Страница 166 из 176
В течение нескольких дней были освобождены Керчь, Симферополь, Феодосия, Евпатория, Ялта. К концу апреля наши части вышли к Севастополю.
Восемь месяцев Красная Армия обороняла Севастополь. Надо было полагать, что и враг будет удерживать этот важный стратегический пункт во что бы то ни стало.
В полутора километрах от Сапун-горы Бандуристов оборудовал наблюдательный пункт. С НП хорошо просматривались целые кварталы. Они казались малоразрушенными.
9 мая Севастополь был освобожден.
Когда въехали в город, только тогда Николай увидел, как он разрушен. Здание железнодорожного вокзала представляло собой гору щебня и искореженного металла. Перед отступлением немцы пустили под откос большой товарный состав. В овраге вверх колесами лежали разбитые, обгоревшие вагоны.
Гавань была забита обломками кораблей и плавающими трупами…
В Севастополе все было закончено, но на мысе Херсонес немцы продолжали сопротивление. На перешейке они установили минные поля и соорудили «земляной вал» с укреплениями-дотами, пулеметными гнездами.
Первая полоса обороны проходила примерно в пяти километрах от окончания мыса, где возвышался полуразбитый белый маяк. На этом пятачке собралось около тридцати тысяч немецких солдат.
Наше командование предложило им капитулировать. Немцы надеялись еще, что к ним подойдут транспорты, и отклонили предложение. В ночь с 11 на 12 мая несколько немецких судов попытались подойти к берегу, но подверглись уничтожающему обстрелу. Ни одному из них не удалось приблизиться к мысу.
Как только корабли были отогнаны или потоплены, весь огонь артиллерия перенесла на Херсонес. Ночью вступили в действие и батареи гвардейских минометов — «катюш». Огненно-хвостатые снаряды во всех направлениях чертили темное небо и рвались, сея смерть и разрушения в гуще немецких войск.
В предрассветные часы вся местность огласилась гулом советских танков и криками пехоты «Ура!». Враг был деморализован, подавлен. Немецкие офицеры и солдаты стали сдаваться в плен.
Но еще тысячи раненых солдат лежали на оконечности мыса Херсонес. Здесь же было несколько сот эсэсовцев, которые отказались сдаваться и продолжали вести огонь.
Советские войска вновь перешли в наступление. Кое-кто из эсэсовцев пытался уйти на самодельных плотах и лодках. Но все прибрежное пространство простреливалось нашей артиллерией.
Занятый мыс Херсонес представлял собой страшную картину. Вся местность перед «земляным валом» и за ним была покрыта воронками и осколками от снарядов. Землю усеяли немецкие каски, автоматы, саперные лопаты, винтовки. Стояли разбитые немецкие тяжелые танки. В воздухе, подгоняемые ветерком, кружились бесчисленные обрывки фотографий, личных документов, топографических карт, писем. Как снег, они засыпали землю.
У берега на мелкой волне раскачивались вздутые трупы.
И тут у самой кромки берега Николай Бандуристов увидел мертвого, а на нем лоскуты тельняшки.
— Ребята, а это наш!
«Вот так и Митька, может, где-то», — неожиданно подумал Николай.
— Его надо похоронить… Похоронить обязательно… Вытащили погибшего на берег. Завернули останки в плащ-палатку. Вырыли могилу и опустили в землю.
Прогремел винтовочный залп. Военнопленные немцы, напуганные залпом, забеспокоились, но быстро снова затихли. Поняли.
Были они небриты, грязны, в прожженных, рваных шинелях, но на их лицах сквозь смертельную усталость уже просвечивала надежда: может, будем жить.
Закончились тяжелые, кровопролитные бои. В Крыму не осталось ни одного немецкого солдата с оружием в руках.
Созвучна настроению, царившему в войсках, была и крымская природа. Май здесь один из самых благодатных, благоухающих месяцев.
Как ни корежила эту землю война, на склонах гор зазеленели виноградники. Цвели фруктовые деревья и сирень. Удивительно красивы были бледно-лиловые кисти глицинии.
В начале июня майора Бандуристова вызвал генерал Телегин.
— Что, майор, думаешь после войны делать? — спросил он.
— Не думал об этом, товарищ генерал. Война-то еще не кончилась…
— Верно, еще не кончилась. Но конец уже не за горами… Как мыслишь свою жизнь? В армии или вне армии?
— Вне армии, товарищ генерал, свою жизнь не мыслю…
— Я так и думал… Пришла разнарядка из Москвы — послать офицера на полный курс артиллерийской академии… Так вот тебе надо ехать…
— Как же так, товарищ генерал, вы воевать будете, а я учиться?..
— Вот именно: мы воевать, а ты учиться… Армии, Николай, после войны нужны будут офицеры грамотные и с боевым опытом. Не пройдет и десяти лет после войны, как мы, старики, на покой пойдем. А вам, молодцам, и карты в руки, вам, молодым, командовать армией… А чтобы командовать, надо кроме звездочек на погонах еще кое-что в голове иметь…
Никогда генерал Телегин не называл двадцатитрехлетнего майора Бандуристова по имени, а тут назвал, как бы стирая тем самым грань, которая разделяла их по службе.
— Дела сдай пока капитану Негоде. Три дня тебе отпуска, чтобы на родину съездить. Ты, кажется, из Таганрога?
— Так точно, товарищ генерал!..
— Иди…
— Слушаюсь, товарищ генерал…
Еще перед войной об академии мечтал Николай Бандуристов, и вот сбылась мечта, а было как-то грустно на душе. Грустно расставаться с боевыми товарищами, с армией.
Грустным было и прощание с Александром Кирпотой.
— Старик правильно решил… — сказал Кирпота. — Тебе в академию надо двигать… А Адольфа мы без тебя доконаем. Как устроишься, напиши, сообщи адрес…
— И ты пиши, Саша. Обещаешь?
— Что за разговор?.. Писем писать, правда, не люблю, но пару слов всегда нацарапаю…
В августе майор Бандуристов был зачислен на первый курс артиллерийской академии.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Эдуард Готье на заводе «Мариене» появился весной сорок четвертого года. Он быстро подружился с Эммануэлем — оба они были из Парижа.
Готье был вольнонаемным и носил на синей куртке, на лацкане, железный жетон с буквой «A» (ауслендер).
Эдуард плохо говорил по-немецки и с Путивцевым объяснялся на смеси немецкого и французского, которому к этому времени подучился Володя у Эммануэля.
Готье регулярно сообщал им последние новости с фронта. Из разговоров Володя понял, что на радиостанции вместе с немцами работают вольнонаемные французы. Они как-то там ухитряются слушать английское радио.
Новости эти Володя потом передавал русским военнопленным и «восточным рабочим», которых знал и которым доверял.
Однажды Эдуард Готье спросил его: не знает ли он кого-нибудь из русских девушек в технологическом отделе?
Володя знал одну девушку — Женю. Она тоже была из Таганрога, жила на Ленинской.
Сначала Женя работала на заводской кухне. В конце сорок третьего года, после очередной «тотальной» мобилизации, ее взяли в технологический отдел.
Женя до войны кончила авиационный техникум и работала технологом. Свою профессию по молодости, по неопытности она не скрыла от немцев, вот ее и заставили работать в техотделе.
Володя никак не мог понять, что нужно французу от его землячки. Пришлось позвать Эммануэля. С помощью немецкого, французского и русского наконец разобрались.
Эдуард хотел знать, проходят ли через техотдел чертежи на детали, синьки[52] которых он имел? Синьки Эдуард хранил в гараже, где стоял передвижной электрокран.
— Пусть Женя придет в гараж и посмотрит синьки, — попросил Эдуард.
Женя беспрекословно взялась выполнять просьбу Эдуарда. Володя стоял у гаража «на стреме», а Женя с французом прошли в аккумуляторную. Там из потайного места Эдуард достал синьки. Женя внимательно их посмотрела.
— Если надо, могу я посмотреть еще? — спросила она француза.
— Конечно, конечно…
Женя еще приходила два раза в гараж. Деталей, которые интересовали Эдуарда, пока не было. Но в начале июля Женя пришла и сказала:
52
Копия чертежа, снятая на множительном аппарате.