Доля Ангелов (ЛП)

Люди гораздо опаснее, чем «непредсказуемые» животные и события перста Божьего.

И все это озлобило его.

Опять же, в эти дни он с горечью думал о многом.

К тому времени, как он с Шелби подошел к коттеджу сторожа, его внутренние тирады, были закалены такой болью, которая все равно просачивалась сквозь его опьянение, словно его нервную систему принудительно перезагрузили, послав в мозг повышенное электрическое напряжение, отчего его связь между нейронами была вынуждена понизить его пессимизм.

Старая дверь заскрипела, когда Шелби толкнула ее, внутри было темно как ночью, шерстяные тяжелые шторы плотно закрыты, единственный свет в компактной кухне был от лампы, напоминающей «глаз» шахтерской каски, ее света не хватало, чтобы осветить все. Мебель была скудная, дешевая и старая, полная противоположность ценным вещам, среди которых он вырос в «Истерли», хотя он полагал, что полки с трофеями победителя гонок из стерлингового серебра имели какую-то ценность, конечно, но в общем были ничем.

Вырвавшись из ее рук, он потащился к своему креслу, ветхое Арчи Банкер, глубокое, принявшее форму его тела, с выпирающем колдобинами сиденьем. Он откинул голову назад и попытался дышать ртом, пытаясь не делать больших вдохов, чтобы не появлялась боль в ребрах.

Но дергание его ноги заставило опустить его глаза вниз.

— Что ты делаешь?

Белокурая голова Шелби склонилась к его ботинку, и ее рабочие руки быстро справлялись со шнурками, он так не мог бы.

— Я снимаю ботинок, мне кажется с вашей щиколоткой совсем плохо.

Эдвард открыл рот, саркастические слова так и крутились у него на кончике языка.

Но Бог не дал ему ничего сказать, поскольку ботинок с дикой болью был снят.

— Черт побери!

— Мне кажется, вы ее сломали.

Вцепившись руками со всей силы в подлокотники кресло, его сердце ударилось о ребра. И когда все это прошло, он закряхтел.

— Я подгоню свой грузовик…

— Нет! — проскрежетал он сквозь стиснутые зубы. — Ты не сделаешь ничего подобного.

Шелби подняла на него глаза, сидя на полу, и где-то глубоко в своем сознании он отметил, насколько редко было для нее встретиться с ним взглядом. Она всегда была готова парировать его словесные удары, но редко смотрела ему в глаза, стараясь не задерживаться взглядом.

Ее глаза были… необычными, обрамленные густыми, темными, натуральными ресницами, и в ее небесно-голубых глазах присутствовали вкрапления рассвета.

— Если вы не поедете в больницу то, как позвонить вашему личному врачу? И не притворяйтесь, что у вас его нет. Вы — Брэдфорд.

— Нет, дорогая.

Она вздрогнула, как только он сказал «дорогая», как бы признавая, что она была не из тех женщин, которых так называют часто, тем более не такие мужчины, с такой родословной, как у него. И ему стало стыдно, признавшись самому себе, что он хотел причинить ей боль без всякой на то причины.

Нет, на самом деле, это неправда. Скорее из-за того, что он был пьян, и здравый смысл ему отказывал.

Шелби обладала безупречной способностью, подловить его в самые уязвимые моменты, и та его часть, которая все время держала оборону, ненавидела ее за это.

— И как долго ты заботилась о своем отце? — потребовал он ответа.

— Всю свою жизнь.

Джеб Лэндис был страшный пьяница, картежник, бабник… но непревзойденным знатоком лошадей. Он научил Эдварда всему, что знал, когда Эдвард вообще не рассматривал скачки и разведение лошадей, как бизнес, а только как хобби богатого человека и, конечно, Эдвард никогда не предполагал, что у него будет работать его дочь.

Черт, он даже не знал, что у Джеба был ребенок.

По какой-то причине, Эдварду стало интересно, сколько сарказма Шелби вытерпела за эти годы, от высушенного эго ее грешника отца, тренирующую ее… ее для ухода за таким мужчиной, которым Эдвард стал.

Это напоминало, словно Джеб отправил ее сюда специально, показывая свою жестокость к ней, даже из могилы.

Эдвард наклонился вперед и протянул дрожащую руку, коснувшись щеки Шелби. Он ожидал, что ее кожа будет грубой, но это было не так.

Она отпрянула прочь, он сосредоточился на ее губах.

— Я хочу тебя поцеловать.

Вернемся в дом Лиззи, Лейн смотрел на восходящее солнце, ее слова повисли в воздухе между ними.

«Ты не думаешь, … что кто-то убил его?»

Трудный вопрос, если учесть, что он чувствовал себя обманутым, потому что сам не мог убить человека. И это была не горькая пилюля, которую следовало проглотить и оставить без ответа, особенно когда он наблюдал за зарождающемся новым днем на равнинном пейзаже Индианы.

Перед ним было столько удивительной красоты, что его мрачные мысли, казались фугасными бомбами, пронесшиеся над этим пространством.

— Ну? — позвала Лиззи. — Что ты думаешь?

— Я не знаю. Есть ряд людей, которые имеют мотив. Большинство из них родственники, — он поморщился, вспомнив, о чем рассказал ему шериф Рэмси. — Камеры видеонаблюдения на мосту не была включена.

— Что?

Лейн взмахнул рукой в воздух.

— На мосту имеются камеры, которые должны были записать ту ночь. Но когда полицейские проверяли их, то обнаружили, что их никто не включил.

— Поэтому никто не знает, что на самом деле случилось?

— Думаю, да. Но муниципальная полиция думает, что если он прыгнул, то явно оттуда. С другого моста было бы слишком трудно перелезь через ограду и прыгнуть вниз… Митч сказал, что они собираются исправить этот момент на мосту «Большая пятерка», — Лейн покачал головой. — Что же касается убийства? Я думаю, что он прыгнул сам. Я почему-то верю, что он покончил с собой. Долги, опустошение счета трастового фонда… это все подтолкнуло отца. Как, черт возьми, он после всего этого смог бы удержать свою власть в этом городе? Или где-то еще?

— Ты не знаешь, когда они отдадут тело?

— Рэмси сказал, как только будет заключение по вскрытию. Поэтому это вопрос времени, — Лейн внимательно посмотрел на нее. — На самом деле, ты можешь кое-что сделать для меня.

— Скажи, что.

— Речь идет о прощании с отцом. Как только нам отдадут его тело, в «Истерли» хлынут сотни людей, даже тысячи, и я хочу… я хочу, чтобы все было как надо.

Лиззи взяла его за руку и сжала в своей ладони.

— Я уверена, что все будет сделано правильно, как надо.

— Спасибо, — он наклонился и поцеловал внутреннюю сторону ее запястья. — Знаешь, это даже смешно… мне совершенно не хочется чествовать его память, мне не хочется чествовать ничего, что касается отца. Но это связано с именем Брэдфордов… с семьей, хотя и настолько поверхностно, но мне кажется, что это должно происходить не в мою смену, понимаешь? Люди, приехавшие сюда, явно будут искать признаки скандала и вынюхивать не ослабела ли семья, и будь я проклят, если они увидят хоть что-то из этого. И кроме того я очень обеспокоен тем, что мать хочет выйти на прощание или что-то типа того.

Да, это была сущая правда, «молодая» Вирджиния Элизабет Брэдфорд Болдвейн, которой было сейчас за шестьдесят, не встававшая с кровати в течение трех лет, с сиделками, ухаживающими за ней лежачей и делающие постоянно ей прическу, но видно у нее тоже существовали какие-то стандарты достоинства семьи, что даже наркоманка собиралась посетить прощание с мужем. И соответствующий обслуживающий персонал уже принимал меры в доме, чтобы это произошло. В данном случае речь совершенно не касалась его отца. Высшее общество Чарлмонта было настолько же конкурентоспособным, как НХЛ, и событие посещения семьи Брэдфордов, чтобы почтить память, было сродни выигрышу в Суперкубок.

Все хотели получить лучшие места на пятьдесят ярдов.

Все это было настолько лживым. И хотя он всегда знал это, но окончательно понял, когда Лиззи вошла в его жизнь, именно тогда он понял, что постоянно поддерживал пустоту этого имиджа.

— Я хочу пообещать тебе кое-что, — пробормотал он. — После того, как все это закончится… после того, как я исправлю все. Мы уедем отсюда, выберемся. Но я должен пока оставаться здесь, чтобы разрулить этот бардак. Это единственный способ, когда я смогу полностью освободиться от своей семьи. Исправив ошибки моего отца — единственный путь заработать мне свою свободу — заработать свое право на любовь.