Страница 31 из 46
— Может, и так. Ну и мы что-нибудь сделаем, не он один умный. Все же запомнит это дело, будет уважать старых людей. Ты говорил, что хотел бы поработать в другом табуне. Может, останешься? Я скоро вернусь.
Пришлось согласиться, хоть и невесело было оставаться у недобрых людей.
Я прожил в бригаде у Буркита четыре дня. Наверное, он испытывал беспокойство, ждал, что предпримет Токай, но по отношению ко мне ни в чем это не проявлял. Мне кажется, мы даже подружились.
Я многое узнал от Буркита и сам охотно разъяснял, какие законы поведения лошадей лежат в основе управления табуном. Он слушал внимательнее, чем Токай. Мне думалось, что именно таким, как он, — пастухам нового поколения, грамотным, восприимчивым к новому — можно было бы адресовать книги.
Четыре дня я старался понять, как использует табун Буркита пастбища, чего добивается Буркит и что хотят лошади. Тактика его работы мне показалась слишком простой. Он поочередно стравливал пастбище. Вернуться повторно на тот же участок было нельзя. Снег, перекопанный лошадьми, заледеневал, вновь разбить его табун не мог. Оставалось тщательнее использовать каждый новый кусок пастбища.
Однако существовали и самостоятельные подвижки табуна. Днем лошади приближались к озерам, иной раз рассыпались в зарослях камышей. Здесь был более мягкий снег, больше корма. К вечеру, боясь волков, табун выбирался на открытые места. Мне казалось, что Буркиту надо бы было использовать эти переходы табуна, меньше принуждать лошадей, что неминуемо увеличивало их беспокойство, сокращало время пастьбы и отдыха. Конечно, советовал я очень осторожно. В чем можно было удостовериться всего за четыре дня?
Я поинтересовался, были ли в его роду табунщики. Я знал, как важна в этом деле преемственность. В нашей бригаде и Токай, и Жылкыбай были сыновьями и внуками прославленных коневодов. У Буркита в родне были только чабаны. Он сам пробился в бригадиры табунщиков, доказал, что может им быть.
Так не бывает, чтобы пастух до всего дошел самоучкой. И Буркит многое перенял от старых табунщиков. За восемь лет он сменил несколько бригад, в каждой узнал что-то важное. Обычно пастухи относятся к старшим очень почтительно. И я удивился, когда Буркит, объезжая вместе со мной табун, сказал:
— Старики только мешают. Они считают, что все знают, и убедили в этом всех. В прошлом году у нас были лучшие показатели, а мне говорили: «это был легкий год». Когда пройдет плохой год, только старики спасут табуны.
— А как в этом году? — спросил я и сразу пожалел. Мы, не сговариваясь, не вспоминали о том, зачем приезжал Токай.
— Все было хорошо, пока я не уехал в поселок за семьей. Очень скучал, не мог больше один. Пока не был здесь, получился откол. Сколько не искали пропавших лошадей, не нашли.
В сумерках волк схватил жеребенка. Перед этим он долго валялся на снегу, смешно взбрыкивая ногами, перекатывался через спину, скользил взад-вперед, извиваясь, как змея. Удивленные лошади окружили «артиста» полукольцом, принюхивались, пригнув головы вниз, подозрительно всхрапывали и все же, сбитые с толку таким необычным поведением волка, подходили все ближе и ближе.
Когда произошло нападение, лошади стояли так тесно, что не могли сразу повернуть. Жеребенка случайно сбили с ног. Схваченный волком, вероятно, окаменев от ужаса, он заржал столь пронзительно и страшно, что даже у нас, за полкилометра от схватки, по спине пробежала дрожь.
Буркит толкнул коня, мой Серый последовал за ним. От неожиданности я едва не вылетел из седла и пока поправлялся, Буркит уже был за сотню метров впереди.
Или волк не видел нас, или понадеялся на близость камышей да не рассчитал, бросился прочь слишком поздно. Буркит догнал, порол зверя плеткой. Страшная штука — плеть табунщика, сплетенная из тридцати двух сыромятных ремешков, со вшитым в конец свинцом.
На другой день приехали Токай и Жылкыбай, привели двух кобыл, привязанных за хвосты укрючных коней. Я находился в табуне, когда они вместе с Буркитом и другими табунщиками подъехали с наветренной стороны, остановились. Тотчас приведенные кобылы наперебой заржали, видно, возбужденные встречей с незнакомыми лошадьми. Им сейчас же ответили два полуторалетка, примчались и после краткой церемонии приветствия и опознания уже не отходили. Токай победно смотрел на Буркита. Это действительно был высший класс — знать, каким кобылам симпатизируют молодые жеребчики.
Тут же подогнали табун к дому, стали ловить жеребят. Часть привязали, часть пустили за ограду. Буркит сам показывал, каких жеребят взять. Табунщики воспользовались случаем и поменялись молодняком. Бывает полезно привести издалека лошадей с неродственной кровью.
Мы возвращались домой, не торопясь, ночуя по чабанским зимовкам. Жеребят, взятых в табуне Буркита, вели привязанными за хвосты укрючных коней. Своих вместе с кобылами гнали впереди.
Так мирно закончилась современная баранта — событие, в общем, редкое в наше время.
Месяц жеребенка
Вагон прямого сообщения прибыл в Аркалык днем. Светило солнце, кого-то встречали, из репродукторов звучал марш. Вокзал еще строился, и люди у вагона стояли выше чем по щиколотку в красной жиже. Надо было доставать из рюкзака сапоги. Начиналась новая жизнь.
Аркалык оказался небольшим, совсем новым городом. Пока я разыскивал гостиницу, управление сельского хозяйства, несколько раз из-за современных высоких зданий мне открывалась степь, уже начинающая зеленеть. И оттого, что степь была рядом, мне казалось, что близки и табуны лошадей, и товарищи-табунщики, с которыми я расстался зимой. Уже скоро начнется иная, чем в городе, жизнь.
На конный завод улетал вертолет и по указанию начальника управления сельского хозяйства прихватил меня с собой. В степи еще не кончилась распутица, саи были полны водой. Иного пути в табун, кроме как по воздуху, не было.
Несколько часов мы провели в Сарытургае. Директор конезавода принял меня как старого знакомого. А потом я оказался на зимовке Амангельды. Где-то поблизости держал табун Токай.
Еще день я слонялся в окрестностях зимовки, ожидая приезда кого-нибудь из табунщиков. Несколько часов наблюдал за отарой молодых барашков, проведших здесь зиму. Они вели себя неспокойно, широко разбредались по степи. Чабан был рад моей помощи. После суровой многоснежной зимы весна запоздала, трава еще тольо тронулась в рост, была слишком коротка даже для гонких овечьих губ.
— Такая трава, как отрава, овцы совсем худые стали, — жаловался Марвахат.
Животные уже не хотели есть сухую прошлогоднюю раву, собирали зеленые стебельки, а ими пока было не прокормиться. Несколько баранов уже погибло. Надо бы оставить отару в загоне, подержать на сене, пока не отрастет в степи трава. Но долгая зимовка прикончила все припасы.
Несколько раз мы собирали отару покучнее, потом она снова разбредалась, расходилась дугой. Я смотрел на возникавшие на глазах дуги с чувством торжества. Оказывается, это так прекрасно, понимать, как идет жизнь, проникнуть во внутреннюю гармонию, казалось бы, такой хаотичной жизни стада.
Никто из табунщиков не приезжал, и Марвахат взялся меня проводить. Пасти отару он попросил жену. На рассвете мы оседлали коней и тронулись в путь. Большую часть вещей, в том числе кино- и фотоаппараты, я оставил на зимовке. Боялся подмочить при неизбежных переправах через саи.
Первую ванну пришлось принять уже через несколько километров. Сай был неширок, глубокого места всего-то метров пять, однако миновать их было нельзя. Тут Марвахат удивил меня ловкостью. Едва вода стала подступать под седло, он, не останавливая коня, вскарабкался повыше и глубокое место пересек, стоя на седле. Мне такой номер был не под силу. Оставалось лишь покориться неприятному, ощущая, как влажный холодок подымается под брюками все выше и выше.
Марвахат примерно знал, где находился табун. Важно было лишь попасть в места его обитания. Потом мы дали своим коням волю, и они, поднимая голову, словно спрашивали у ветра, довольно скоро нашли табун.