Змееносец

— Мишель, это мой крестный, месье Маглор Форжерон, — замолчала, помялась, а потом, придумав легенду, улыбнулась. — Дядюшка, позвольте представить вам… Мишеля де Наве. Он… актер. Играет в нашей рекламе ресторана, я вам рассказывала!

— В рекламе, стало быть? — Маглор Форжерон приподнял бровь и усмехнулся.

Мишель коротко кивнул, решив, что сначала все же стоит разобраться, что происходит. И почему Мари называет Великого магистра — крестным.

Великий магистр, между тем, протянул ему руку для пожатия, вовсе не озадачиваясь тем, что при их последней встрече намеревался его убить.

— Приятно познакомиться, месье де Наве.

— Мне также, месье Форжерон, — пожал Мишель протянутую ему руку. — Вы, вероятно, думали побыть с вашей крестницей наедине?

— Мы не договаривались о встрече, — ответил он, — так что не имеет значения, на что я рассчитывал, — повернулся к Мари и спросил, приподняв чайник и улыбнувшись: — Чаю?

— О! Это было бы прекрасно. Вы — в гостиную!

Мари выхватила у «крестного» чайник и помчалась на кухню.

Мишель прошел мимо Великого магистра в дом.

— Уже освоился? — поинтересовался Маглор Форжерон, проследовав за королем.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, — Его Величество удобно расположился в кресле.

— Смотришь достопримечательности, посещаешь кинотеатр, ходишь в ресторан, клеишь наивных дур. Ты освоился. У меня на это ушло двадцать лет.

Король дернулся от слов Маглора Форжерона, но ссора сейчас была бы не к месту. Он скрипнул зубами и промолчал. Великий магистр сел в кресло напротив. И внимательно посмотрел на Мишеля де Наве. Из кухни до них донесся шум воды из открытого крана и голос Мари, напевавшей развеселую песенку.

— Я живу вне времени и пространства. Мне нет места ни там, где ты, ни там, где она. Мое место — весь мир во всех временах. Когда твой отец истребил мою семью, я ушел в Межвременье. Но месть стала смыслом моей жизни. Я отомстил. Из всего твоего рода есть только ты. И я убил бы тебя, пожалуй, если бы не обреченность, которая ждала тебя, женись ты на герцогине де Жуайез. Если бы не этот идиот Петрунель, мой племянник! Теперь ты пришел разрушить и ее мир тоже, — Маглор Форжерон кивнул в сторону кухни, — а из всех живущих и живших на земле я лишь к ней одной питаю что-то, что осталось во мне человеческого.

— Что же у вас так все мрачно, магистр? Или мне называть вас дядей? — Мишель откинулся на спинку кресла и скрестил на груди руки. — Я ничего не собираюсь разрушать. Ни-че-го. Тем более мир Мари. Завтра на рассвете я вернусь домой, вам это должно быть известно. И все встанет на свои места, разве не так?

Великий магистр побледнел и наклонился, взявшись за подлокотники.

— Я не могу допустить, чтобы вы были вместе, понимаешь ты это? — прошипел он. — Одним своим появлением ты все разрушил! Выбирай: твоя жизнь или ее?

— Не понимаю! — сдерживаясь из последних сил, ответил Мишель.

— Одного из вас я убью с наступлением Змеиного дня, когда все сущее возвращается в те места, которым принадлежит. Выбирай — которого.

— Зачем вам это нужно?

— Затем, что я ненавижу де Наве. И не смогу ненавидеть ее, когда она полюбит тебя.

Мишель криво усмехнулся. Кажется, старик совсем сошел с ума.

— Если вам, правда, так необходима чья-либо смерть, то пусть будет моя, — спокойно сказал он.

Великий магистр побледнел еще сильнее. Открыл было рот, чтобы что-то ответить, но в это мгновение в гостиную впорхнула Мари с подносом. Синий взгляд ее скользнул по обоим мужчинам. И взгляд этот был исполнен любви.

— Чай! — объявила она, поставив поднос на столик.

Маглор Форжерон посмотрел на нее долгим взглядом, а затем медленно заскользил глазами по комнате, остановившись лишь на мгновение — на лице короля Мишеля.

— Мне пора, — проскрежетал он. — Будьте счастливы. Хотя бы сегодня.

— Как пора? Куда? — встрепенулась Мари.

— Уже поздно, и я долго ждал. Не провожайте, пейте чай.

Уже у самого выхода из комнаты Великий магистр обернулся и проговорил прежде, чем покинуть ее:

— Слишком поздно. И слишком долго ждал.

Его Величество не смотрел в сторону ушедшего мага. Он наблюдал за Мари. Она выглядела расстроенной.

— Ты хорошо знаешь своего крестного? — спросил Мишель, взяв со стола чашку.

— Всю жизнь. Он был другом моего папы, — она, и правда, чувствовала себя расстроенной. — Странно, что он ушел, — Мари обернулась к королю. — О чем вы говорили?

— О чем могут говорить два едва знакомых человека? Погода, увлечения… Он же объяснил. Поздно.

Уголки ее губ дрогнули. Пожалуй, Мишель прав.

— Надеюсь, ты не рассказывал ему про витражи? — засмеялась она, обойдя вокруг стола и приблизившись к нему.

— Не успел. А что? Твой крестный не любит витражи? — Мишель поднял на нее голову.

— В нашем веке это звучало бы более чем странно. Тем более что мне хватило ума сказать, что ты актер.

— В вашем веке больше не делают витражей? Я задаю глупые вопросы, наверное.

— Нет. Не глупые, — она улыбнулась и, отважившись, села к нему на руки — решительно и бескомпромиссно, — просто это необычно для двадцать первого века.

— В твоем мире очень много необычного для меня, — негромко сказал Мишель, обняв Мари за талию, и прижался лицом к ее волосам. А потом отпрянул и посмотрел ей прямо в глаза. — И очень многое меня озадачивает.

— Например, это? — спросила она и, запустив пальцы в его шевелюру, поцеловала.

Вряд ли Мишель смог бы решить, озадачивает его это или удивляет непривычностью. Похоже, что Великий магистр прав. Его Величество освоился. Его поцелуй был властным и настойчивым, а движения рук — уверенными и нескромными. У него слишком мало времени, чтобы познать женщину, которая совершенно случайно, по прихоти мэтра Петрунеля, оказалась на его пути.

ХХI

1185 год, Фенелла

Брат Паулюс толкнул дверь и медленно зашел в свою комнату. Грустно ему было. Он сел к столу и взял в руки кружку, предложенную сначала Сержу, а потом Барбаре. Никто так и не захотел отведать вина. Вздохнул и поднес ее ко рту.

— А ты можешь хоть день прожить без алкоголя? — поинтересовалась Лиз из угла, в котором он ее, кажется, не заметил. Это даже немного уязвило ее самолюбие — она стояла в одном нижнем белье, все же решив переодеться в необъятное платье, принесенное ей монахом. Чтобы вернуть сутану. А то вдруг все-таки будет свадьба. Хоть какая-нибудь.

Паулюс обернулся и замер. На ощупь поставил кружку обратно на стол. И заикаясь, сказал:

— М… могу… да. А ты… красивая.

Он подошел к ней и, пробормотав: «Domine Iesu, dimitte…», — притянул ее к себе за талию и впился в губы решительным поцелуем.

Лиз же совершенно искренно полагала, что если она еще не родилась, то секс на второй день знакомства тоже не считается. А если и считается, то, во всяком случае, явно не тем, в чем стоит раскаиваться. Она решительно обвила руками шею своего монаха и… прервала поцелуй, чтобы спросить:

— А тебе точно можно, дорогой?

Снова завладев ее губами, Паулюс промычал в ответ что-то утвердительное. Руки его бесстыдно исследовали различные места на теле девушки, когда в дверь опять постучали.

Лиз снова оторвалась от его губ и, задыхаясь, рыкнула:

— Мerde!

— Сасаt! — одновременно с Лиз рыкнул и Паулюс. Быстро поцеловал ее еще раз и прошептал: — Сундук, дорогая.

— Полудурок пришел, его очередь, — заявила Лиз прежде, чем крышка над ее головой захлопнулась.

Дверь почти сорвалась с петель, и на пороге, как и предполагала гостья святого брата, появился маркиз де Конфьян. Брат Паулюс замер посреди комнаты, сложив руки на груди и глядя исподлобья на заявившегося Скриба.

— Ты совсем обезумел? — сердито спросил монах. — Ты ходил ко мне весь день. Так какого дьявола ты не оставишь меня в покое хотя бы ночью?

Серж рассеянно посмотрел на Паулюса совершенно пустым взглядом, сглотнул, кивнул и молча вышел.