Страница 5 из 9
Видно, что в каждом из отведений угнетающий эффект этанола был более выражен для английских слов. Видно также, что, как и в случае со сравнительно коротколатентным N100, этанол угнетал в большей степени и поздний (латенция более 400 мс) негативный потенциал, связанный с категоризацией английских слов. Поскольку было показано, что использование родного и иностранного языка обеспечивается активностью, по крайней мере, частично неперекрывающихся совокупностей нейронов (см., напр.: Ojema
Таблица 1. Уменьшение (в %) амплитуды N100 и позднего негативного потенциала (латенция более 400 мс) после приема алкоголя по сравнению с контролем (100 %)
Поскольку научение родному языку связано с формированием систем на самых ранних этапах онтогенеза, логично предположить, что актуализация этих систем характеризуется большей эмоциональностью, чем актуализация позднее формирующихся систем, связанных с использованием иностранного языка. Действительно, было обнаружено, что высказывания на родном языке, предъявляемые участникам исследования, воспринимаются ими более эмоционально, чем высказывания на иностранном языке (Harris et al., 2003; Puntoni et al., 2009).
Если алкоголь избирательно блокирует более новые системы, можно ожидать, что его введение не только сильнее угнетает электрические потенциалы головного мозга, связанные с категоризацией слов именно иностранного языка, но и усиливает эмоциональность, так как представленность сравнительно более старых (менее дифференцированных) элементов в наборе актуализированных систем увеличивается. Действительно, в проведенных нами экспериментах при введении алкоголя наблюдалось выраженное усиление эмоциональности – эйфория – и одновременно увеличение числа ошибок при категоризации слов (Alexandrov et al., 1998).
Мы также обнаружили, что острое введение алкоголя приводит к статистически значимому усилению эмоциональности и в ситуации психологического тестирования (Бодунов и др., 1996). Участники исследования проходили двукратное тестирование (один раз в трезвом состоянии и один раз под воздействием алкоголя в дозе 1 мл 96 %-ного этанола на 1 кг веса). Использовали Павловский темпераментальный опросник (Бодунов, Романова, 1993), личностный опросник «Пять факторов» (ОПФ) (Big five, П. Т. Коста, Р. Р. Маккрей, адаптирован М. В. Бодуновым), а также опросник структуры темперамента (ОСТ) (Русалов, 1990). Действие алкоголя было сопряжено с ростом показателя «силы нервной системы» и повышением эмоциональной чувствительности (усилением нейротизма, измеряемого опросником «Пять факторов», и увеличением социальной эмоциональной чувствительности, измеряемой ОСТ).
Полученные нами данные о выраженном подавлении актуализации систем более нового, дифференцированного поведения при остром введении алкоголя согласуются с результатами других авторов, демонстрирующими, что алкоголь сильнее влияет на новый опыт, чем на старый, и на более сложное поведение, чем на простое (Huntley, 1974; Alkana, Malcolm, 1986; Howat et al., 1991; Jääskeläinen et al., 1999; White, 2003).
В качестве признака регрессии при введении алкоголя указывается примитивизация поведения (Salvatore, 1972, 1975). Дополнительным компонентом примитивизации, а также отмеченного угнетения активности более новых систем и увеличения активности более старых и менее дифференцированных систем может быть нарушение контроля ошибок в поведении, физиологическим выражением чего является угнетение ЭЭГ-потенциалов, связанных с функционированием «мозговых механизмов детекции ошибок» (Киреев и др., 2008; Ridderinkhof et al., 2002; Nelson et al., 2011). В свою очередь, с этим эффектом может быть связано возникающее у человека при остром введении алкоголя нарушение учета ошибок при обучении, в том числе в виртуальной среде.
В использованной нами (Безденежных, Александров, 2014) методике тестирования людям предлагали обучиться навигации в водном лабиринте Морриса. Участникам исследования сообщали, что они будут находиться в виртуальном бассейне и их задача заключается в том, чтобы при «плавании» как можно быстрее найти скрытую под водой платформу и выбраться на нее. Люди проходили это тестирование в обычном состоянии и состоянии алкогольного опьянения с интервалом в 2–3 месяца. В работе анализировали общее время, необходимое для нахождения платформы, время остановок для смены направления «плавания», тактику «плавания», а также эффект последовательности, т. е. влияния характеристик предшествующей реализации поведения на характеристики последующей. В результате сравнения динамики обучения ориентированию в виртуальном лабиринте под действием острого введения этанола и в контроле было обнаружено, что время поиска у людей, не принимавших алкоголь, зависело от последовательности предшествующих проб (df 1/20, F = 3,199, p = 0,020 и df 2/20, F = 3,163, p = 0,013). В состоянии же алкогольного опьянения время поиска платформы со стартовой позиции 1 и 2 не зависело от последовательности предшествующих проб (df 3/19, F = 0,336, p = 0,84 и df 4/19, F = 0,311, p = 0,63). Результаты данного эксперимента указывают на то, что у «алкогольной» группы эффект последовательности не выявляется. Можно предположить, что алкоголь, подавляя активность нейронов дифференцированных систем, существенно влияет на детальность, точность процесса прогнозирования, которые связаны с учетом оценки результатов предшествующих действий при планировании следующих действий. «Огрубление» данного процесса оказывается важным фактором, влияющим на формирование памяти.
Неудивительно, что повышенная эмоциональность и пониженный контроль ошибок в поведении обусловливают неадекватно завышенное представление участников эксперимента об эффективности собственного поведения (Conger, 1958; Alexandrov et al., 1998).
Таким образом, полученные результаты указывают на то, что увеличение относительного вклада рано сформированных менее дифференцированных систем в обеспечение поведения связано с увеличением интенсивности эмоций[4]. С этими результатами согласуются и данные, полученные при картировании активности мозга человека в условиях высокоэмоционального состояния – оргазма (Tiihonen et al., 1994; Georgiadis et al., 2006). Было обнаружено, что во время оргазма активность корковых областей, в которых особенно велико число нейронов высокодифференцированных систем (см.: Alexandrov et al., 2000), как правило, достоверно уменьшается.
Эта логика сопоставима с той, которую проводит В. Ф. Петренко при анализе влияния эмоций на процессы категоризации. Он рассматривает порождение значения как «последовательный переход от коннотативной нерасчлененности [сравнительно низкая дифференцированность] к предметно-категориальной организации, включающей обогащение содержанием на каждом уровне [сравнительно высокая дифференцированность]». Аффект же, рассматриваемый как «простейшая форма эмоционального проявления», обусловливает «обратный переход»: «…от более расчлененных (предметно-категориальных) форм категоризации к аффективно-ситуативным (коннотативным) формам категоризации» (Петренко, 1997, с. 192–193). Сходные представления развивались, как мы уже отмечали, и другими авторами, например, П. Жане (1929/2010) и Ж.-П. Сартром (1948/1984).
В то же время полученные нами данные позволяют сделать вывод о том, что регрессия при введении алкоголя имеет в своей основе врéменное угнетение активности нейронов более новых дифференцированных систем – элементов субъективного опыта, т. е. врéменную дедифференциацию. Иначе говоря, под дедифференциацией нами понимается обратимое[5] относительное увеличение представленности в актуализированном опыте менее дифференцированных систем[6].
4
Можно заметить, что мы не рассматриваем здесь те или иные отдельные эмоции, но говорим об эмоциях вообще. Это определяется особенностями нашего представления об «эмоциях» (см.: Александров Ю. И., 2006; Alexandrov, 1999a, b; Alexandrov, Sams, 2005), с позиций которого концепция «эмоций» соотносима с концепциями обыденной психологии (folk psychology). Данная позиция согласуется со сформулированной ранее (Vanderwolf et al., 1988, р. 46): «Имеется мало научных оснований для общепринятого взгляда, согласно которому концепции обыденной психологии, такие как „эмоция“ или „мотивация“, действительно соответствуют анатомическим и функциональным образованиям мозга. Следовательно, традиционные психологические концепции часто служат в качестве вводящих в заблуждение инструкций для исследования мозгового контроля поведения». Эмоции рассматриваются нами не как специальное поведение, не как отдельные психические или специфические физиологические процессы (хотя некоторые процессы, например изменение электрического сопротивления кожи, могут часто связываться с появлением эмоций), а как обозначение доступных индивиду субъективных переживаний (воспринимаемых с позиции первого лица – first-person perspective), которые являются характеристиками актуализации у него множества низкодифференцированных систем, направленных на достижение самых разных результатов. С данным представлением, в свою очередь, согласуются взгляды других авторов (Lindquist et al., 2013; см. также: Barrett, 2006). Они приводят убедительные теоретические аргументы и сводку данных экспериментов в пользу утверждения о том, что определенная эмоция (счастье, гнев, печаль и др.) обозначает не реально существующий объект или явление («natural kind»), а является категорией обыденного знания (common sense category), которое соотносится с «широким рядом ментальных событий, различающихся физиологически, поведенчески, когнитивно, субъективно» (Lindquist et al., 2013, р. 259; курсив наш). Уже представленное и предстоящее обсуждение наших результатов и данных литературы показывает, что у этого широкого ряда разнообразных событий есть тем не менее общее свойство – повышение представленности в наборе систем, обеспечивающих текущее поведение, систем низкой дифференциации.
5
Указывая на обратимость дедифференциации, мы подчеркиваем принципиальную (см. раз дел 1.1) необратимость процессов развития и утверждаем, соглашаясь с К. Голдштейном (Goldstein, 1939) и Б. В. Зейгарник (1986), что регрессия в структурном, «механизменном» плане не является «шагом назад», хотя феноменологически и может выступать как «возврат в детство» (см. в разделе 3.1 наши экспериментальные данные, свидетельствующие в пользу этого утверждения). К. Левин также подчеркивал, что регрессия не есть буквальный «возврат назад», поскольку «время никогда назад не поворачивает» (Левин, 2001, с. 273).
6
Сделанный вывод имеет определенное сходство с утверждениями М. Боуэна (Теория семейных…, 2015) – крупного теоретика в области семейной психотерапии, который «вывел свои положения из прямого наблюдения за поведением человека» (Бейкер, 1991, с. 164; курсив наш). Боуэн также связывает повышение эмоциональности с понижением дифференциации и поведенческой регрессией (которую он в отличие от нас рассматривает как дезадаптивное состояние). Однако и его представление о дифференциации представляется соответствующим нашему только при очень поверхностном анализе. Относясь к описанию динамики Я (в частности, выделяются уровни целостного Я и псевдо-Я), слитности – раздельности эмоционального и интеллектуального, внутрисемейных отношений, оно включает положения о существовании специальных эмоциональных и интеллектуальных систем, причем у животного имеются только эмоциональные системы, а также положение о том, что «уровни дифференциации» могут «всю жизнь оставаться практически неизменными» (Теория семейных…, 2015, с. 189; см. анализ его теории: Бейкер, 1991; Варга, Хамитова, 2005). Данное понимание принципиально отличается от нашего, лежащего в основе рассмотрения развития и системной дифференциации. Эти различия определяют и наши расхождения в оценке значения регрессии (подробнее см. ниже).