Наследие

Она повеселела. Встала, расправила плечи, даже став выше ростом. И спросила уже без дрожи в голосе:

— Вы пьете черный кофе или со сливками?

— С коньяком. Но сначала принесите бумаги.

К концу рабочего дня он чувствовал себя действительно усталым. Не из-за количества писем и телефонных звонков — после разбора дел, доставшихся ему в наследство от двух Верховных Координаторов. Уже после беглого знакомства он решил, что Дюссо в своем кресле тоже не задержится. Конечно, обида девчонки-секретарши — не основание для революций. Но «подвиги» Валера были куда разнообразнее, даже по финансовым сводкам это видно, не говоря уж о кадровых назначениях, которые, надо же такому случиться, утверждаются Трибуналом. И как хорошо, что он продержался у руля только два месяца!

Первому Трибуну, у которого под носом творятся подобные вещи, это звание явно не по росту.

Марси целый день летала, будто на крыльях, но работы на сегодня было достаточно. Лафонтен отпустил секретаря и сам решил отправиться домой. А по пути нанести еще один визит…

*

…Верчезе встретил его, лежа в постели. Видимо, уже не мог даже сидеть в кресле. Сиделка придвинула к кровати стул и тихо вышла из комнаты. Лафонтен сел.

— Марко.

— Тебя следует поздравить, мой мальчик, — произнес Верчезе чуть слышно. — С удачным завершением расследования или с новым назначением?

— С тем и другим, — отозвался Лафонтен, беря его за руку так, чтобы показать золотой перстень на своей руке.

Верчезе напрягся:

— А Валера? Антонио сказал, что он покончил с собой… Все чисто?

— Да. Он застрелился, после того, как ознакомился с результатами наших совместных поисков.

Верчезе облегченно вздохнул и улыбнулся:

— Не наших. Твоих… Это твоя победа, Антуан. Что ж, теперь я могу умереть спокойно.

— Что? Марко, что вы!

— Посмотри на меня, Антуан, — снова чуть слышно сказал Верчезе. — Я уже не то что одной ногой, я по горло в могиле… Но так хотелось увидеть, чем все это закончится.

Он перевел дыхание, и Лафонтен побоялся его перебивать.

— Прости меня… прости за все, что тебе пришлось взять на душу в последние годы. Но я не мог иначе. Орден катился в пропасть, я чувствовал это. Все рушилось… а эти разжиревшие каплуны из своих руководящих кресел ничего не хотели замечать. Им нужна была встряска… такая, какую устроить мне было не по силам. Берк чувствовал это, и он удержал бы Орден от падения… Но он тоже был один. Я должен был ему помочь. И я создал тебя. Хотя нет, не создал… Только открыл тебе дорогу к тому, чего ты действительно заслуживаешь.

Верчезе напрягся, приподнимаясь на кровати:

— Не давай им успокаиваться. Заставь шевелиться, заставь помнить, кто они и у руля какой организации стоят! Заставь бояться, если для другого их куцые мозги не годятся. Пусть худеют от страха при одном звуке твоего имени!.. — и снова упал на подушки, ловя воздух. — Не разочаруй меня.

— Не разочарую, — тихо произнес Лафонтен.

— Хорошо… хорошо. Теперь иди. Я уже сказал все, что нужно… Это такое благо — знать, что не оставил незаконченных дел.

Верчезе глубоко вздохнул и закрыл глаза.

Лафонтен пожал ему руку, уловив ответное пожатие, и осторожно положил ее поверх одеяла. Встал, тихо вышел из комнаты.

Он был уверен, что говорил с Верчезе последний раз.

*

Вечером он сидел на балконе, в своем любимом кресле, глядя на закат и по давней привычке мысленно подводя итоги долгого дня. Сигарета в руке, бутылка и бокал с коньяком на столике рядом — обычно этого ему хватало, чтобы расслабиться. Но на сегодня дела еще не закончены. Потому что Арман не успокоится, пока не получит ответы на свои вопросы. Следовало поговорить с ним раньше, но вышло так, что он вернулся в Париж накануне поздно вечером, не ночью же было затевать разговоры. А утром его уже ошеломили новостями и сплетнями.

Скрипнула и стукнула стеклянная дверь балкона.

— Отец?

— Да. Проходи, садись.

Арман, подойдя, присел в другое кресло. Глянул из-под отросших черных вихров:

— Почему ты не захотел поговорить со мной?

— Потому что мой офис — не место для откровений. Слишком много глаз и ушей.

— А сейчас мы можем поговорить?

— Конечно.

Арман облегченно вздохнул и перешел к делу:

— Странные слухи, отец. Ты не был кандидатом на пост Верховного Координатора. И Валера… Все выглядит так, будто…

— Договаривай.

— Кое-кто считает, что ты убил его, чтобы занять его место, — напрямик сказал Арман.

— Убил? За закрытой изнутри дверью кабинета, сам находясь в приемной? Я начинаю завидовать самому себе.

— А вот иронизируешь ты напрасно, отец. Все знают, что ты был последним, кто говорил с ним. Доведение до самоубийства — тоже убийство. Если это правда…

— То что?

— Ну… хотя бы скажи мне. Ты мой отец, я не выдам тебя. Я все пойму!

Лафонтен внимательно посмотрел на сына. А мальчик-то действительно вырос. И парой красивых убедительных фраз объяснения не закончатся.

— Клод Валера застрелился, и никто с ним рядом не стоял и пистолет у виска не держал, — сказал он спокойно.— Но он умер, потому что я этого захотел.

— Почему? — требовательно спросил Арман. — Я знаю, то есть я и раньше слышал, что ты способен на очень странные поступки. Но…

— Потому что иного он не заслуживал.

Слова вырвались прежде мысли, но Арман как будто не заметил непозволительного всплеска эмоций. Только голову к плечу наклонил, продолжая смотреть серьезно и выжидательно.

— Валера был замешан в криминальном бизнесе. Безотносительно своей деятельности в Ордене. Скрывал это очень удачно, надо отдать должное. А когда стал Региональным Координатором, придумал, как использовать наши счета и коммуникации для прикрытия контрабандной торговли. Густав Бергман это заметил, но его запугали и заставили молчать. А потом Валера заказал убийство Альфреда Берка и сам стал Гроссмейстером. И первым делом попытался избавиться от Бергмана, обвинив его в клятвопреступлении по фальшивым уликам, к счастью, неудачно. Потом нацелился на Антонио Маретти, который мешал ему окончательно сделать Трибунал своим орудием. На этом его карьера закончилась.

Он умолк и взял со столика портсигар. Достал сигарету.

— Даже если все так, — негромко и по-прежнему настойчиво произнес Арман, — ты мог сделать заявление в Трибунал. Потребовать расследования…

— Потребовать расследования у кого? У тех, кто помог Валера стать Верховным Координатором? Кто два месяца закрывал глаза на творимый им беспредел? У Дюссо как поднялась рука утвердить насквозь фальшивое обвинение и какого честного расследования можно после этого ждать?

— Трибунал состоит не из одного Дюссо, — упрямо мотнул головой Арман. — Почему ты счел, что можешь принимать такие решения один?! А если это ошибка, за которую придется отвечать?

— Я буду отвечать, — отозвался он тише, но жестче. — Буду — перед Богом и перед своей совестью. Но не перед трусливыми лицемерами, которые торгуют своими клятвами. И не Жаку Дюссо лезть мне в исповедники или судьи.

Арман смотрел на него молча, с пугающе знакомым выражением недоверия и неприятия. Потом встал, ушел к перилам балкона и отвернулся. Лафонтен тоже молчал, крутя в пальцах незажженную сигарету и остро жалея о том, что не умеет успокаивать и убеждать. Только это — сказать то, что можно облечь в слова, и ждать, как они будут поняты и приняты.

Если будут.

Молчание становилось нестерпимым, но заговорить он не успел. Арман повернулся и глянул снова внимательно, но уже без прежнего негодования, как будто что-то для себя решив.

— А еще про тебя говорят, что ты никого и ничего не боишься.

Лафонтен пожал плечами и взял со столика зажигалку. Закурил, взмахом ладони разогнал дым.

— Люди, которые ничего не боятся, бывают только в сказках и мифах, Арман. Разница лишь в том, что одних страх парализует, других — подвигает к активным действиям.

— Я узнаю когда-нибудь, чем сумел напугать тебя Валера?