Страница 26 из 55
Ирена сообщила, что к телефону его требует Шлихте.
Комендант Бартенхауза приказал штурмфюреру СС Енихе немедленно явиться к нему. Столь официальный тон, не принятый между ними, насторожил Отто, и потому он взял с собой на всякий случай бумагу, оставленную Штайнгау. В этой бумаге говорилось, что штурмфюрер СС Отто Енихе выполняет особое задание имперской службы безопасности. Полиции, абверу, командирам соединений СС и общевойсковых частей надлежит оказывать ему всякое содействие. Енихе застал коменданта в кабинете и удивился его виду. Все на нем было с иголочки, сапоги зеркально блестели. Он словно собрался на парад.
— Штурмфюрер Енихе, я взял краткосрочный отпуск, чтобы отвезти семью в Гессендорф. На время моего отсутствия вы будете исполнять обязанности лагерфюрера.
— Оберштурмфюрер, вам придется найти другого заместителя, — Енихе вытащил бумагу, выданную ему обергруппенфюрером, и протянул ее Шлихте.
Ознакомившись с ней, тот сразу перестал быть официальным.
— Ты уезжаешь, Отто?
— Об этом я не могу сказать даже тебе.
— Понимаю… Хочу посоветоваться с тобой, но сначала взгляни на эту инструкцию.
Он достал ее из сейфа и передал Енихе.
«В связи с тем, что союзные армии подходят к границам рейха, возникла опасность того, что часть заключенных может попасть в руки наших противников. Фюрер и рейхсканцлер считает это крайне недопустимым. Заключенные из прифронтовых районов должны угоняться в глубь Германии. (Место определенно будет указано в телефонограмме.) Всякое сопротивление при этом должно пресекаться со всей строгостью военного времени. Что касается политических заключенных из числа русских и поляков, то фюрер считает необходимым уменьшение этой категории в ближайшее время на полтора-два миллиона.
Массовые экзекуции[19] проводить в пустынных, заранее выбранных местах, куда заключенных доставлять под видом эвакуации. Следы экзекуции должны быть скрыты (сжигание, закапывание). Ответственность за выполнение настоящего приказа несут персонально коменданты концлагерей.
— Телефонограммы еще не было? — спросил Отто.
— Нет, но она может поступить с часу на час. Ты ведь знаешь, русские перешли Одер.
— Я не завидую тебе, Ганс, — многозначительно сказал Енихе.
— Я сам не завидую себе, поэтому решил отвезти свою семью в Гессендорф, а потом будь что будет.
— Разве Гессендорф еще не заняли американцы?
— По моим сведениям, нет.
— Как только отвезешь семью, ты сразу вернешься?
— Ну, конечно.
В этих словах Енихе уловил неискренность и понял, что Шлихте просто собирается сбежать к американцам, и решил это использовать.
— Ты, конечно, знаешь, что союзники после войны намерены предать международному суду «военных преступников», как они называют. Только за одну эту акцию можно заработать петлю на шею.
— Но если я не буду принимать в ней участие, если я буду в отъезде?..
— Кого ты собираешься оставить вместо себя?
— Наверно, Шлюпеннагеля.
— Этого служаку? И вручишь ему приказ?
— А как же иначе?
— Тогда твое отсутствие тебя не спасет. Шлюпеннагель на суде покажет, что он только выполнял твой приказ.
— Но как же быть?
— Не знаю, Ганс, я и так с тобой заговорился. Да и мне ли тебя учить всяким таким делам? Надо устроить так, чтобы Шлюпеннагель не получил этого приказа. Только тогда ты спасешь свою голову.
Вернувшись домой, Отто написал шифровку. Она содержала переложение по памяти приказа Корна об уничтожении заключенных. Он надеялся, что в Мариенкирхе в молитвеннике уже найдет ответ из Центра, но молитвенник был пуст, и он только вложил в него принесенную закладку, решив, что завтра снова придет сюда.
Чувство неизвестности всегда выбивало его из привычного ритма. Ему не хотелось сейчас быть одному, и потому он отправился проведать главного конструктора.
Знакомая Енихе женщина-служанка проводила его в кабинет, откуда раздавался смех Еккермана. «Уж не сошел ли он с ума?» — подумал Отто.
— А, Отто, рад тебя видеть. Я уже оборвал телефон, но никак не мог разыскать тебя.
— Что с тобой происходит, Курт? Чему ты смеешься?
— О, это очень смешно, вот послушай.
Но Енихе прикрыл страницу рукой.
— Сейчас не время для смеха, Курт.
— Почему? Когда человеку не по себе, он или плачет, или смеется. Я выбрал последнее.
— Да, но…
— Ты слышал о том, что этот шимпанзе (так он называл партайлейтера Шпандау) вчера навострил лыжи? Три грузовика понадобилось ему, чтобы уложить скарб свой и секретарши, а когда я попросил машину, мне отказали. Еккерман теперь нуль, Еккерман теперь никому не нужен, мавр сделал свое дело… Как же мне не смеяться после этого?
— Куда ты хотел ехать?
— Честно сказать, не знаю. В такие дни трудно оставаться на месте, страшно, но после всей этой истории я взял себя в руки и остаюсь. Если буду жив, вернусь на родину, в Венгрию.
— Думаю, что ты решил правильно, Курт.
— Как твои дела, Отто?
— Я получил одно задание и завтра, наверное, покину Постлау.
— Жаль. Значит, мы больше не увидимся.
— Надо надеяться на лучшее.
— А ты, однако, по-прежнему остался неисправимым оптимистом. Что ж, может, ты и прав. Давай выпьем за это, за оптимизм.
На следующее утро Енихе снова был в положенное время в Мариенкирхе.
В молитвеннике он нашел записку: «Зайдите в четырнадцать часов». Енихе был удивлен, но в назначенный час постучал в массивную, высокую дверь собора. Ее открыл сам служитель и сделал знак следовать за ним.
В кирхе не было ни души, поэтому она казалась еще огромнее.
По винтовой лестнице они долго карабкались наверх, пока не добрались до кельи где-то под самым куполом.
Когда за ними закрылась тяжелая дверь, служитель сказал:
— Здесь мы можем поговорить спокойно. Центр передал сообщение о том, что вы должны выехать в Баденвеймар. Центр спрашивает: Штайнгау не называл вам фамилии человека, с которым вы должны встретиться в Баденвеймаре на Фридрихштрассе, семь?
— Нет, он сказал только, что меня встретят, и пароль.
— В Баденвеймаре, на Фридрихштрассе, семь живет некий Зейдлиц, человек в пенсне с золотой оправой, с оторванной мочкой уха. Он был одно время немецким резидентом во Франции, потом в Англии, а сейчас занимается странами Центральной и Восточной Европы. У него в руках вся агентурная сеть в этом районе. Штайнгау он обязан всем. Тот спас его от смерти, так как Зейдлиц, будучи правой рукой адмирала Канариса по военной разведке, был замешан со своим шефом в заговоре против Гитлера. Думаю, что он встретит вас хорошо. Вы понимаете всю важность такого знакомства?
— Да.
— Вам нужно выехать в Баденвеймар немедленно, так как со дня на день туда могут войти американцы, и ваша всесильная бумага, выданная Штайнгау, перестанет действовать, да и Зейдлиц, наверное, куда-нибудь перебазируется. Из Баденвеймара вы будете поддерживать связь через смотрителя заповедника «Зюйд». Он находится в десяти километрах от города. Запомните пароль: «Барон фон Шарнгорст рекомендовал мне ваш заповедник как отличное место для охоты…» Центр еще интересуется Еккерманом. Вы не знаете, что с ним?
— Я вчера видел его. Он жив, здоров, собирается вернуться в Венгрию.
— Вы в этом уверены?
— Да.
— У вас есть ко мне вопросы?
— Меня тревожит судьба заключенных Бартенхауза, из Центра ничего не поступало на этот счет?
— Пока нет. Но не беспокойтесь, об этом позаботятся другие. Русские уже в ста пятидесяти километрах. Если у вас нет больше вопросов, тогда все. Желаю вам удачи.
Глава восемнадцатая
Утром 15 апреля Штайнгау вернулся из инспекторской поездки. У Гитлера был своеобразный распорядок дня. До обеда он обычно спал. Только в 16 часов собиралось очередное совещание: начальник оперативного руководства вооруженными силами, начальник генерального штаба сухопутных войск, начальник генерального штаба военно-воздушных сил, главнокомандующий военно-морскими силами.
19
Экзекуции — так на языке гитлеровцев именовались массовые убийства.