Страница 11 из 19
За семь лет я превратил во вполне приличные вещи два лесовоза горбыля, за который заплатил символическую цену.
Но у меня развился за эти годы род безумия: я не могу видеть обрезок дерева, чтобы его тут же не пустить в оборот. А что я делаю из сухостоя сосны, регулярно таскаемой из леса!
Об этом лучше промолчу. До следующего раза.
Приближающееся
Народ делится на две категории: на тех, кто живет от получки до аванса, от пенсии до пенсии, и на тех, кто живет от праздника до праздника. Первых значительно больше.
Новый Год, однако, их как-то примиряет. Потому что елка, шампанское и холодец доступны почти всем.
В середине декабря в лесу снегу по пояс. Поэтому елку можно найти у дороги. Четырехметровую. И не надо ее никуда везти. Ее надо поставить во дворе усадьбы, прибить гвоздями к поперечно скрепленным обрезкам досок, а потом вылить туда несколько ведер воды. Елка вместе с игрушками простоит зеленая до конца марта. Новый Год длится всю зиму.
Еще лучше вырастить несколько елок на участке. Правда, они дойдут до кондиции лет через пять. Ничего, спешить некуда. Зато можно наряжать елки попеременно, они будут чередоваться через пять лет.
И тогда будешь ходить среди них, как Дед Мороз, вспоминая прошлые обстоятельства.
Грустная тема.
Поэтому надо крякнуть, войти в дом, налить рюмку настойки, поймать вилкой юркий моховичок, выпить и еще раз крякнуть. И посмотреть задумчиво в окно.
Снег летит косыми полосами, сизые сумерки, едва видна горка усадьбы Омельяненко.
Хорошо, когда никто не толкается.
В этом веке самым ценным национальным продуктом станут русские участки по двадцать соток. Станем торговать ими с Эмиратами и Западом.
С одной стороны будет жить арабский шейх, с другой – самурай, а с третьей эскимос с Аляски.
Будет с кем чокнуться.
Теорема Ферми
К сожалению, думаешь, что сам с усам. Сопишь, трешь доску отцовской ножовкой. Колотишь кривые гвозди. Ставишь стенку без отвеса, на глазок. Копаешь землю тупой лопатой. Перед сном топаешь босыми ногами к выключателю. Ешь макароны и борщ, борщ и макароны. Бреешься в понедельник утром.
Одновременно изготавливаешь межконтинентальную ракету. Соображаешь, как лечить рак. Тепло думаешь о Гоголе. Полемизируешь с Кришнамурти. Открываешь новую хронологию для человечества.
Снова: тащишь с дачи рюкзак с картошкой, с тремя пересадками. Прыгаешь через канаву, оказываешься там. В темной парадной попадаешь рукой… ясно, куда. В прихожей туфли, тапки и сапоги горой и россыпью. Ванна желтая и оббитая. Обои в углу приколочены гвоздиками.
Одновременно посылаешь по электронной почте заявку на грант в Массачусетс. Листаешь с пренебрежением «Новый мир». Рисуешь эскизы крыла для истребителя пятого поколения. На досуге с удовольствием щелкаешь задачки на взвешивание по теории кодирования.
Снова: прешь из лесу на горбу трухлявый ствол ольхи. Под присмотром жены с ненавистью обираешь мелкую чернику. Слушаешь рассуждения пьяного соседа о бабах. Лезешь на шиферную крышу бани закрепить проводку, и проваливаешься вовнутрь. Безобразно ругаешься матом.
Одновременно получаешь Нобелевскую премию по физике и попадаешь в Президентский совет, чтобы снова: две трехлитровые банки с огурцами взлетели на воздух. Черный соседский пес повадился на компостную кучу, и ломает штакетник по периметру. Дети не звонят. Пародонтоз, давление, остеохондроз…
«Так она же просто решается, мать ее так! Эта чертова теорема Ферми!»
Европа
Тугоухая Европа
диалог с переводчицей
А. О. «Тугоухая Европа». Кто-то сказал так про Европу, имея в виду собственное прозябание. То есть, в России тебя не признают, потому что все куплено, а Европа должна восстановить статус-кво. А почему, интересно спросить, она что-то должна? Марксизм мы до сих пор считаем тайным оружием Европы против угрозы с Востока. Расширение НАТО на Восток также считаем прелюдией будущей агрессии. И в то же время постоянно обижаемся на Европу, как на нерадивую мамашу из-за того, что она не обращает на нас никакого внимания. Надо определиться: Европа или наша мама, или враг. Лично мне она не так близка, как Китай. Может быть потому, что я родился и вырос на Дальнем Востоке. А что такое Россия для Европы сегодня? Танки, демагогия, злоба – некий заплеванный привокзальный сквер, где когда-то играли Штрауса и тонко пахло вечерними флоксами, а на скамеечке сидели Толстой и Чехов, проповедуя доброе и вечное молчаливой толпе? Которая думала во время проповеди совсем о другом.
Б. Ш. Моя дорога в Россию была обычной для немецкого интеллигента, если можно сделать такое словосочетание. Я окончила университет в Марбурге, институт славистики с польским и русским языками. Затем работала в институте Гердера в польском отделе. Мы занимались бывшими немецкими землями на Востоке. Мой интерес к России становился одновременно и шире и глубже. Когда изучаешь язык и сталкиваешься с его носителями, то происходит некоторое искажение образа народа – ведь к гостям, которые знают твой язык и культуру, относятся обычно намного лучше, чем к окружающим. Поэтому, может быть, все переводчики с Запада так влюблены в Россию. И если ты что-то любишь, то тебе больно видеть бедность и заблуждения. И ты не можешь отделять плохое от хорошего. Это ведь и есть любовь.
А. О. В последние годы стало даже модно убеждать русских полюбить свою Родину. Хотя разговоры о Родине, о судьбах культуры носят скорее ритуальный характер. Так же, как разговоры о погоде и политике. На самом деле мы редко задумываемся на эту тему. Хотя постоянно болтаем, болтаем… Давайте лучше поговорим конкретно. Входит сейчас современная русская литература в десятку лучших в Германии?
Б. Ш. Входит. Хотя после начала перестройки она стала менее интересна. Я сейчас живу в Швейцарии, в Берне. У нас два года назад выступал Чингиз Айтматов. В зале собралось 400 человек! Это очень большая аудитория для Швейцарии, где все так заняты, так заняты…
А. О. Чтобы оценить истинные масштабы популярности Айтматова, может быть, назовете кого-то еще?
Б. Ш. Приезжал из Петербурга писатель Рытхэу. Собралось 100 человек.
А. О. Немало. Думаю, что здесь ни Айтматов, ни Рытхеу, ни даже Габриэль Гарсия Маркес столько не соберут. Оцепенение и апатия интеллигенции что-то затянулись. Театры пусты, тиражи современных авторов упали до сотен экземпляров. Не хочется думать так, но приходится, против очевидного не попрешь: наши хваленые шестидесятники создали такое поле мысли и такие культурные ценности, что достаточно было легкого сквозняка, чтобы облетел весь пышный сад. Но они упрямо создают видимость завершителей великой культуры. Хотя это уже и нелепо, и неопрятно. Чем дольше продлится ситуация затора в искусстве, чем оглушительней будет выхлоп. И все о них забудут. Навсегда.
Б. Ш. В Карлсруэ, где весной проходили XIII Европейские культурные дни, посвященные в этом году Петербургу, приезжал Андрей Битов. Было очень много людей. Мне непонятно, почему русские писатели не приезжают на Франкфуртскую книжную ярмарку? Это очень хороший способ заинтересовать своими книгами западных издателей.
А. О. Они не приезжают туда только потому, что едят макароны и гречку, хотя предпочитают бастурму… То, как начинает писать поэт, всем известно. Как начинает писать прозаик – об этом страшно вспоминать. А вот как начинает переводить переводчик? Барбара, вы сами писали когда-то стихи или пьесы?
Б. Ш. Никогда. Переводчиками становятся случайно. То есть, талант переводчика, интерпретатора необходим, конечно, но сама профессия возникает неожиданно. В Женеве, в университете, работал лектором русский. И я вдруг узнаю, что он писатель. Он дал мне почитать свои рассказы. Мне они понравились и я их перевела. Потом я нашла издательство и их издали на немецком языке. Потом я перевела его роман.