Страница 6 из 40
Пауза.
Коляскин. С каким Толей?
Тимофеева (кивая на Горчичникова). С ним.
Коляскин (пауза). Поехали домой, Алена.
Тимофеева. Езжай. Я уже там не живу.
Коляскин. А где ты живешь?
Тимофеева. Здесь.
Пауза.
Коляскин. Здесь. А почему здесь? С кем?
Тимофеева. Ну что за сундук, действительно!.. С ним! С Анатолием!
Коляскин. Да брось ты. Хватит, Алена. Едем домой.
Тимофеева. Толя, подойди.
Горчичников подходит. Тимофеева обнимает его и целует. Коляскин хохочет.
Тимофеева (гневно). Выйди отсюда! Уходи! Не хочу тебя видеть ни сегодня, ни завтра – никогда! А за машинкой Трансагенство пришлю!
Коляскин. Может, вы еще туда (кивает на спальню) заглянете? Я – ничего! Вот здесь посижу, книжку почитаю!
Раскрывает книгу, читает.
«Не колокольный звон и не кукование кукушки слышны с башни в одном из городов близ Сан-Франциско, где установлены часы. После реставрации они обрели голос коровы. Каждый час звучит теперь здесь мычание одной коровы, а в полдень и в полночь слышен рев целого стада».
Горчичников. Конечно, реакция у вас, Петр Викторович, самая неожиданная…
Тимофеева. Подожди!.. Так говоришь – «может, туда заглянете»? И заглянем! Это теперь наш дом. Вот еще с мамой познакомлюсь, а потом и вообще в этом пригороде устроюсь на работу. Чтобы таких, всяких городских в глаза не видеть! Пойдем, Толя. Пусть он сидит.
За руку отводит Горчичникова в спальню. Закрывает за собой двери.
Коляскин усмехается. Глядя в потолок, посвистывает. Затем берет книгу, подходит к двери.
Коляскин (читает). «Кашляют ли рыбы? Да еще как! К такому выводу пришли американские ученые. Как оказалось, рыбы в загрязненной воде кашляют и хрипят. По интенсивности рыбьего кашля можно судить о степени загрязнения воды в реке, озере либо морском заливе. Услышать рыбий кашель можно только с помощью специальной аппаратуры».
Пауза.
Ну ладно, Алена. (Пауза.) Ладно, я говорю! Хорош! Пора ехать!
Дверь открывается, входит Горчичников.
Горчичников (Тимофеевой). Так он не поймет, Алена Васильевна. Этим мы как бы подстраиваемся, тогда как надо жить естественно, без оглядки. (Коляскину.) Напрасно вы думаете, Петр Викторович, что все в жизни либо со знаком минус, либо со знаком плюс. Вот я в ваших глазах как бы чудак, а во мне, как оказалось, есть качества, интеллектуальные и душевные, которые в считанные минуты…
Коляскин неожиданно бьет Горчичникова ладонью в лоб. Тот летит под стол.
Коляскин. Качества в нем!.. Завез в свою деревню, издевается!.. Ты в гости приглашаешь, так знай, что чужая жена – не твоя! Понял?.. Заполоскал, заполоскал! Я всяких видал студентов! Одного кандидата даже через Львиный мостик гнал!.. У-у!
Хватает Тимофееву за руку, тащит из дома.
Горчичников (сидя на полу). Конец… всему конец!
Голос Тимофеевой. Я вернусь, Анатолий!.. Жди!..
Голос Коляскина. Жди, жди! Я тогда вас всех спалю!
Голос Тимофеевой (удаляясь). Анатолий!.. Я вернусь!
Голос Коляскина (удаляясь). Устрою вам… атомный полигон!..
Пауза.
Горчичников (поднимая руку). Нет!.. Это неразрешимо!
Пилка дров
Отец, 65 лет
Сын, 40 лет
Несколько бревен лежат на снегу. Слева крыльцо дома. Справа, за заплотом из горбыля, – стайка. Из нее, из-за закрытых дверей, поднимается парок – значит, там стоит корова. За стайкой видны молодые, голые сейчас лиственницы, деревянная дощатая крыша больницы.
На переднем плане – козлы. На них лежит снег.
Входит отец с двуручной пилой на плече. Отец сутуловат, хмур, раздражителен. Он в старой телогрейке, застегнутой на две сохранившиеся пуговицы, в подшитых валенках и суконной шапке с завернутыми ушами.
Отец садится на козлы, смахнув рукавицей снег, достает папиросы, закуривает. Он не столько курит, сколько надувается от негодования. Бросает свирепые взгляды на крыльцо. Наконец не выдерживает.
Отец (кричит). Ты скоро там?
Голос Сына. Чего ты, бать?
Отец (кричит). Я жду!
Голос Сына. Да вот… валенок не найду… Второй мешок перетряхиваю… Надо ж, сколько всего накопил…
Отец (кричит). Чего ты там?
Голос Сына. Да ничего… Термос какой-то… Китайский, что ли?.. Китайский… Да он же разбит! Батя!
Отец (кричит). Ну, что ты там еще?
Голос Сына. Здесь же эта… колба лопнувша! Ты чего его хранишь?
Отец (кричит). А твое како дело? Идешь ты или нет?!
Швыряет пилу о козлы. Она со сложным музыкальным звуком и с движением выпрыгнувшей из воды щуки ныряет в снег.
Голос Сына. Э-э… вот и он… вот и валенок номер два… Ну, бать, а чё это у тебя за трансформатор?
Отец молчит. Он встает и, сцепив руки за спиной, начинает ходить у козел. Взад-вперед.
Голос Сына. Иду, бать. Уже иду. Только рукавицы возьму на кухне. Они у меня на печке греются. Люблю, бать, когда руки в тепле…
Хлопает дверь.
Отец. Что ж я его родил-то такого на свою голову?.. Что кормил, одевал? (Кричит.) Для чего я тебя, спрашиваю, на свет произвел?
Голос Сына (почти неслышно, из дома). Иду, батя! Уже иду! Щас один пирожок… с капустой… (Заметно слышнее, из сеней.) Таких пирожков, бать, с капустой я даже в Благовещенске не ел. Вот что может мать, то может. А в Чите тем более.
Выходит на крыльцо. Одет еще более рвано, чем отец.
Сын. А-а, бать! А снегу-то, снегу в этом году!.. А-а! Прос-сто зимняя сказка!
Отец (орет). Иди работать! Скоко ждать!
Сын (спускаясь со ступенек). Орешь ты, бать, орешь… всю жизнь орешь… А добра – термос лопнувший да трансформатор… А телогрейки? Срам. Кто с улицы увидит… Ты ко мне приходи, я тебе и валенки дам… Э-эх… (Нагибается за пилой.) Лучше б за «Дружбой» я к Номоконовым сходил… У Семилетова-то цепь лопнула… Не знаю… Может, Прядкин даст, а?
Отец (вырывая пилу). Сам!.. сам буду пилить! Иди! Уходи!
Сын (не выпуская пилу). Ну, чё ты, бать… Чё ты… Сейчас напилим тебе дров, до июня хватит…
Отец. Сам напилю! (Тянет пилу.)
Сын. Ну че ты, бать… Тоже – обиделся… Кто вручную пилит? Ну, кто? (Не отдает.)