Страница 7 из 40
Отец. Давай! Давай пилу! (Тянет пилу.)
Сын. Это бать, нерациональная трата сил… (Не отдает.)
Отец. Зачем я тебя родил такого? (Тянет пилу.)
Сын (обижен, отпуская пилу). Ну, ты глянь!..
Отец падает вместе с пилой на задницу. Сын хочет помочь ему встать, но отец со свистом и тонким звоном крутит пилу над головой, не подпуская сына.
Отец. Уйди, говорю! Уйди!
Сын. Ну, чё ты, бать… Совсем озверел.
Отец поднимается. Держа пилу под мышкой, пробует завести один конец бревна на козлы. Пила мешает. Отец теряет силы от бешенства, бревно падает ему на ногу. Отец отшвыривает пилу, хватается за ногу, воет.
Сын, громадным усилием воли подавив смех, уходит в дом. Хлопают двери. Из кухни доносится его хохот, сердитый женский голос.
Отец, ссутулившись, обиженный, глубоко несчастный, в одно мгновение становится похож на глубокого старика. Он шмыгает носом, садится на козлы спиной к крыльцу, дрожащими пальцами достает папироску, закуривает. Что-то шепчет. Он настолько занят своим горем, что не слышит, как сын выходит на крыльцо.
Сын молча смотрит в спину отцу. Громадная печаль овладевает им.
Очень тихо.
Отец оглядывается.
Отец (вздрогнув). Чего ты?
Сын. Чего?
Отец. Стоишь?..
Сын. Да… ничего.
Отец. Ну так… иди.
Пауза.
Сын (тихо). Давай я, бать, к Прядкину схожу.
Отец. Иди, иди. Куда хочешь иди.
Сын. Ну, чё ты? Здесь работы с «Дружбой» на двадцать две минуты!
Отец. Вот иди и работай, где хочешь. А я как-нибудь сам… Всю жизнь пилил, и ничего, пока жив. А ты иди.
Сын (вздыхает). Эх, бать… Чё ты такой упрямый? Чем дальше, тем упрямей.
Отец. Зачем я тебя родил такого?..
Сын. Ты глянь – опять!
Уходит в дом, хлопнув дверью. Отец, горько улыбаясь, начинает заносить конец бревна на козлы.
Сын (появляясь на крыльце). Ну что ты снова один корячишься?!
Отец от неожиданности выпускает бревно, оно падает на ногу. Он воет.
Сын. Батя, это уже даже не смешно, понял? Это упрямство твое! Ты еще лучковую пилу возьми и пили дрова! Или ножовку по металлу! Сказал ведь – пойду к Прядкину и попрошу «Дружбу»! Так нет! Ноги себе все переломает, а сделает по-своему!
Отец (тихо). Так что ж с утра не принес?
Сын. Чего?
Отец. «Дружбу» что ж с утра не принес?
Сын. Так мне у тебя спросить надо было! Я же еще ма-аленький, на горшок хожу!
Отец (задумчиво). Почему я тебя тогда не порол?
Пауза.
Сын (с жестокой обидой). Ты хочешь, чтоб я совсем ушел?
Отец. Уходи! Иди!
Сын. Хочешь, может, чтоб и… не приходил вообще?
Отец. И не приходи! Сами… сами!
Сын (дрогнувшим голосом). Ну… смотри!
Уходит в дом. Отец ходит, в негодовании размахивает руками, возмущенно фыркает. Постепенно пыл его угасает. Он, вздыхая, садится на козлы, достает папироску.
Выходит сын, одетый в чистый тулупчик, пыжиковую шапку, австрийские сапоги. Он спускается с крыльца, идет к калитке, не глядя на отца. Отец привстает с козел, с жалкой улыбкой смотрит вслед ему.
Отец. Ну вот… елки-палки… Обидчивый…
Сын медлит, опирается на заплот, спиной к отцу, достает сигарету, закуривает.
Отец (вздохнув). Конечно, можно и «Дружбой»… Можно вообще наготовить всего, еды всякой, дров и залечь по отдельности каждый… А сейчас, я слышал, в Америке бункера сделали: так хоть до смерти там от людей скрывайся.
Сын (обернувшись, с жаром). Да, это ж понятно, батя! Понятно! Но мне неинтересно, когда все это подстраивают, ты понял? Мне глупости неинтересны!
Отец. Какие глупости?
Сын. Твои! С пилкой дров! Что, так уж надо вырядиться в рванье и таскать пилу двое суток? Я же от одной мысли, что делаю глупую работу, тут же скончаюсь, пойми! Одно дело, когда я на государство делаю бессмысленную работу, а другое дело, когда я еще и дома становлюсь идиотом!
Отец. Ты государство не трогай!
Сын (кричит). Вы же ржавые все! Давным-давно! А все пугаете по привычке! А никто вас не боится! А вы все пугаете!
Отец. Мы не пугаем! Не пугаем! У нас еще сил хватит определить таких, как ты, куда надо!
Сын. Ах ты… фашист!
Отец молча, страшно посмотрев на него, идет в дом. Грохает дверь.
Сын какое-то время возмущенно пыхтит сигаретой, затем решительно затаптывает ее, но идет не на улицу, а в дом.
Через некоторое время все в том же рванье он выходит, садится на козлы, ждет. Поднимает пилу. Ждет.
Сын (кричит). Ну, ты идешь или нет? (Пауза.) Я жду!
Пауза. В доме, в кухне, видимо, раздается сердитый женский голос. Затем открывается дверь, закрывается дверь.
Голос отца (из сеней). Не буду я с ним пилить! Не буду! Завтра у Прядкина «Дружбу» возьму и напилю!.. И наколю! Сам!.. (Пауза.) Я сказал!
Сердитый женский голос. Хлопает дверь.
Снова сердитый женский голос. Что-то звонкое падает. Голос отца пробует вмешаться, но сердитый женский голос перекрывает все его попытки.
Хлопает дверь.
Отец выходит на крыльцо, плюет в сторону двери.
Спускается, подходит к козлам, не глядя на сына, берется за один конец бревна, сын – за другой.
Заводят бревно на козлы.
Все с теми же мрачными, насупленными лицами начинают пилить.
Постепенно резкие, злые движения их переходят в плавные. Хорошо разведенная, поточенная пила каждый раз вытягивает из бревна желтые струйки опилок. Один чурбан валится на землю, другой…
Сын вдруг останавливается, крутит головой, не может сдержать улыбку.
Отец. Ты чего?
Сын. Да так, бать… Ты давай, не сачкуй.
Отец. Чего-о?
Сын. Давай, говорю! Работай!
Отец. Ишь ты какой!.. Атаман!
Берется двумя руками. Пила ходит с прелестным металлическим шорохом – тот, кто пилил дрова, поймет.
Воспитание быка – дело матадора
Владислав
Лида
Иван
Конец декабря. Суббота.
Иван сидит на кровати по-турецки. У него перевязано горло – ангина. Владислав читает книгу. Лида на кухне греет молоко. Она спешит, поэтому упускает молоко, никак не может найти сапог и т. п. Ссориться с нею сейчас опасно не только Владиславу, но и Ивану.