Страница 3 из 11
– В шесть.
– Значит, я после школы зайду домой, а потом приду к тебе.
– Ладно! – сказала она радостно.
– Только ты никуда не уходи.
– Ждать буду! – сообщила Потокина громко, высунувшись из-за фикуса к своим.
У них было всё на гвоздях. Висели плечики с платьями на газетах, чтобы не пачкались об известку, висел круглый картонный репродуктор на белом от известки гвозде, висели фотографии под стеклом, где Потокина была еще не красавица, удивленная и голопупая.
– Так, – сказал я. – Чаишко у тебя не найдется? Поставь, а я пока начну тебе рассказывать о Рустико и Алибек. Если что-то непонятное встретится, ты не стесняйся, спрашивай…
Что-то в моем рассказе показалось Потокиной удивительным. Она покраснела.
– И так понравилось Алибек загонять дьявола в ад, что Рустико похудел и от усталости не мог больше этого делать. И очень обрадовался, когда за Алибек приехали родственники… Всё понятно? – спросил я.
– Да… – ответила она сдавленным голосом.
– Интересно, – сказал я без всякого любопытства, – и ты знаешь, где этот ад?
– Ну… – сказала Потокина и отвернулась. – Здесь…
– Где? – продолжал настаивать я.
– Ой, да это еще в садике… – раздраженно начала Потокина и ткнула рукой вниз: – Здесь.
Мне стоило усилий не показать свое удивление и спросить, как о чем-то несущественном:
– А дьявол, выходит?..
– Там! – развеселилась Потокина, покончив со своей половиной задачи и направила палец мне в штаны. Я поёжился.
– Здорово вас учат в садике, – сказал я как ни в чем не бывало. – Теперь я расскажу о дочери султана, тебе интересно?
– Еще бы! – воскликнула Потокина. – Ты меня просто удивляешь!
– Чем?
– Тем, что ты такой маленький, а ужасно умный!
– А ты уже целовалась по-настоящему? – задал я самый главный вопрос, потому что ее ответы про дьявола и ад посчитал шуткой.
– Нет, я только слышала.
– Я тоже.
Мы замолчали.
– Хочешь попробовать? – не вытерпела она.
– Давай, – сказал я, но не пошевелился.
Она приблизила ко мне свои серые испуганные глаза и коснулась своими губами моего рта. Ничего особенного, одна щекотка.
– Странно, – сказал я. – Почему они от этого теряют сознание?
– Не знаю, – честно ответила Потокина.
Мы еще посидели.
– Там пишут, что они языки высовывают, – сказал я.
– Это же смешно! – возразила Потокина. – Я слышала, что рот надо открыть.
– А что же ты не открыла?
– Но ты же всё знаешь! Такие мне истории рассказал, что я чуть не описалась!
– Знаю, – согласился я. – Но мне интересно, насколько ты это знаешь.
– А ты по-настоящему целовался?
– С кем? – горько спросил я. – Может, с биологичкой Новиковой?
Потокина заржала.
Потом, всё еще хохоча, она обняла меня за шею и прижалась открытым ртом и стала сосать мои губы! Я чуть сам не описался!.. А потом мне стало действительно как в Декамероне. У меня голова закружилась! Сердце застучало! Глаза закрылись!
– Вот это да… – сказал я. – Хорошо, что ты первая.
– Ой, да хоть сколько, если тебе так хочется!..
Домой я вернулся такой… Уроки учить не стал. Да меня и не вызывала учительница Мария Михайловна. Только пятерки ставила за ответы с места.
6. Светка
Подруга Потокиной Леры, Светка жила на Стадионном краю поселка, ниже нашего дома.
Ее мать приносила нам молоко в трехлитровой банке.
После моего возвращения из Китая Светка стала приходить вместе с матерью и рассматривать нашу кухню.
Если Потокина была худенькая, тонкая, то Светка Сахно в шестом классе уже была круглей всех. Может, молоко пила и теплым хлебом заедала.
Моя мама никак не могла понять, почему она ходит к нам. Но иногда соглашалась послать ее за хлебом или покараулить кашу.
Я знал, что Светка ходит из-за меня, но сравнить ее с Потокиной?.. Даже мысли такой у меня не возникало. Но наши встречи с Лерой у нее дома как-то сами собой прекратились. Целоваться с ней мне было разрешено, однако разговаривала она уже без прежней преданности.
Зато Светка стерегла каждый мой взгляд. У нее были такие ответные взгляды, что сбивали меня с мысли.
И еще она была горячая, как печка. На улице мороз сорок, а она бегает в не застегнутом пальто. Но цвет лица у нее был не свекольный, как сказала мама, а румяный.
Вот только ее толстота… Мне казалось, что все девочки должны быть такие, как Потокина.
Когда я сидел на коленях у Леры и мы целовались, то я не думал о том, на чем я сижу и что обнимаю: вся жизнь в эти моменты была в ее рту и глазах, которые иногда открывались и вопросительно смотрели на меня.
Поэтому к толстоте Светки я относился с каким-то презрением. До одного вечера, о котором сейчас расскажу…
7. Вечер
У нас на золотом руднике работали бамовцы. Еще до войны они строили железную дорогу к Якутску, и было много лагерей на Крестовке, на Янкане. А потом работали в шахте.
Иногда они бежали из лагеря домой.
Я видел, как их везли на Алдан в машинах с автоматчиками и колючей проволокой на бортах и не мог представить их жизнь в лагере. Мне казалось, что там примерно так, как в бараке.
Когда они бежали из лагеря домой, в поселке вечером детей на улицу не пускали.
Так и в тот вечер. Родители пошли на день рождения в субботу и попросили маму Сахно, чтобы Светка переночевала у нас.
Я, конечно, уважаю своих родителей, но допустить такое это значит пустить лису в курятник.
Печка еще не догорела, там гуляли синие огоньки, а она торопила меня закрыть заслонку. Как будто собиралась красиво погибнуть вместе, чтобы вся школа только об этом и говорила.
Она не настаивала. Ее лицо у раскрытой дверцы было просто малиновым. И глаза неподвижно смотрели на истекающие светло-алым соком огня формы поленьев.
Глаза у Светки были зеленые. Мне пришлось не согласиться с прежним своим отрицанием: она была по-другому, чем Потокина, женская.
Но я ждал, что она придумает.
Потокина была готова к выполнению заданий, а эта что-то готовила сама. Она как будто была, как на уроке химии – постоянно перемешивала одно с другим. Я был для нее самым необычным материалом.
Если бы я разбирался, то Светка с большим наслаждением раскрутила бы меня гаечным ключом, как велосипед. А так – печка догорела окончательно, мы поднялись на затекшие ноги и Светка сказала:
– Я закрываю, – и она задвинула заслонку (или заслонила задвижку – так я тут же сказал ей, от чего она чуть не потеряла сознание). – Пошли.
– Куда?
– Ложиться спать.
– Еще рано. Я хочу порисовать.
– Там порисуешь.
– Где?
– В постели.
– Там неудобно.
– Я помогу.
Я с удивлением посмотрел на нее. Даже Потокина не смогла бы сказать так красиво.
– Ты в моей кровати не поместишься, – сказал я.
– Мы ляжем на родительской (ей постелили на полу).
– Они заметят.
– Я снова всё расправлю. Скажем – баловались.
Я был просто в восхищении! Она была значительно интереснее Потокиной!
– А для чего нам ложиться вместе? – спросил я.
– Чтобы ты не боялся.
– Тебя?
– Нас.
Мое детское сердце было покорено. В дальнейшей жизни я уже не встречал такой собеседницы. Я потянулся снизу поцеловать ее. Она села на стул, по-хозяйски поставила меня между ног и по-настоящему поцеловала меня.
– Тебя уже, оказывается, попробовали, – сказала Светлана ревниво. – Неужели Лерка?
– Я ей рассказал Декамерон.
– Это что?
– Книга. Давай я тебе прочту.
– Не надо. Лучше расскажи.
– У одного сеньора была распутная жена…
– Давай лучше лежа.
Дальше было так: я рассказывал, а она показывала.
До сих пор я помню наши трудные и мучительно-сладкие уроки. Ее светло-алые глубины тела сочились огнем. Я наконец понял, что всё, связанное со стонами и рыданиями женщин у меня есть – это писька, которую я использую пока только в одном предназначении. Всему свое время.