Заговор

Все это время не брался за дневник. Не до монологов было: подарки, суета, мессы, школьный наш карнавал[13], буза наша… И гости, гости, гости. В голове такой фейерверк! а как его описать, не знаю. Надо быть Сенкевичем[14], чтобы такое описать. Раньше писал и черкал, а сейчас и пробовать не буду.

Вот интересно: весь я, вся душа моя забита огнями, танцами, снежками, всем, что недавно было — а голова занята другим, и писать хочется о другом. Странная штука — моя голова.

Вот интересно, Фаня знает?.. По Агнешке ведь видно за версту, что она втюрилась в меня — а по мне, интересно?

Странно и нелепо получилось тогда. Если б не застала ее Агнешка — кто знает, как сложилось бы… Пришла, мало того что нафуфыренная, так еще называет Подсолнухом:

— Здравствуй, Подсолнух! О, у тебя гости, Подсолнух?

— Подсолнух — это как? почему? спрашивает Фаня.

— Подсолнух — это потому что у него волосы такие, как желтый подсолнушек, и личико конопатое, и еще потому что он Слонецкий. Вообще его Слоном дразнят, но «Подсолнух» — это я его так прозвала. Это у меня для него такое особое имя, ЛИЧНОЕ, воркует моя добрая Агнешка.

А ведь она тоже хорошая…

Вот Збышек Рудзинський со своей Ядзей уже ходят под ручку. А мы с Фаней — странно так… Видимся часто, иной раз говорим подолгу, и все о сложном, о религии, да так, что я чувствую себя круглым дураком. Объясняю ей простые вещи — что жиды упорствуют в слепоте своей, что они распяли Христа, а она — «Бог в душе, а не в книгах». Она умнее меня, это ясно, только нельзя же показать ей… Никаких разговоров про(зачеркнуто), ничего — смотрим только друг на друга… Она — печально, и я печально.

Нет, надо сказать ей!!.. Но как?! И что?

Чертовы немцы.

Какая наглость. Гданьск был и будет вольным городом!!![15]

Перейти границу (всего 5 километров от нас), взорвать им что-нибудь. Где бы достать гранату? У Возняка отец, кажется, работает в полиции.

Любопытно вот что: учитель пан Свенцицкий. Сейчас он громит и проклинает их, а год назад молился на них, и мы вместе с ним.

Это, впрочем, не так любопытно, как другое: неужели никто не помнит? И так же точно, как восхваляли от души, так же от души теперь клянут. И тогда от души, и сейчас от души, и все от одной и той же души…

А на дворе весна. Вторая НАША весна. (Пусть хоть здесь, в моем дневнике будет НАША.) Фаня, что же, как же это…

Агнешку не узнать. Фигура, волосы и все такое… вот теперь уж точно — пани. А не шкет в юбке. Уххх! На Фаню, когда видит, победоносно смотрит. А Фаньця моя… Тонкая, стебелечек, и очки… Без очков она красивая, тоскливо красивая, к горлу подкатывает, когда вижу; а в очках милая, уютная такая. Славная.

Она, наверно, будет вечно девочкой, вечно стебелечком. Правда, фигура уже (зачеркнуто, и на полях приписано: «Фанця, прости!!»)

Не может этого быть, не бывает! Они думают что пукнут в нас и мы ляжем под них? да я плюну в морду первой же сраной немецкой собаке, и Яцек плюнет, и отец, и мама и каждый из нас!! Они усрутся от страха, и завязнут в своем же дерьме, и засохнут, засранные немецкие псы, и провоняются, а мы их выметем вместе с их дерьмом к чертовой бабушке на рога и к дьяволу в жопу, к (зачеркнуто)!!!!

Две недели, как в немецком плену[16]. Трус. Трус.

(Далее вычеркнут абзац)

Нет Польши. Конец.

Жидовская бригада разгребала дом Левандовских на Виленской, куда грохнуло.

Интересно, когда ноги отрывает, сразу умираешь или нет?

Сегодня собирают жидов. Повсюду объявления.

Никто не собирается их никуда выселять, это просто бабы мелют языком. Просто возьмут их на учет. Обычная политика обычных сраных оккупантов.

А отец говорит, что депортацию жидов и сбор их в специальные районы проводили и Пилсудский и Мосцицкий[17], и что немцы не привнесли ничего нового. Ничего нового… Что нас просто миновала тогда, как он выразился, «правительственная метла».

Отец стал иначе на меня смотреть. Он вообще стал иначе смотреть, иначе двигаться; он вообще стал другим. Этот месяц высушил его. А потом, когда у нас с ним разговор был после Бзуры[18], он стал смотреть на меня с удивлением: оказывается, ты тоже понимаешь? Оказывается, и ты похож на человека?

Стоило попасть в ад, чтобы понять это.

Утром снова был у Фани. Принес молока, хлеба три буханки, четыре кило картофеля, консервов всяких, даже гусиного паштету. Снова, как всегда, не хотели ничего брать, и снова пришлось упрашивать и обижаться. Пан Герцль сутулился и блеял тенорком. Фанця худая, совсем тоненькая. Она становится отчаянно красивой. Черт, как невовремя!

Сегодня повезло, и мы поговорили лучше. Вначале, правда, поехало вкось. Их давно избегают, как заразных… а Фаня переводит все в шутку: сказала: уже и Стаська, и Анеля научилась не узнавать меня. Говорит: скоро и тебя научат…

Я хотел уйти. В самом деле: какое право она имеет? Ну что она знает?

Я не расскажу ей, как Яцек бросил в лужу мои книги, как мне кричат «жидовский жених»… как Агнешка брызгала в меня духами — «а то от тебя мацой пахнет». Агнешка… Немка. Фройляйн Ваффер, мозги вафлей, ха-ха.

А Фаня взяла меня за руку. Руки у нее шершавые, в порезах, с тех пор как Марыля ушла от них и все хозяйство на ней. Пан Герцль, как все жиды, на лесопилке, и она не может сидеть дома, приходится выходить за продуктами. С тех пор, как ее догнал вахмистр, без проклятого треугольника не выйти[19], а с треугольником в нее может полететь что угодно. От насмешки до кирпича. Я хочу, чтобы она вообще не выходила, хочу носить им все, но ведь гордые!!..

Нога ее лучше, хоть и болит еще. Я с видом заправского доктора настоял на осмотре, и она задрала юбочку выше колена, и даже (старательно зачеркнуто).

Но я все-таки потрогал. Большой синяк, но уже лучше, лучше.

Интересно, ей тогда очень больно было? И что она чувствовала?

А вахмистра еще найду…

1940

Я давно этого ждал. Но почему просто ждал, а не действовал??!

«6 апреля в 10.00 всем жидам города под страхом смерти быть с вещами на рыночной площади».

Вначале, утром, я услышал от прохожих баб. «Жидов выселяют». Думал — сплетня. Потом от мальчишек, от Яцека: «наконец дышать будет легче». С тех пор, как немецкий солдат одел ему на голову ночной горшок, ему тяжело дышать.

Потом уже, когда из школы удрал, увидел объявление. В душе бурлит столько, что хочется выпрямиться и плюнуть (далее зачеркнут длинный абзац; в конце под вымаранным просвечивает: «…яьвол!!!!!»).

Что делать, что думать, что писать — не знаю. Фаня.

Значит, все?

Значит, завтра.

Не буду об этом думать…

Был сегодня у них. Фаня странная, суетливая. Пытается руководить снующим туда-сюда паном Герцлем. Они ничего толком не знают — куда, на сколько, зачем… Растерялись, бардак в доме, ругаются, что брать с собой, что нет, как нести… «Папочка, ну очевидные вещи постарайся же понять!..» Пан Герцль трясет бородой. Надеется унести тонну свитеров и еды.

13

В европейских школах существует старинная традиция отмечать Рождество карнавалом и балом.

14

Генрих Сенкевич (1846–1916) — автор исторических романов, признанный классик польской литературы.

15

26 марта 1939 года в ответ на меморандум Гитлера с требованием отдать Германии «балтийский коридор» — побережье Балтики между Восточной и Западной Пруссией (с «вольным городом» Гданьском) — был объявлен официальный отказ Польши. Этот отказ послужил одной из формальных причин Второй мировой войны.

16

Подсолнух называет пленом немецкую оккупацию.

17

Юзеф Пилсудский (1867–1935) — маршал Польши, первый глава возрождённого польского государства; Игнацы Мосцицкий (1867–1946) — президент Польши (1926–1939). Проводили политику «санации», в которую входило выселение евреев, украинцев и белорусов в концентрационные лагеря.

18

Битва на Бзуре (9 сентября 1939 г. — 22 сентября 1939 г.), итог которой привел к полном поражению Польши.

19

Евреев, живущих на оккупированной территории, обязали носить знаки отличия — желтые треугольники или звезды Давида.