоть навсегда! Я теперь про них и думать не хочу… — Степа махнул рукой, схватил кепку и, хлопнув дверью, ушел.

— Ну, вот и еще дите малое, — вздохнула Надежда Егоровна и обернулась к приятельнице.

Та деловито рассматривала игрушки, испытывала их прочность, скребла краску. Нет, игрушки были сделаны на совесть.

— А знаешь, Надежда… детям это может очень понравиться. Остроумно придумано!

— В самом деле!.. — оживилась Надежда Егоровна. — Голубушка, Елена Семеновна… Не в службу, а в дружбу… Возьми-ка игрушки в детский сад, покажи детям.

— А потом?

— Потом напишешь в газету. Так, мол, и так… Делают бездарную игрушку… Забыли про детей. Хорошей игрушке не дают ходу. Ну, ты же общественница, понимаешь.

— Да ты и сама хоть куда общественница!.. — погрозила ей пальцем Елена Семеновна.

Федор Петрович достал непочатую коробку папирос, придвинул к себе чистую бумагу, удобнее устроился в кресле: предстояло работать целую ночь. Хотя, сказать по правде, последняя книга не очень-то ладилась. Рукопись переделывалась уже третий раз, но издательство не спешило выпускать ее в свет.

«Новые люди, не понимают моей манеры, плохо знают Звягинцева», — с досадой думал Федор Петрович об издателях.

Как-то раз он попросил жену почитать его новую рукопись:

— Пробеги-ка там свежим глазом… да попридирчивее, с карандашиком, до мелочей добирайся.

Надежда Егоровна два дня читала рукопись, терпеливо проставляла на полях птички и галочки, выписывала на бумажку отдельные шероховатые фразы.

— Ну как, мамочка, наскребла кое-чего? — обратился к ней Федор Петрович. — Выкладывай, жду…

Надежда Егоровна пытливо заглянула мужу в глаза:

— Откровенно, Федор, начистоту?

— Какой же может быть вопрос?.. Мы же с тобой не чужие.

Жена отложила в сторону исписанную бумажку.

— Ну что ж, послушай! Читается книга, ничего не скажешь… А прочла — хочется в окно выглянуть, на улицу выйти, людей послушать. Они, может, и о маленьком говорят, а каждый по-своему — с радостью, и с болью, и с беспокойством. А у тебя в книге что-то все очень гладко да ровно уложено, словно ты и среди людей не жил. А ведь в «Золотой россыпи» ты не так писал… Помнишь, читатели тебя письмами завалили — и бранили, и в друзья напрашивались, и в гости приехать к себе звали…

— М-м-да! — только и нашелся сказать Федор Петрович.

Засунув руки в карманы, он прошелся по комнате, потом снисходительно усмехнулся:

— Строга ты, мать, строга! Посади тебя в издатели — пришлось бы писателю Звягинцеву менять профессию…

Федор Петрович долго листал страницы рукописи.

Неожиданно задребезжал звонок. Федор Петрович с недоумением подумал, что гость в такой поздний час совсем некстати. Звонок повторился.

— Варя, Варвара!.. Да открой же! — не поднимая головы, закричал Федор Петрович. — И скажи, что я спать лег!

Из кухни никто не ответил.

«Спит наша королева», — с досадой подумал Федор Петрович, вышел в сени, открыл дверь и столкнулся с Варей. Пропустил ее впереди себя в дом и долго с недоумением смотрел, как Варя стаскивала с ног грязные сапоги.

— Поздненько, знаете… И кажется, третий раз на этой неделе?

— Надежда Егоровна к Тарасенковым посылала за творожницей… А их дома никого не было… ждала, ждала, — не очень уверенно бормотнула Варя и скрылась на кухне.

Утром Федор Петрович рассказал жене о поздних возвращениях Вари.

— Да, да… Я присмотрю, — пообещала Надежда Егоровна.

Но, как видно, слова хозяйки не подействовали на Варю. Девушка по-прежнему пропадала по вечерам, и вся работа по дому в эти часы ложилась на жену. Да и вообще, как показали Федору Петровичу наблюдения, Надежда Егоровна и Варя вели себя довольно странно. Они частенько о чем-то шептались, надолго запирались в спальне и никого к себе не впускали. А как-то раз, вернувшись в сумерки домой, Федор Петрович услышал в спальне Варино пение, сопровождаемое игрой на скрипке. Скрипка часто умолкала, обрывала песню и Варя. Тогда, отбивая такт ногой, кто-то ровным, терпеливым голосом объяснял: «Здесь „ми“, „ми“ две четверти… Начали… три, четыре», и скрипка вновь вела незатейливую мелодию.

Федор Петрович осторожно приоткрыл дверь в спальню, но она заскрипела и выдала его.

Лысый, сухонький старичок, учитель пения из местной школы, шагнул навстречу Федору Петровичу:

— Извините великодушно!.. У меня, знаете ли, ремонт в квартире. С ведома вашей супруги решили позаниматься у вас. Прошу прощения, если помешали. Последнее упражнение.

— Пожалуйста, пожалуйста, — немного опешив, согласился Федор Петрович и покосился на Варю, которая перебирала стопку нот на столе.

На другой день Надежда Егоровна положила перед мужем ученическую тетрадь и попросила решить задачку с двумя неизвестными.

Федор Петрович отодвинул рукопись в сторону, долго бился над задачкой, потом сконфуженно признался:

— Знаешь, мамочка, сплошная неизвестность… все перезабыл.

— Вот и со мной то же самое, — пожаловалась Надежда Егоровна.

— Да и зачем тебе все это?

— Как будто не догадываешься?

— Та-ак! Понимаю! — не скрывая раздражения, ухмыльнулся Федор Петрович. — Вполне романтическая история… Сердобольная хозяйка не щадя сил просвещает молодую девушку, рвущуюся к свету и знаниям… А по сему поводу в доме секреты, тайны, конспиративные уроки музыки…

— Слов-то, слов у тебя сколько! Сказал бы просто: раздразнил девушку Москвой да учением, а потом отмахнулся от нее, забыл. А девушка упрямая, с характером, за книжки взялась… Что угодно перетерпеть готова, а только бы учиться… Как же такой не помочь?!

— Похвально, конечно. Только опасаюсь: не осилить Варе всей этой премудрости.

Надежда Егоровна нахмурилась и, помолчав, строго сказала:

— Ты, Федор, всю жизнь делаешь, что тебе хочется. И я тебе не мешаю… Не мешай и ты мне.

Федор Петрович растерянно пожал плечами:

— Нет, нет… Не препятствую! Поступай как знаешь!

— Федор Петрович, к вам! — крикнула Варя, вводя в дом маленькую опрятную старушку в старомодном казакине.

Старушка пояснила, что она мать Степы Петухова, и попросила разрешения поговорить с писателем Звягинцевым.

Федор Петрович любезно усадил старушку на стул, приготовился слушать.

— Извините меня, пожалуйста! — сказала старушка и вдруг заплакала.

Федор Петрович поежился и в замешательстве посмотрел на жену: не поговорит ли она сама с матерью Степы? Раз слезы, значит, какие-нибудь неприятности, а он в таких случаях советчик плохой. Но Надежда Егоровна сделала вид, что занята своими делами.

Федор Петрович попросил старушку успокоиться. Та наконец осушила глаза и спросила Федора Петровича, за что они, старые люди, мать с отцом, так наказаны судьбой, если единственный сын презирает их, как злых недругов. На днях она отыскала Степу у приятеля, принесла новые башмаки, а он накричал, не принял: «Уходи, ничего мне от вас не надо!»