Наследие

— Не доверяете людям, которые внезапно меняют убеждения? — хмыкнул Лафонтен. — Вы правы… Но сначала давайте попробуем разобраться.

— Как скажете, — вздохнул Грант. — Когда вы хотели с ним поговорить?

— Сегодня. И чем скорее, тем лучше.

— Хорошо, я распоряжусь. Через полчаса вас устроит?

— Вполне. — Лафонтен поднялся, собираясь уйти. — До встречи, Деннис.

— Вы не думаете, что разговор, о котором вы просите, опасен? — неожиданно спросил Грант.

— Нет, не думаю, — пожал плечами Верховный. — Впрочем, есть разные способы обеспечить безопасность. Прикажите надеть на него наручники, если вам так будет спокойнее.

— Я так и сделаю, — буркнул Грант.

А он выглядит почти спокойным, отметил про себя Лафонтен. Огорченным — да, но спокойным. Прежняя растерянность и смятение исчезли, как будто миновал первый шок, и все встало на свои места. Может быть, отношения Гранта и Розье все же были не настолько близкими, как он предполагал прежде? Да, фотография… Но, даже если Грант был предметом увлечения Розье, откуда известно, что это чувство было взаимным?

Неужели хоть в чем-то дела обстояли лучше, чем ему казалось?

*

Двое охранников втолкнули Розье в кабинет; он перешагнул порог и остановился, не опуская головы и заносчиво глядя куда-то в сторону. Лафонтен окинул его взглядом, отмечая про себя и бледное лицо, похудевшее, с наметившимися морщинками, и тени вокруг глаз и упрямо сжатых губ. Потом сказал:

— Оставьте нас вдвоем.

Старший охранник, кивнув, снял с пояса пару наручников. Розье глянул равнодушно:

— Это зачем?

— Приказ Первого Трибуна.

Брови Розье дрогнули, обозначая страдальческую гримасу; он прикусил губу и молча поднял перед собой руки.

Охранники подвели Розье к столу Верховного, усадили в кресло для посетителей и ушли. Розье молчал, глядя в стол и напряженно сжав скованные в запястьях руки. Лафонтен некоторое время тоже изучал его молча. Потом произнес:

— Только один вопрос, Камилл. Зачем?

Розье, не поднимая глаз, скривил губы:

— Почему вам было не спросить об этом во время допроса?

— Потому что я обещал не выставлять напоказ вашу личную жизнь. Кроме того, на такие вопросы человек лучше отвечает в здравом уме.

— Да, — тоскливо усмехнулся Розье. — Трудно оставаться в здравом уме, когда тебе выкручивают руки и колют наркотики.

— Предпочитаете более болезненные способы развязать язык? — спросил Верховный. — Электрошок? Раскаленные клещи? Не валяйте дурака, Камилл! Ваш заговор поставил под угрозу существование Ордена, а вы ждете заботы о вашем раненом самолюбии?

Розье, вздернув подбородок, обжег Верховного полным ненависти взглядом:

— Не путайте интересы Ордена со своими амбициями!

— Со своими амбициями? — тихо повторил Лафонтен.

Усмехнулся и покачал головой. Потом рывком открыл ящик стола, вытащил папку с отчетом начальника информационной службы и швырнул ее на стол перед Розье:

— Вот это, по-вашему, мои амбиции? А вот это? — следом на стол упали две папки с делами погибших агентов. — Это жертвы тоже моих амбиций?! Вы имеете хоть какое-то представление о цене ваших амбиций?!

Розье, ошеломленный этой вспышкой, осторожно придвинул к себе первую папку и раскрыл ее. Лафонтен с мрачным удовлетворением следил, как за чтением меняется выражение его лица.

— Черт возьми! Я даже не думал, что такое возможно. — Розье глянул на другие папки, прочитал на обложках имена. — Что с ними?

— Они мертвы.

— Но как?

— Один застрелен, у другого сломана шея. Леди Кедвин оказалась для них опасной добычей.

Розье со стоном опустил голову на руки. Глухо спросил:

— Что со мной будет?

Лафонтен достал портсигар:

— Судить и наказывать — дело Трибунала, а не мое.

— Неужели?

— А вас это удивляет? Вас, друга Первого Трибуна?

— Бывшего друга Первого Трибуна. Вашими стараниями, — зло усмехнулся Розье.

— Моими? — удивился Верховный. — Ах, да… Намного лучше было бы лишить его титула и чести, но позволить считать вас хорошим другом. А я имел наглость поступить иначе.

— Вы прекрасно понимаете, о чем я, — процедил Розье.

— Нет, Камилл, уж не взыщите — не понимаю. Лгали своему другу вы, под обвинение в клятвопреступлении подводили его вы, а виноват в этом, оказывается, я.

— Все было не так, — проговорил Розье. Глянул на лежащие перед ним бумаги. — И этого я тоже не хотел.

Лафонтен подался вперед:

— А чего вы хотели, Камилл? Чего? У вас не было врагов, ваша карьера Стража складывалась очень хорошо. А что вас ждет теперь? Суд и казнь? Ради чего?

Розье выпрямился; его лицо вновь приобрело холодное и замкнутое выражение.

— Я не боюсь ни суда, ни казни. — Он повернул голову и впервые глянул Верховному прямо в глаза. — Это была личная месть.

— Личная месть кому?

— Вам.

Несколько секунд Лафонтен смотрел на него, слишком удивленный даже для гнева.

— Камилл, вы в своем уме? Даже если предположить, что я заслужил вашу месть… Но каким образом? Я никогда не сказал вам ни одного резкого слова, не говоря о чем-то более существенном!

— О да, — криво улыбнулся Розье. — Насчет резких слов — чистая правда. Так вы и убиваете не иначе, как с церемонным расшаркиванием.

На ядовитую усмешку Лафонтен внимания не обратил. Убивать с церемонным расшаркиванием — это было что-то совсем новое. Даже раскопав где-то скрытые детали биографии Верховного, узнать такие личные подробности, как почерк убийства, Розье не мог никак. Он и не знает этих подробностей, хотя чью-то ложь повторяет очень убежденно.

Но какое Камиллу Розье дело до событий, которым лет больше, чем ему?

— Продолжайте, Камилл, я весь внимание. Не каждый день узнаешь о себе столько нового. Так кого я убил… с церемонным расшаркиванием, как вы изволили выразиться?

Розье уже снова смотрел прямо перед собой.

— Мой отец не смог жениться на моей матери сразу, потому что не был разведен с первой женой. Мне было почти шесть, когда он наконец смог получить развод, я был достаточно взрослым, чтобы запомнить… Он собирался жениться на матери и официально усыновить меня. Но не успел. Мы остались одни. Женщина с маленьким ребенком без средств к существованию… Ей пришлось выйти за нелюбимого человека, только чтобы создать подобие семьи, дать мне возможность выучиться и чего-то добиться в жизни. Но все равно, я оставался незаконнорожденным! Всю жизнь я должен был что-то доказывать — таким, как вы, богатым наследникам известных фамилий. Доказывать свое право на равенство там, где у меня были все права по рождению. У меня были бы эти права — если бы не вы. Вы отняли у меня все, вместе с именем моего настоящего отца.

— О каком имени вы говорите, Камилл?

— А вы все еще не догадались? — с издевкой отозвался Розье. — Могли бы, если бы получше изучили мою биографию и сопоставили кое-что. Например, дату замужества и добрачную фамилию моей матери. Двадцать шесть лет назад… Скольких же еще вы убили, расчищая себе дорогу к этому креслу?

Лафонтен неторопливо достал сигарету, щелкнул зажигалкой, закуривая:

— Ваш отец — Клод Валера?

— Слава Богу, хотя бы имя вы помните! Жаль, что я так поздно узнал обо всем, но лучше поздно, чем никогда. Ну, что вы молчите?

— Вы ждете, что я забьюсь в истерике и начну вымаливать у вас прощение? — произнес Лафонтен. — В смерти Клода Валера, отец он вам или нет, не виноват никто, кроме него самого.

— Я вам не верю, — бросил Розье. — И не говорите мне про доказательства — вы же сами вели расследование, могли состряпать что угодно.

— Верите вы мне или не верите, дело ваше. Вы разочаровали меня, Камилл. Я был о вас лучшего мнения.

— Что? — ошарашенно уставился на него Розье.

— Мстить нужно уметь. А вы пока только наделали жестоких ошибок и зачеркнули свою жизнь. Непонятно, ради чего.

— О, это только начало! — скривил губы Розье. — Интересно, хватит ли вам бесстыдства убить сына, зная, что на вашей совести смерть отца?