Верховники

Особенно не хватало грамотных мастеров, и Татищев создаёт школы при казённых заводах, а в Екатеринбурге Горное училище. Учились там не только общим предметам, но и рудознатству, механике, архитектуре, дабы крепко строить, науке знаменования и живописи. Так Василий Никитич хотя бы и частично осуществил свой прожект об учреждении Академии ремёсел.

Кипучая деятельность «птенца гнезда Петрова» пугала и петербургский Берг-директориум, и частных владельцев, отказавшихся открывать школы при своих заводах. Блюдя свою выгоду, они посылали шестилетних детей работников не в школы, а на заводы. Челобитные частных владельцев летели к Бирону, и уже в 1736 году из-под надзора Горного правителя вывели заводы Демидовых и Строгановых.

   — Частные заводы куда прибыльнее казённых! — твердил Бирон императрице, а Шемберг — кабинет-министрам. Но Василий Никитич всей своей деятельностью говорил о другом, и в Петербурге это не нравилось. Бирон придрался прежде всего к распоряжению Василия Никитича о переименовании в горном деле всех немецких названий, непонятных уральским мастерам, на понятные русские. Зачитав эту бумагу Анне, фаворит заявил, что на Урале Татищев — «главный злодей для всех немцев» и что его надобно с заводов убрать.

   — Но при воцарении нашем он немало нам послужил! — Анна изредка умела быть благодарной.

   — Тогда переведём его с повышением! — предложил хитроумный Остерман, которому тоже были памятны события 1730 года.

И Василий Никитич был произведён в чин тайного советника и в 1737 году назначен главой Оренбургской экспедиции.

У Бирона и Шемберга были развязаны руки, и они сразу запустили их в казну казённых уральских заводов, откуда за два года украли 400 тысяч рублей. Заводская казна затрещала по швам, и назначенная Бироном комиссия порешила государственные заводы отдать в приватные владения. И передали компании, во главе которой стоял всё тот же курляндский герцог.

В башкирских и киргиз-кайсацких степях Василий Никитич смотрел вдаль, яко и с горы Благодать. Во-первых, он узрел, что прежнее расположение Оренбурга очень неудобно для сношений с Россией, и предложил перенести главный город губернии вниз по реке Урал, а на прежнем месте оставить небольшую Орскую крепость, что впоследствии и было исполнено. Во-вторых, совершив поход в эту крепость, Татищев заставил взбунтовавшегося было киргиз-кайсацкого хана Абул-Хаира снова признать своё подданство России. При этом Василий Никитич прекрасно разобрался, кто есть самый сильный человек в Средней и Младшей Орде, и особо одарил Жанибек-батыря и Букей-бай-батыря, власть которого была больше воли самого хана. Киргиз-кайсацкие дела обратили взгляд Татищева на Среднюю Азию. В конце августа 1738 года с купеческим караваном в Ташкент был послан поручик Миллер.

Василий Никитич лично дал поручику секретный наказ в пути «реки, озера, горы примечать и описывать с расстоянием», особливо по Аралу и Сырдарье. В Ташкенте «разведывать о состоянии, силе и власти хана», «смотреть, какие товары русские там можно продать и что у них можно купить, а наособицу, есть ли там добыча золота и дорогих камней». Идущим в караване русским купцам Татищев наказал действовать согласно и стараться наведываться о русских пленных, что были туда проданы башкирцами и казахами в рабство, и требовать от хана их освобождения.

Василий Никитич сам провожал караван и с крепостного вала долго следил, пока последние верблюды не растаяли в жаркой степной дымке. Там, куда они шли, был другой мир, там была Средняя Азия, до которой русским ещё предстояло дойти, а дальше — сказочная, богатая Индия. И Василий Никитич подумал, что и здесь он ведь выполняет завет своего учителя Петра Великого «сыскать путь в Индию».

Но до Индии было ещё далеко, ой как далеко! Пока ещё предстояло смирить восставших башкирцев, устроить наилучшим образом Оренбургский край. Василий Никитич хотел успокоить башкирцев миром, дав всем прощение и возвратив их земли. Однако бывший под его командой уфимский полковник Тевкелев придерживался иного мнения. В отсутствие Татищева он одного из присланных восставшими аксакалов повесил, другого высек, а двух задержал под крепким караулом. Неудивительно, что башкирцы после того и не думали смириться.

Вернувшись в Уфу, Василий Никитич снова начал мирные переговоры с башкирскими старейшинами. При этом в Петербург он сообщил, что сейчас никак невозможно ни набирать башкир на военную службу, ни налагать на них подушной оклад. Жаловался он также на непорядки, происходившие от некоторых русских офицеров, таких как майор Вронской, который «великий вред сделал», когда башкир, «принёсших уже повинную и безборонных, оступя, неколико сот побил, и пожитки себе побрал».

Однако в Петербурге мирной политикой Татищева были недовольны: ведь и в самой России правительство Анны взыскивало недоимки с крестьян палками, а брать жестокие подати в Башкирии, по мнению Бирона, и сам Бог велел.

Пришлось Василию Никитичу под Новый, 1739 год поспешать в Санкт-Петербург.

Однако следом за ним на берега Невы явился и полковник Тевкелев с ябедой на своего начальника. И ябеде той Бирон и его присные сразу дали ход, и 27 мая 1739 года из Кабинета последовал указ о создании сенатской комиссии по делу Татищева.

В доносе своём Тевкелев обвинял Василия Никитича, само собой, не в излишнем миролюбии по отношению к башкирцам, с которыми Татищев перед своим отъездом успешно договорился, а в привычных для осьмнадцатого столетия делах: «непорядках» и «взятках».

«Непорядки» Василия Никитича состояли в том, что он взял в Оренбургскую экспедицию своих братьев Никифора и Ивана. Однако при всём старании сенатской комиссии никаких прегрешений за братьями Татищева не сыскали, и братьев из-под следствия освободили. Что же касается семейной протекции, то в те времена, когда всё ещё помнили о боярском чувстве родственного долга и когда даже честнейший Василий Суворов в начале Семилетней войны держал своего сына Александра, будущего знаменитого полководца, под своей командой, это в вину Татищеву даже бироновский Сенат не решился поставить.

Иное дело обычное обвинение: взятки. Но и здесь выяснилось, что в перечне «взяток» Татищева — башкирские лошади и бараны, волчьи шкуры и овчины. Однако Василию Никитичу пришлось несколько лет объяснять комиссии, что, по восточному обычаю, не брать подарок от аксакала — значило его смертельно обидеть, и он всегда отдаривал боле дарёного, почему башкирские старейшины и почитали его честным и порядочным правителем, с которым можно вести переговоры. Словом, «дело о взятках» не стоило и выеденного яйца, и это хорошо понимали в Сенате, но, пока у власти стояли немцы, следствие затягивали, помня слова Бирона, что «Татищев для немцев главный злодей». А то, что таких «злодеев» курляндский герцог преследовал особенно жестоко, это Василий Никитич и сам мог узреть, когда полетели на эшафоте головы Артемия Петровича Волынского, Еропкина и старого знакомца Татищева по Уралу, Андрея Фёдоровича Хрущова[90].

Василий Никитич в тот день горько помянул своего уральского сотоварища, с которым так сблизился в Екатеринбурге. Умный и образованный человек был Андрей Фёдорович. Вечная ему память. Татищеву вспомнилось, как они вьюжными уральскими вечерами обсуждали его «Историю Российскую», горячо спорили по некоторым отдельным главам. Василий Никитич знал, что некоторые части «Истории», которые были напечатаны, Хрущов зачитывал потом Артемию Петровичу и его конфидентам, и труд сей в кружке Волынского тоже горячо обсуждался. Признаться, Татищев даже опасался, как бы на дыбе не вырвали у Андрея Фёдоровича неосторожное о нём слово. Но Хрущов, видать, и на дыбе держался стойко, и грозу пронесло.

«Спасибо тебе! Спасибо!!» Василий Никитич ещё раз помянул своего молодого сотоварища и вспомнил его слова: «Допишите скорее свою «Историю Российскую»... Ею вы оставите о себе память на века вперёд!» Что же, он выполнит завет друга. Василий Никитич прошёл в свой кабинет и склонился над старинными летописями, синопсисами и хронографами. Река истории российской продолжала свой путь.

90

...когда полетели на эшафоте головы Артемия Петровича Волынского, Еропкина и... Андрея Фёдоровича Хрущова, — П. М. Еропкин (см. примеч. №29) и А. Ф. Хрущов были участниками кружка Волынского, в котором обсуждались текущие политические события. Обвинённые в антигосударственной деятельности, они были казнены вместе с Волынским.