Змееносец

— Тебе дров мало, что ты вздумал бумагой топить очаг? — услышал он за спиной.

Паулюс вошел без стука, уселся на стул и осмотрелся.

— Чувства на ней горят жарче дров, — равнодушно ответил маркиз. — Что там у тебя опять?

— Да не у меня. У герцогини твоей…

Серж вздрогнул. Его герцогиня…

— Увы, она не моя… — пламя, наконец, лизнуло ладонь. Ничуть не больно. Уж, во всяком случае, не больнее того, что в душе. — Что ты имеешь сказать?

— Старая Барбара приходила. Напуганная какая-то, словно черта увидела. Сказала, что больна герцогиня сильно. Про обморок что-то говорила… А Андреас-то наш все пропадает невесть где который день. Барбара тревожится.

— Кто-нибудь послал за месье Андреасом? — спросил он, отгоняя от себя мысль, что должен немедленно мчаться к Катрин.

— Барбара, наверное, послала, — почесал затылок Паулюс. — Я решил сразу к тебе… Зря, наверное… Ну, я тогда пойду, — монах поднялся.

— Ступай, — бросил Серж, не глядя на него.

Оставшись в одиночестве, он еще долго смотрел на догоравший закат, сжимая в руках единственный оставшийся у него свиток. И чувствуя боль от ожога на ладони. Эта борьба с самим собой была нелепа. Все предрешено заранее. И все-таки боролся. Чтобы сохранить остатки разума.

Когда на землю спустились сумерки, не маркиз де Конфьян — трубадур Серж Скриб шел к окну герцогини. Когда зажглась в небе первая звезда, он стоял у стены замка. Снег сменялся дождем, тут же застывавшим льдом на деревьях, а дождь сменялся снегом, стягивавшим траву сплошным белым покровом, серебрившим его виски, когда душа его безо всякой музыки пела последнюю свою канцону, исполненную надеждой.

Ступай ко мне — луна найдет дорогу,

Тебе ее сияньем осветит.

Любовь моя, я рядом, у порога.

И песнь моя к тебе одной летит.

Душа во мне надеждою томима.

А я страстей огнем теперь объят.

Ах, знала б ты, как мною ты любима.

Я все отдам за твой счастливый взгляд.

Катрин велела не зажигать свечей. Ей невыносим был сегодня свет. Комната слабо освещалась огнем из очага. Она не спала, когда до нее со двора донеслась песня.

Какая жестокая пытка. Слушать его голос. Желать прижаться к его телу, словно вырезанному из слоновой кости, запустить пальцы в его густые темные волосы. Испытывать нежность, разливающуюся по жилам теплотой жизни. И знать, что для трубадура — это лишь возможность придумать новую песенку, а для маркиза — простая забава.

Она прижала руки к своему животу. Поняв сегодня, что носит его ребенка, Катрин растерялась. О, каким желанным было это дитя! Серж Скриб, маркиз де Конфьян, как бы ни назвался, он — единственный мужчина, от которого она хотела иметь детей. Но теперь она была в замешательстве, не зная, как поступить. И запуталась в своих решениях.

Должна ли она уехать в монастырь, как намеревалась сперва? Но что тогда станет с ее малышом? Его отберут монахи, как только он появится на свет. Куда они его увезут? Какую судьбу уготовят? И как расстаться с маленькой частичкой самого дорогого ей человека? Пускай принесшего столько горя, но и подарившего счастье.

Что еще она может? Пойти к маркизу. Сказать, что ошиблась. Просить его, чтобы простил. Чего она страшится? Презрения? Нет, вероятнее всего он примет ее. Но она будет чувствовать себя навязанной. И не одной, а с уже живущем в ней ребенком. Однако самым большим страхом было оказаться осуществленной мечтой, которая с каждым днем станет прельщать его все меньше и меньше.

Несчастная герцогиня разрывалась среди своих мыслей, не способная в одиночку сделать решающий шаг. Даже уехать она так и не смогла. Душа ее, пребывавшая столько месяцев осажденным замком, была сегодня сожжена его признанием. И теперь становилась остывшим пеплом под грустные звуки тягучей мелодии, раздававшейся за окном.

Я жду блаженства — святость поцелуя.

Причастье уст, нашедших свой приют

В твоих устах… Пою им «Аллилуйя!»,

Как никому осанну не поют.

Тебе пою, прекрасная Катрина!

Тебе решить — мне жить иль умирать.

Мне без тебя в любом краю чужбина.

Я у порога вечно буду ждать!

Он глядел в ее окно, в котором была чернота, и молил небо и землю лишь об одном — чтобы она зажгла свечу, которая будет гореть только для него. Но свеча не была зажжена. И в воздухе продолжал лететь белоснежный пепел, от которого он едва не задыхался.

— Ты простишь меня, — шептал он, — ты не можешь меня не простить. Ты не сможешь жить без меня так, как я не смогу без тебя, Катрин.

Медленно, будто больной, он подошел к холодной стене замка, коснулся внутренней стороны ладони губами и прижал ее к камню. А после, бросив последний взгляд на ее окно, в котором она так и не показалась, пошел прочь.

XX

2015 год, Бретиньи-Сюр-Орж

В машине было тихо. Только дворники шумели, убирая с лобового стекла снег. Шарк-шарк-шарк-шарк. Они стояли перед железнодорожным переездом, ожидая, когда мимо пролетит поезд.

Мари краем глаз следила за Мишелем. Задумываться над тем, что делает, она по-прежнему себе не позволяла. Просто принимала действительность такой, какой она была, не пытаясь искать во всем здравый смысл. Почему-то это оказалось просто. Просто поверить, что перед ней средневековый король крошечного государства, про которое никто никогда не слышал. Просто принять, что он попал сюда из прошлого и этак запросто подошел к ней. Просто осознать, что влюбилась в него менее чем за сутки настолько, что совершенно не раскаивалась ни в чем, что творила весь этот день. И вся ее прошлая жизнь более не имела ровно никакого значения. Есть только эта минута на железнодорожном переезде. И дворники шарк-шарк-шарк…

Когда в тишину ворвался шум проносившегося мимо поезда, Мари повернулась к Мишелю и зачем-то сказала:

— Это не дракон. Это… почти карета.

— Удивительная карета, — проговорил Мишель, проводив взглядом поезд и мысленно, по-детски, пересчитав большие телеги, следовавшие сами собой друг за другом.

— Удивительная, — согласилась Мари. — Удивительная… Знаешь, у меня была не очень обыкновенная жизнь. По нашим меркам — сказочная. Но она была чужой, будто выдуманной для кого-то другого. А сейчас… у меня такое чувство, будто…

Она не договорила. Сил договаривать не было.

У Его Величества, напротив, жизнь была более чем обычная. И принцесса, вернее, герцогиня, в его жизни тоже была. Пожалуй, после возвращения это станет самой большой проблемой. Хотя решение обязательно придет. Стоит лишь подыскать герцогине де Жуайез подходящего мужа. Мишель хорошо знал, почему соседка согласилась на этот брак. Но и он сам искал в нем лишь выгоды для королевства. Петрунель прав. Любовь меняет все. Возможно, однажды он все же женится. Не теперь, не так скоро после встречи с удивительной принцессой Мари из далекого, недостижимого для Мишеля мира. Но если бы только она решилась и попросила у змеи не расставаться с ним! Если бы она позволила назвать ее королевой. Если бы…

В молчании они доехали до дома. В молчании она открыла ворота и припарковала машину во дворе. Она пыталась выглядеть не слишком жалкой — в конце концов, превращать этот предзимний вечер в поток слез в ее планы не входило. Напротив, она ждала от него чего-то нового и прекрасного. Дождалась. Короля.

Из окна первого этажа мрак ночи перечеркивала полоска света. Это заставило ее прийти в себя. Мари скользнула на крыльцо.

Дверь в дом была открыта. А на пороге их встречал… Маглор Форжерон в черном костюме, при галстуке и с чайником в руках.

— Дядюшка Маг! — взвизгнула Мари и бросилась к нему на шею, едва не опрокинув чайник.

«Дядюшка Маг, — мелькнуло в мыслях Мишеля. Следующая мысль была ошеломительной: — Мы родственники с Мари?»

Его Величество вышел из машины и, оставшись стоять рядом с ней, наблюдал за трогательной встречей на пороге дома.

Ответ на вопрос, прошибший короля холодным потом, пришел почти незамедлительно. Мари Легран обернулась к нему и смущенно поморгала, толком не понимая, как их представить друг другу. Решила начать с очевидного.