Страница 6 из 16
Он впервые внимательно посмотрел на Валеру и добавил:
– На стройках Сибири вас нет. Все лезут в столицы. Города трещат от вас.
В нем, в этом прорабе, было нечто капитальное, и, сидя после разговора, все в том же скверике, Валера не мог избавиться от ощущения, что весь город – да что там город! – жизнь повернулась к нему широкой спиной в синем ватнике, и оттого не хотелось ничего придумывать себе в утешение.
«Все люди – братья», – неожиданно подумал Валера, и эта фраза стояла у него в голове, как твердый предмет с правильными гранями, геометрическая фигура, гранитный островок, вокруг которого металась рассыпающаяся волна.
И как было сказать прорабу о том, что назад, на Дальний Восток, уже не было пути, что семья рассыпалась и домой можно вернуться только в отпуск или на каникулы, и это когда еще? Как объяснить то, о чем сам Валера предпочитал не размышлять после женитьбы отца?
Он встал со скамейки, тень его на снегу была резкой и длинной. Он повернул голову в профиль к солнцу и скосил глаза. У тени появился виноватый и пришибленный вид.
Валера вышел из сквера и бесцельно, как ему казалось, обогнул квартал, посматривая на вывески. Перед пирожковой он остановился, вздохнул и вошел. Вчера вечером, перед сном, вторым его твердым решением было есть два раза в день.
Продавщицы не было, и образовавшаяся очередь тихо роптала. Активнее всех была женщина, стоящая перед Валерой. У нее были ярко накрашенные губы очень резких очертаний. Валера почему-то решил, что губы красили так в середине сороковых, что эта женщина была, видимо, красива и пользовалась успехом, и что вот уже лет пятнадцать живет воспоминаниями о прошлом. Может быть, тогда ее покинул муж, и она с тех пор каждое утро смотрит в зеркало и не может понять, почему, с такими губами и глазами под Целиковскую, она была отвергнута, и кем? Человеком, который ее не стоил, но которому она мстит вот уже пятнадцать лет одним сортом помады.
– Мало того, что за дефицитом стоишь часами, – говорила эта женщина громко, – так и здесь изволь ждать эти… пирожки! – отчеканила она, и в голосе ее было такое бешенство и столько решимости скандалить, что Валера испугался и позавидовал ей.
– Что вы кричите, – продавщица вошла с полным подносом пирожков. Рукава ее халата были аккуратно подвернуты за локоть, талию стягивал белый передник, а верхняя пуговица так же аккуратно была отстегнута, открывая прекрасно сохранившийся загар шеи и начала грудей. На правой руке продавщицы, на ее безымянном пальце, сверкало широкое золотое кольцо.
– Я и не думаю кричать… – начала женщина, но продавщица, не слушая ее, улыбнулась очереди и сказала:
– Заказывайте, пожалуйста.
– …Товар принимают до начала работы, – продолжала женщина крепнущим голосом, – а когда предприятие открыто, будьте любезны, быть на рабочем месте!
Лицо ее покраснело, покрылось пятнами, и теперь уже нельзя было представить, что когда-то оно было красиво. Продавщица скользнула по ней насмешливым взглядом, но ничего не ответила, ловко орудуя щипцами, кранами, быстро отсчитывая сдачу.
– …Из-за одного человека десять теряют время…
Это напоминало шахматную партию. Женщина, не считаясь с жертвами, вызывала продавщицу на открытую игру, а та хладнокровно принимала их, и позиция ее была неприступной. Когда они встретились лицом к лицу и женщина сказала:
– Два с мясом и кофе, – и добавила: – У вас нет чуткости, вам нельзя работать в обслуживании, – продавщица ослепительно и нагло улыбнулась ей в ответ своими ровными, сверкающими зубами.
И ничего не произошло.
Женщина с накрашенными губами, как подумал Валера – прибитая и жалкая, отошла с блюдечком за ближайший столик и продолжала бросать оттуда негодующие взгляды, а продавщица смотрела уже на него и, почти ласково улыбаясь, спросила:
– Ну?
После пирожковой Валера повеселел. И тот человечек в нем затих, с удовольствием, видимо, наблюдая, что его подопечный даже походку изменил.
Прораба на стройплощадке не было.
Валера уверенно постучал в дверь конторки и вошел.
На грязном, затоптанном линолеуме у стены сидел парень в брезентовой робе и курил. Прораб разговаривал по телефону. Он слушал, наматывая резиновый шнур на толстый палец, и однообразно повторял: «Понял… понял… понял…», затем перевел взгляд на Валеру, нахмурился и медленно покачал головой.
– Чего тебе еще? – спросил он, бросая трубку.
– Вы знаете, – сказал Валера, – я подумал и решил, что дальше ходить по городу бессмысленно. Люди везде одинаковы. Вы должны понять меня. Если хотите, я могу работать и по восемь часов и на высоте. У меня нормальный вестибулярный аппарат.
– Егоров, – негромко сказал прораб.
– Чего? – отозвался парень.
– Выведи этого пацана за ворота и объясни ему, что посторонним вход на площадку воспрещен.
– Чего я – полицай? – сказал Егоров, продолжая курить.
– Ты не полицай, Егоров. Пока ты только прогульщик. Оторви свой зад! – вдруг заорал прораб.
Егоров нехотя поднялся и тяжело вздохнул.
– Пошли, – сказал он.
Валера поплелся след за ним.
– Чего он? – спросил Егоров, не оборачиваясь.
Пока Валера объяснял свое положение, Егоров шел впереди, загребая снег резиновыми сапогами, затем остановился и кивнул головой:
– И правильно. Ходи и ходи! Только не трусь. А еще лучше, если он тебе вмажет. Тогда уж он никуда не денется. А в общаге просись в сорок первую, место есть. Ну, бывай.
Егоров ушел.
…Солнце заметно двинулось с утра. Оно висело на краю бледно-голубого неба, над домами. Скамейку занял какой-то пенсионер. Он читал газету, иногда отстраняя ее от очков и выпуская облачко пара. Валера сел рядом. Несколько минут сидели молча.
– Да-а, – сказал пенсионер, складывая газету и очки. – Да-а, – повторил он, глядя перед собой, – молодые люди…
Валера пожалел, что уселся на эту скамейку.
– А вы знаете, – повернулся к нему пенсионер, – что этот дом, – он показал на пятиэтажный дом, где была пирожковая, – построен домовладельцем Яковлевым в конце прошлого века и я прожил в нем всю жизнь? Родился, вырос, жену привел сюда. Вот – судьба, а?.. Если долго живешь на одном месте, очень хочется путешествовать. Не замечали?
– Не знаю…
– Ну, вам еще рано об этом знать… Вы вот все думаете: старики скрипят, читают вам нотации, а мы ведь три войны вытащили, у нас – опыт! – он внушительно поднял палец, посмотрел на него и снова спрятал руку в карман. – Вы приезжий, как я понимаю? – спросил он, помолчав.
– Да, – сказал Валера.
– И чем же вы занимаетесь?
Валере пришлось снова, в третий раз за сегодняшний день рассказывать о себе. Пенсионер слушал, сдвинув брови, говоря иногда «хэ-хэ», и, когда Валера закончил, он некоторое время смотрел на него в упор, как видно, принимая решение.
– Мой вам совет, – наконец сказал он, – мой вам совет – жить. Жить, жить, жить, пока молодой, пока кровь гудит! – он повысил голос на последнем слоге, посидел еще, нахмурив брови и глядя перед собой, затем, когда вертикальные морщины на лбу разгладились, достал газету, очки и начал читать, снова отстраняя ее от глаз для того, чтобы выпустить облачко пара.
Валере неудобно было встать и пойти, он искоса поглядывал на соседа, но тот не обращал на него внимания.
– До свиданья, – сказал Валера, нерешительно вставая.
Пенсионер удивленно посмотрел на него и кивнул головой.
До обеда время тянулось медленно. Слова прораба «на стройплощадку вход воспрещен» сбили с толку упрямого человечка, и он теперь изыскивал возможности встретить прораба по эту сторону забора.
Валера покорно ходил у проходной, огибая сквер, не выпуская из виду распахнутых настежь ворот.
В половине второго он увидел, как прораб садится в кабину самосвала, и встал так, чтобы при выезде тот заметил его.
Прораб заметил Валеру, с веселой яростью сказал что-то шоферу, машина на первой скорости сделала левый поворот, проплыл заляпанный батоном борт, и больше никогда в жизни Валера не встречал этого прораба.