Страница 4 из 176
Вскоре все улеглись.
Михаил тронул Ксеню, хотел погладить: не сердись, мол, но она так повела плечом, что он отдернул руку. «И надо же было мне, дураку, когда-то рассказать о Ларисе… Явилась. Не ключ она искала. Хотела на Ксеню посмотреть, себя показать…»
Михаил вздохнул, выпростал руки из-под одеяла — в хате было жарко. Полежал так, не шевелясь.
Вспомнил, как первый раз увидел Ксеню…
Пришел он в город поздней осенью, когда в Солодовке уже протапливали печки соломой. По утрам легкий ледок, тонкий, как слюда, затягивал лужицы. Пришел в яловых сапогах, густо смазанных дегтем. За эти сапоги, наверное, и прозвали его заводские девчата хохлом-мазницей: «Хохол-мазница, хохол-мазница, давай дразниться». Только Ксеня, которая работала вместе с ним в литейном цехе, не называла его так.
Щемящая нежность шевельнулась в нем, он не мог больше спокойно лежать. Повернулся, придвинулся ближе к ней. Завитки ее волос щекотали ему нос и щеку, но он не отстранился. Михаил чувствовал, что она не спит. Ксеня действительно не спала. Все еще рассерженная, лежала, повернувшись лицом к стенке.
«Ну и характер», — подумал Михаил.
Наверное, этот характер и привел ее под венец с Михаилом. Михаил тоже был горд и самолюбив. Не будь этого, возможно, она рассталась бы с ним, как с Леней Андриановым и Жозефом Мари…
Леня Андрианов был ее первой, полудетской любовью. По настоянию отца Ксеня пела в церковном хоре. Леня тоже бывал в церкви. Иногда в хоре пела и сестра Ксени Марфа. Она-то и сказала однажды: посмотри, как этот черненький глазками на тебя зыркает. И действительно, Леня (она позже узнала его имя) нет-нет да и взглянет на нее. В этих робких взглядах даже она, наивная девочка, могла прочитать только одно — обожание.
Потом она с Леней встретилась на вечеринке у Мани Шиловой. Молодежь по субботам и воскресеньям собиралась или у братьев Строковых, или у Шиловой. Пели песни, играли в «почту» и во «флирт».
Как-то в воскресенье пошли всей компанией в Дубки. На обмытых дождями ветках уже появились маленькие зеленые клейкие листики. Зеленела молодая трава на полях. Чуть влажноватый, густой весенний воздух пронзали золотистые солнечные лучи. Было такое ощущение, будто идешь по морскому дну. А может, это только ей, фантазерке, так казалось.
Вечером прибежала Ленина сестра, Вера, принесла записку:
«Очень хочу с вами увидеться завтра вечером в парке. Буду ждать около фонтана. Леня».
Записка попала к Марфе. Она только что вышла замуж и жила еще в родительском доме. Марфа полюбопытствовала, прочла записку — и пошло: «Ах ты, чертово кошеня! У тебя уже кавалерчики на уме. Вот я скажу матери…» Но отец вступился за Ксеню. Родители Лени были людьми верующими, и Ксене было позволено дружить с ним.
Дружба их продолжалась без малого три года, и все уже на улице говорили об их близкой свадьбе.
В техникуме, где учился Леня, был праздничный вечер. На этот вечер каким-то образом проникла Маня Шилова. (Недаром ее прозвали Шилом.) На другой день она хвасталась подругам: «Андрианов целый вечер со мной танцевал, пошел провожать, пытался поцеловать… Если бы я захотела…»
Когда Ксеня узнала об этом, такая горькая, непереносимая обида захлестнула ее, что, казалось, и жить незачем. Она не могла простить такого предательства Лене. Ксеня стала избегать его. Он присылал ей письма — она их рвала, не читая. Он подстерегал ее у клуба — она через черный ход прошмыгивала незамеченной. Наконец случайно они встретились у Строковых.
— Ксеня! Нам надо поговорить…
— Нам не о чем разговаривать.
Он схватил ее за руку. Она вырвалась. Андрианов кинулся за ней на улицу. Шел до самого Степка, где стояла церковь, и говорил, убеждал, объяснял: Шилова соврала. Но Ксеня была неумолима.
— Хотя бы имел смелость признаться, сказать правду…
— А я сказал правду…
— Не верю я…
— Не веришь? — Андрианов остановился. — Тогда…
Она тоже остановилась:
— Что тогда?
— Тогда желаю тебе счастья… Прощай!
Она фыркнула:
— Прощай!..
Пошла не оглядываясь. Чувствовала: он стоит, смотрит ей вслед. Сердцем поняла, что это конец. И стало жалко всего, что было. Три года ведь дружили — не шутка. Но теперь конец. Она не пересилит себя, не сделает первого шага к примирению, и он, наверное, теперь тоже… Обернулась у калитки, увидела: он все еще стоит на углу. Во двор уже вбежала, не сдерживая слез. Забилась в угол сада, в терновник, просидела там до вечера, выплакалась.
Андрианов, окончив техникум, уехал в Ростов, поступил в институт. Тоскливо стало совсем. Как-то подружки вытащили ее в заводской клуб. Познакомили с Жозефом Мари.
Жозеф был итальянцем. Учился в мореходном училище. Ходил в черном бушлате, в начищенных до блеска ботинках. Вся семья его — и дед, и отец — были моряками, капитанами. Он тоже хотел стать капитаном. Когда Жозеф однажды, пригласив ее в клуб, не пришел вовремя, Ксеня сказала ему при встрече, что между ними все кончено. Жозеф еще две недели поджидал ее у клуба. И каждый вечер слышал одно и то же: нет.
В заводском клубе организовался кружок «Синяя блуза». Одним из организаторов кружка был Михаил Путивцев. Он очень изменился за три года: и манеры, и одежда. Ничто не напоминало «хохла-мазницу» в яловых, густо смазанных дегтем сапогах.
Среди синеблузников объявились свои поэты и драматурги. Ставили и классику, и «свои» пьесы. В одной из таких пьес Ксеня играла роль королевы, Михаил Путивцев — министра. Во время бала во дворец врывался отряд Красной гвардии — впереди Костя Завадский с красным знаменем. Королева падала в обморок, министры от страха лезли под стол. Ксеню должен был подхватить Михаил. Сначала все разыгрывалось на словах, а на генеральной репетиции надо было падать взаправду. «Министр» стал на колени. «Вы не бойтесь, падайте, падайте. Я выдержу, я спортсмен…» — «А я не боюсь», — гордо ответила «королева» и упала в объятия «министра».
После репетиции кружковцы часто шли на берег моря, рассаживались на круче, пели песни. Путивцев никогда с ними не ходил, и Ксеня решила, что он женат, а спросить у кого-нибудь стеснялась.
Однажды Михаил тоже пошел с ними. В тот вечер все почему-то быстро разошлись, а они с Ксеней остались. Ночь стояла лунная. Серебристая дорожка наискосок прочеркивала море. По дорожке скользила яхта, то приближаясь к берегу, то удаляясь. У берега вода как бы просвечивалась изнутри, но чем дальше, тем водная гладь становилась темнее и загадочнее.
Низко висящая, прозрачная синь неба временами подкрашивалась отсветами багрового пламени над металлургическим заводом. Тот характерный заводской шум, к которому Ксеня привыкла с детства, ночью слышался явственнее и резче. Путивцев прочитал Ксене свои стихи о заводе. Она запомнила две строчки: «Весна бросает с крыш хрусталь. Со звоном бьет о мостовую». Оказывается, он стихи пишет и не женат, а не бывал с ними здесь потому, что у него нет времени, осенью он оканчивает рабфак.
— Давайте играть в «колоски», — неожиданно предложил Михаил.
— А как это? — Ксеня такой игры не знала.
— Очень просто. — Михаил вскочил, нашел в траве несколько зеленых колосков.
— Я беру один конец колоска в рот, а вы другой, и кто быстрее сжует свою половину, — пояснил он. — Попробуем?
— Попробуем… — Но тут же Ксеня спохватилась, поняв, что игра ведет к поцелую. — Ага… Хитрый вы… Нет уж, как-нибудь в другой раз в «колоски» сыграем…
Тепла и коротка июльская ночь. Одурманивающе-сладко ночью пахнут травы. Ясны и притягательны редкие звезды на чистом небе.
Они просидели до рассвета…
Домой Ксеня не шла, а бежала: «Что скажет отец, если дознается, что явилась утром!»
Захар, муж Марфы, потихоньку открыв дверь, сочувственно прошептал:
— Где тебя черти носят?.. Я уже четвертый раз перевожу часы. Всю ночь не спал!
Михаил проснулся. Страшно хотелось пить, горло до боли пересохло. Он спустил ноги с кровати и, ступая только на пятки, чтобы не было так холодно от настывшего за ночь пола, прошел на кухню, где на лавке стояло ведро с водой. Водица сладкая, колодезная, своя. Такой в городе не бывает. Такой можно бочку выпить. Напившись, он вернулся в зал и увидел отсветы на стене. Выглянул в окно — багровые языки пламени поднимались над крышами, и тут раздался звон колокола на деревенской церквушке.