Такая долгая жизнь

— Спасибо, мамаша, перед отъездом мы плотно поели.

— Мы, мам, лучше пройдемся, — сказал Михаил. — Я товарищам село наше покажу. А вернемся — тогда и закусим.

— Та шо там смотреть? Село як село. Ни речки, ни озера нема. Була когда-сь речка у Красном яру, а теперь там один паслен растэ.

— Не место красит человека, а человек место, — сказал Романов. — Пантелеем вашим мы гордимся. Михаил, я уверен, тоже будет большим человеком. Добрые у вас и младшие сыновья. Такие люди новой нашей жизни очень нужны…

Эти слова растрогали Анастасию Сидоровну.

— Ци слова для матери радисть. Жаль, Афанас не чуе. Була сьодни на його могильци… — Анастасия Сидоровна обернулась к Михаилу: — Як помру, сынок, поховайтэ мэнз рядом с батьком.

— Та шо вы, мам, про смерть балакаете. Чи хвориете вы, чи шо? — подала голос Фекла.

— Хворий чи ни хворий — всьому свий час. Афанас — он не хворав, а час прийшов — и бог забрав.

— Не надо думать об этом, мама, — попросил Михаил.

— Та я и не думаю, сын. Так, к слову прийшлось.

— Вот это и есть наш Красный яр, — говорил Михаил. — Раньше он Черным звался. Текла по дну его речушка. А дно было черным. Антрацитная жила тут проходила. И вода казалась черной, вот поэтому яр и прозвали Черным. А уж в гражданскую, когда стоял здесь отряд есаула Семилетова, порубили здесь белоказаки десять своих односумов, которые хотели к красным перейти. Кровищи тут было — все кусты красные. Совсем озверели беляки: зло их жгло, что и казаки стали переходить на сторону красных… Вот тогда народ и прозвал этот яр по-новому — Красным.

— Хорошая сказка, — задумчиво сказал Клим.

— Да это ж не сказка.

— Я знаю, — перебил Романов. — Это я к тому, что рассказ твой надо бы высечь здесь на камне, чтобы все, кто приходил сюда, к Красному яру, и еще придут после нас, смогли бы узнать эту историю — почему яр этот Красным зовется.

Обрыв, на котором стояли Романов, Путивцев и Хоменко, круто уходил вниз, заросли пахучего паслена кустились на его неровностях. Местами склон был обнажен осыпями. Дно балки тоже заросло пасленом. Другой склон был пологим. Густая, высокая, местами пожухлая трава покрывала его.

— Если здесь антрацитная жила, чего ж разработок не ведут? — спросил Кузьма Хоменко.

— Не жила оказалась, а жилка, — пояснил Михаил. — Мужики кайлами ее вырубили — две зимы село углем топило, и все.

Вскоре вернулись в село. Михаил хотел было схитрить, миновать церковную площадь. Но церковь как перст торчала посреди села, а с площади доносился праздничный гомон, людской шум, ржание лошадей.

— Что у вас, праздник в селе? — поинтересовался Романов.

Михаил махнул рукой:

— Престол.

— Прочно религиозный дурман еще в людях сидит, — оживился Кузьма. — Вот батько мой, например. Вроде не верит. Случается, в бога загнет. А как прижучит его болезнь или беда какая — крестится: господи, помоги. Я ему говорю: «Батя, вы же неверующий». А он мне отвечает: «Ну и что ж? А вдруг да поможет?» — «Кто ж поможет, если его нету?» — «А может, и есть!» — «Тогда чего вы в бога ругаетесь — вдруг услышит?» — «Не услышит», — спокойненько отвечает он. «А почему?» — «Уж больно большое ухо надо иметь, чтоб всех услышать. Разве только я ругаю его в сей момент? Тыщи… а среди тыщ разве разберешь, кто это выругался: я или наш сосед, Тимоха». — «Интересно получается: когда ругаетесь, то он не узнает, а когда просишь, может, и дойдет до него твоя просьба…»

— Тесть мой тоже верующий, — сказал Михаил. — Без Библии — ни шагу. Да вы знаете…

— Плохо мы свою правду объяснять умеем. Нам бы тоже не мешало свою библию иметь. Чтоб на все случаи жизни. Кратко, ясно и понятно каждому. Учиться всем нам надо, — неожиданно повернул разговор Романов. — Только где времени взять?

— Может, Ананьин прав: надо заниматься только партийной работой, а производством пусть занимаются инженеры? — неуверенно спросил Михаил.

Романов будто ждал этого вопроса и с ходу:

— Волевач стар. И мыслит по-старому. Не знай я хоть немного производство, не подталкивай его — топтались бы мы на месте.

— Надо, значит, менять директора, — с непосредственностью, свойственной ему, посоветовал Кузьма.

— Ну, поставлю я вопрос перед крайкомом, перед ЦК. Дадут мне другого спеца. Лучше ли? Не знаю. Этот хоть не вредит. А своих, красных командиров производства, мы еще не вырастили. Читал я недавно в «Правде», что Промакадемия сделала первый выпуск — сто человек. А что такое сто человек на нашу страну? Вот и приходится заниматься всем, а в сутках — двадцать четыре часа.

— Тут, за углом, правление нашего колхоза. Зайдем. Дядька Демка должен быть там, — предложил Михаил.

Демьян Путивцев был в правлении. Увидев Михаила, а с ним двух незнакомых, оживился. Еще вчера Максим сказал ему, что должен приехать Михаил и перевезти их в город. «Редеет Солодовка, — с грустью подумал Демьян. — Сначала Михаил. Теперь вот Алексей и Максим… Алексей, говорят, механиком стал. Ему бы самый раз на тракторе. Сказал Михаилу об этом, а тот против: «Несознательный вы, дядя. Заводу тоже нужны люди». Может, и несознательный, а только жаль, что племянники уезжают».

Демьян поднялся навстречу гостям.

— Заходьте, заходьте!.. А вас як величати? — протягивая руку Романову, спросил он. — Як же, як же!.. Чув… Мишка завсегда гарно об вас балакае… А Хоменко у нас тоже е, то не сродственник твий? Ни… Ну, сидайте… Расповидайте, шо там…

— У великому свити робыться, — сверкнув улыбкой, закончил Михаил.

— Расскажите лучше вы. Как живете, как колхоз? — попросил Романов. — Давно я в селе не был.

— Та як?.. Гуртом, кажуть, и батька легше бити. А коли сказати правду, то биднота довольна. А зажиточни, ти, шо сознательни, мовчать. А есть и таки, шо ерепенятся. Давай, мол, мого коня, корову назад.

— Ну и что ж вы им на это?

— Та розъясняю, — уклончиво ответил Демьян. — Год нынче був сухый. Кавунов тилькы богато уродылось. Хочете покуштоваты? — предложил он.

И, не дожидаясь согласия, выкатил из-под стола огромный полосатый арбуз, расстелил старую газету на столе и вонзил складной нож в треснувшее сочное нутро.

Арбуз был медово-сладким. Нежная сахаристая мякоть просто таяла во рту.

— Очень хорош, — похвалил Романов, беря вторую скибку и вытирая тыльной стороной руки липкую от сока бороду.

— От як интересно, — усмехнулся Демьян. — Кому сухота — погибель, а йому — сахар. И дэ тильки вин береться? Земля — солона, а вин солодкий.

— Какая помощь от нас, заводских, требуется? — спросил Романов.

— Два «фордзона» у нас всего, да один из них хромае. Ездил наш тракторист до городу, да нужного не нашел. Помогли бы, а?

— Пусть с понедельника приезжает и прямо ко мне, — сказал Романов.

— Добре.

— Много у вас кулаков было? — поинтересовался Клим.

— Та ни. Село наше малэ… Сусекин та Бородачов… А Заозерный то не куркуль. Дурный якись був мужик. Все добро свое спалил тай утик.

— Это я слышал. Михаил вот рассказывал… У вас сегодня, Демьян Петрович, в деревне праздник?

— Та не кажить мне за цей праздник!.. А шо я зроблю? Тяжко с цим дурманом бороться.

Кузьма Хоменко поправил сползшие на нос очки.

— С религией, Демьян Петрович, можно и днем бороться. Вот, к примеру, есть у вас на селе гармошка?

— Ну есть.

— Можете вы дать ее мне часа на два?

— Что ты задумал? — спросил Михаил.

— Ну, дайте гармошку — увидите…

Принесли гармошку. Кузьма растянул мехи, провел пальцами по басам.

— Пошли на площадь.

Михаил не верил в затею Хоменко, но Романов решил по-своему: «Пусть попробует».

На площади было уже не так людно, как утром, но в церкви народу было по-прежнему густо.

На убыль подалась и торговлишка. Почти все, что должно было быть продано, продали. Теперь и торговцы, и покупатели праздно шатались по ярмарке, лузгали семечки. Парни перебрасывались с девицами игривыми словами. Старики кучковались, усевшись на возах, на рогожных подстилках в тени деревьев. Среди мужиков было немало выпивших, но держались пристойно, тихо. Только Пашка-ключник, приблудный, живший в примаках у сорокапятилетней вдовы Аграфены, хватил с утра лишнего, что с ним случалось нередко, и начал было бузотерить. Но скоро угомонился и лежал теперь под акацией, похрапывая.