Такая долгая жизнь

Пауль пошел к бараку, где жил шеф и где жил он, и через несколько минут вернулся со свертком в руках. В свертке были бутерброды. Один он протянул Володе.

Выехав с завода на дорогу, они свернули в сторону Крёпелина.

Свет фар высвечивал извилистую лесную дорогу. Машина шла не с фарами синего света, а с обыкновенными: в этот час обычно налетов не было, а если и случится тревога, они услышат сирены и с Кюлюнгсборна, и с Крёпелина.

Порожний «бюссинг» легко брал подъемы.

Пауль от природы был молчаливым человеком, всю дорогу до Крёпелина он не проронил ни слова.

Володя придремывал в углу обширной кабины, сунув нос в воротник своей «москвички».

Сладко дышал в ноги мотор теплом и тем непередаваемым запахом, которым пахнут дизели.

Тем временем показался Крёпелин. Володя делал вид, что все еще придремывает, а сам внимательно следил за дорогой. Если в Крёпелине они свернут в сторону Висмара, значит, едут на запад, а если в сторону Ростока?.. Но Росток — это тоже еще не все… Из Ростока можно тоже еще попасть и на юг и на запад… Вот если из Ростока они повернут на Штральзунд, тогда точно!.. Тогда, значит, едут они на восток…

«Бюссинг» повернул возле переезда направо, они поехали прямо. Теперь надо ждать до Ростока. И можно действительно подремать еще.

Миновали Баддоберан. По-прежнему убаюкивающе гудит дизель. До Ростока осталось совсем немного. При въезде в Росток их остановил патруль.

— Документы, пропуск! Байфарер русский?

Жандарм медленно листал документы, которые ему представил Пауль. Позвал второго жандарма. «Вот тут они меня и снимут, не пустят дальше!» — похолодев, подумал Володя. То, что первый сказал второму, Володя не разобрал.

— Хорошо, можете ехать дальше, — сказал второй жандарм.

— Это фельджандармерия? — спросил Володя.

— Да. А ты испугался?..

— Почему я должен испугаться?

— Ну… Полицай… будет бить.

— Так было раньше… Теперь война идет к концу.

— Вот как? — Пауль впервые с интересом посмотрел на Володю. — И что ты думаешь? Кто победит?

— А ты что думаешь?

— Однако ты хитрый…

Они миновали Росток и выехали на дорогу на Штральзунд. Значит, они едут на восток, к русскому фронту? Как далеко только они проедут?..

Миновали Анклам. Тут тоже — лагеря.

В предместье Штеттина их застала тревога. Пауль затормозил. Развернул машину и погнал ее прочь из города. В городе их остановил бы любой патруль и послал в убежище. А с машиной что будет в случае налета?.. Мела поземка.

Пауль съехал с дороги и поставил машину под деревья. Вылезли из кабины. С северо-запада, со стороны Балтийского моря, приближался гул самолетов.

— Смотри! Смотри! Вон они, ами[53].

— Может, это русские?

— Может, и русские, — согласился Пауль.

Мощный гул все нарастал, забивал уши. Даже деревья раскачивались, казалось, не от ветра, а от гула. И сам ветер будто стал сильнее, нагнетаемый тысячами пропеллеров.

Самолеты пролетели над Штеттином, не сбросив на город ни одной бомбы. Видно, у них была другая цель. И когда они почти скрылись с глаз, небо все еще растревоженно гудело, будто по нему катились тяжело груженные товарные поезда.

— У нас нет больше орудий, у нас нет больше самолетов, у нас нет больше людей. Для нас осталась только смерть! — с горечью сказал Пауль.

— Почему только смерть? — не согласился Володя.

— Ты скажешь сейчас, что русские придут, и все будет хорошо… Возможно, будет хорошо, но не для нас, не для немцев. Я читал вашу листовку… Всюду пропаганда. Геббельс делает пропаганду, Сталин тоже делает пропаганду… Если не смерть меня ждет, то Сибирь.

— Ты не прав, Пауль. Я думаю, что ты не отправишься в Сибирь. Ты сказал: всюду пропаганда. Сибирь — это пропаганда Геббельса… Ты должен знать, что в Сибири не так плохо, как ты думаешь…

— Мой дорогой, если в Сибири неплохо, то где же плохо?

— Я не был в Сибири, но моя тетка и мой брат живут там. Они рассказывали и писали, что Сибирь — прекрасная земля…

— Прекрасная земля?! Ну, мой бог, я слышу это впервые. — Пауль даже развеселился. То ли оттого что «Сибирь — прекрасная земля», то ли оттого, что она, Сибирь, все-таки населена. Значит, жить там можно.

В разговорах незаметно проехали Штеттин. Город был сильно разрушен, как и Росток.

За городом, на автостраде, Пауль прибавил газ.

— Мы потеряли целый час, — сказал он.

— Где живет твоя семья? — не утерпел все же Володя, спросил: — В Померании или в Восточной Пруссии?

— В Восточной Пруссии.

«В Восточной Пруссии! Все!.. Больше никаких вопросов…»

Чем ближе они подъезжали к Восточной Пруссии, тем чаще их останавливали патрули на дороге. Каждый раз сердце у Володи замирало. Не высадят ли его, не задержат?..

Но все пока шло гладко. Они миновали Эльбинг. По дороге навстречу им попалась колонна битой немецкой техники. Шли на буксирах бронетранспортеры, грузовики. В кузовах были навалены малокалиберные пушки, пулеметы.

За колонной потянулись беженцы. Сначала попадались небольшие группы, потом колонна беженцев стала сплошной.

Кое-кто двигался на лошадях, кто толкал перед собой детские коляски, попадались и легковые автомашины — «опели», «штейеры», «ДКВ», «БМВ», «мерседесы».

— Война — дерьмо, — сказал Пауль.

«Думал ли ты так в сорок первом году? Вы так теперь почти все говорите. А в сорок первом…»

Володя чуть высунулся из кабины. Гул слышался довольно отчетливо. Он глянул на Пауля, но лицо немца было бесстрастно. То ли он еще не расслышал этот отдаленный гул, то ли делал вид, что не слышит.

Снова навстречу им двигался поток беженцев. Среди них попадались и иностранцы. Под конвоем прогнали колонну русских военнопленных.

Еще один патруль остановил машину. Страх снова коснулся Володиного сердца: сейчас высадят и погонят в колонне, вместе с другими…

— Мой дорогой, нужно поспешать…

Форма жандарма, который произнес эти слова, была устрашающей: каска с шишкой, подковообразная бляха на груди… А красная морда на редкость добродушна. Но Володя уже по опыту знал, что добродушие, написанное на лице, еще не есть добродушие…

Миновали и этот шлагбаум. Вскоре Пауль свернул на проселок — дорога была узкой, но тоже заасфальтированной. Видимо, они приближались к цели. Действительно, минут через пятнадцать показались строения — фольварк. Послышался лай собак, которые реагировали на появление машины, как и все дворовые псы во всем мире.

Часть жителей, видно, уже покинула фольварк: кое-где валялись старые вещи, двери в некоторых домах были раскрыты. На месте одного дома дымилось пепелище: видно, хозяин не захотел оставлять дом русским.

Они остановились у деревянной изгороди, из-за которой виднелся дом под красной черепичной крышей. Пауль посигналил, раскрыл кабину, и в это время из дома выскочили женщина среднего возраста и трое ребят — мальчик лет восьми и две девочки. Они бросились обнимать Пауля, и нетрудно было догадаться, что это его жена и дети.

После коротких расспросов, объятий, восклицаний: «Мы уже натерпелись страху… Не знали, что и делать… Ждать тебя или не ждать… В хуторе почти никого не осталось… Фронт совсем близко…» — семья Пауля направилась к дому. И тут только Пауль как бы вспомнил о русском байфарере и позвал его. Володя вылез из кабины. Поздоровался. Дети смотрели на него зло, особенно младший мальчишка. Жена Пауля глядела не так сердито и даже как бы с любопытством…

«Плевать я хотел на то, как вы смотрите на меня», — подумал Володя.

— Это мой дом, — сказал Пауль. — Заходи.

Володя снял в коридоре свою «москвичку», притулил ее в угол. В большой светлой комнате Марта, жена Пауля, накрыла на стол.

После обеда стали грузить вещи. Володя понял, зачем Пауль взял его с собой. Мебель была старой, громоздкой, тяжелой. На прицеп погрузили какие-то бочки, разную утварь. Всю одежду связали в узлы — одежду немцы решили погрузить утром, перед самым отъездом. В ночь Пауль ехать не решился. Ехать со светом нельзя: близко фронт, а без света опасно. Теперь уже артиллерия погромыхивала не только на востоке, но и на юге.

53

Американцы (жарг.).