Учитель поэзии (сборник)

Утром, когда зазвонил будильник и брат поднял голову, он увидел, что Ветошкин ходит по комнате, заложив руки за спину.

– Ты что, Ветошкин, не ложился еще? – спросил брат.

– Да вот не мог уснуть, братульбан. Решал мировые проблемы.

– Ну да, – сказал брат, зевая, – чемпионом мира думаешь стать?

– А что? Это идея. Только ты не болтай много, а то весь эффект про падет.

– Ладно врать, – пробурчал брат.

– Хоть ты и дурак еще, – ответил Ветошкин, – а вот на, посмотри. – И он бросил брату тетрадку.

Тот небрежно полистал ее и задержался на последней странице.

– Ты даешь! – сказал он. – Зачем тебе еще гребля-то?

– Пальцы, – коротко ответил Ветошкин.

– Небось, Галя Николаевна приказала знаменитым стать?

– Э-эх, – зевнул Ветошкин, – беспросветный ты тип.

Пролетел май и три недели июня. Защитился Ветошкин на «отлично» и получил свободный диплом. Несколько раз за это время он доставал из ящика стола тетрадку с планом тренировок, вздыхал и клал ее обратно. В команде он появлялся редко и старался не попадаться на глаза Крюкову.

И вот в конце июня, отоспавшись и отъевшись немного, он снова достал тетрадку. Он прикидывал, что еще можно сделать до августа. Казалось, что ничего. И тут мелькнула одна мысль. Он ее отогнал, но она возвратилась, и он решил или покончить с нею, или извлечь зерно. Это была мысль об измене.

«Все ко мне привыкли – раз, – думал Ветошкин. – И играть в свою игру не дадут. Пусть даже я стану немного выше прыгать, немного сильнее бить, хитрее пасовать, их отношение ко мне не изменится. Своей игры я там не найду, это два. А что такое моя игра? Крюков говорил об игре у сетки. Блок? Разводка? Я всегда выпадал из игры. Но ведь как-то я по пал к чемпионам? Что-то у меня было? Что?»

В юношеской команде он был премьером, умел вовремя прибавить, умел взглянуть так, что команда незаметно подтягивалась, связи восстанавливались. А затем два сезона на скамейке и «учеба», как говорил Аркадий Андреевич. Что-то он потерял на этой скамейке, и, кажется, безвозвратно.

Разговор с Крюковым не получился. Ветошкин видел: на нем поставили крест, и потому запутался в рассуждениях. Что теперь делать, он не знал. В городе была еще одна команда, она играла в первой группе, но он боялся, что уже не выберется оттуда. Это была команда таких же не удачников. Даже не дубль, а «свалка», как беззлобно говорили о них. Со «свалки» редко кто выбирался. А если и выбирались, то на сезон, не больше.

Но вскоре Ветошкин неожиданно успокоился. «Ну и ладно, – подумал он. – Подведем черту под активной жизнью в спорте. Будем играть на «свалке» со «свалками» в «сволочью» игру. Будем воспитывать будущих правофланговых нашего спорта. Будем жить-поживать, тем и кормиться».

Лето Ветошкин проводил в пионерлагере. Там он работал физруком. Там же он познакомился с Галей два года назад. Тогда она училась на втором курсе и была вожатой, а теперь уехала воспитательницей. Она писала, что скучает без него, а дети задергали ее вопросами, когда же приедет Ветошкин. Странно, что все называли его по фамилии, даже Галя. Ему ни когда не было скучно с детьми, больше того, он с неохотой возвращался от них к взрослым делам. Галя сказала как-то, что она любит его в два раза больше из-за того, что его любят дети. Ветошкин подумал, что кое для кого из них он – идеал мужчины, а для него идеал спортсмена – Крюков, для Крюкова – еще кто-то, но как, наверное, скучно жить великим, у которых нет живого кумира.

Он уехал в пионерлагерь со своим братом, которого устроил на одну смену вожатым. «Будешь спарринг по совместительству, парень», – сказал ему Ветошкин. Брат играл в той же юношеской команде, где когда-то начинал Ветошкин, и надеялся на лучший жребий. Поэтому он стал смотреть на Ветошкина немного свысока. Ветошкина это забавляло. Но он видел, что брат, пожалуй, добьется своего. Он был жестче и позлее характером. И еще у него был хороший рост. Но чего-то ему все же не хватало. Он не фанат, думал Ветошкин, а надо быть фанатом. Но фанаты обычно неудачники, потому что они упускают из виду, что это все-таки только игра. Крюков – это великий фанат, а Ветошкин – фанат-неудачник. Потому-то он и хочет вытянуть Ветошкина к настоящей игре. Как король, одаривающий соседа-неудачника.

В лагере был тихий час, когда они добрались туда на пригородном автобусе. Ветошкин отправил брата к начальнику, а сам пошел к Гале, во второй отряд. Она сидела с книгой в шезлонге, на нее набегала дырявая тень березы, потому что поверху дул ветерок. Странно выглядела эта береза среди сосен. Двери корпуса были раскрыты, и Галя, подняв голову, вслушивалась с нарушения распорядка дня.

– Ветошкин! – сказала она радостно.

– Тс-с, – сказал он, подходя на цыпочках. Затем неожиданно наклонился и поцеловал ее.

– Ты обезумел, – сказала она, несильно толкнув его в грудь. – Нас же увидят.

– А я с братом, – сказал Ветошкин, присаживаясь на корточки. – Во жатым будет.

– Пионерлагерь имени братьев Ветошкиных.

– Крольчатник памяти волейболиста Ветошкина.

– Ой, бе-едный! – Галя провела пальцами по его щеке.

– Мне приятна эта ласка.

– Спортивный мир скорбит.

– Ты не поняла.

– Прости. Я не хотела.

Ветошкин вздохнул.

– Это шелуха все, – сказал он, вставая. – Главное – ты, лето, дети, кросс. И хорошая разминка.

Брат оказался хорошим спаррингом. Ветошкину подумалось даже, что он в его годы играл не лучше, и что через год можно будет рекомендовать его Крюкову. Брат хлестко и точно бил, и пас всегда был нужной высоты. И в защите он играл мягко. Правда, он был еще угловат и, складываясь навстречу мячу, доставал его в последний момент, но доставал удачно. Ветошкин не щадил брата, и после часа тренировки тот дымился от пота.

Два раза в неделю они бегали в поселок играть у сетки. Там их уже ждали, и у волейбольной площадки скапливалось население. Галя называла их летучими пижонами, страдала от ветошкинского эгоизма и каждое утро клялась целиком посвятить себя педагогике. Но она отдавала себе отчет в том, что дисциплина и лагерная активность отряда зависят не только от ее красивых глаз и воспитательных талантов, а и оттого, что она Не веста Ветошкина, Подруга Спортсмена. Это было унизительно – что она подчеркивала, но и приятно – что она старалась превратить в то же унижение. Она не могла не согласиться: как педагог Ветошкин – крупная личность. На следующий день после приезда с десяток его активистов из старших отрядов развесили по лагерю афиши, и спортивная жизнь закипела. Сам Ветошкин ни во что, казалось бы, не вмешивался, и даже утреннюю зарядку проводил вместо него один из активистов – в виде премии. Галя пыталась составить конкуренцию спортивному психозу, но все ее культурные мероприятия проходили вяло. Она и это ставила в вину Ветошкину. И, шагая вечером после отбоя на свидание с ним, думала об этой и других неразрешимых проблемах, как вдруг останавливалась среди сосен, – в темноте пела какая-то птица, луна летела по плоскому высокому небу, от земли по ногам поднималась мелкая приятная дрожь, – Галя глубоко вздыхала и запрокидывала голову и руки, стоя так вне себя от счастья, затем срывалась с места и почти бежала к нему, продолжая думать о нем плохо.

Ветошкин никогда еще не чувствовал себя в такой форме. То, что форму не надо было поддерживать, раскрепостило его, тело стало гибким, упругим и послушно взрывалось на удар или бросок за мячом. Брат снова выглядел школьником, который не пропускал ни одной игры Ветошкина, и, хотя поклонение было теперь тайным (внешне брат стал грубоват), Ветошкину оно льстило.

Брат спал вместе с Ветошкиным в радиорубке и каждый вечер информировал его о том, как к нему клеится студентка, вожатая шестого отряда. Ветошкин слушал его молча, иногда хмыкал, затем начинал хохотать. Брат вскакивал и колотил его подушкой. Эти вечерние потасовки стали почти привычны, но как-то брат вернулся в первом часу, молча, серьезно расстелил постель и улегся так же солидно. Ветошкин читал. Брат искоса посмотрел на него и кашлянул.