Третий лишний

Глава 8. Взрослые мы или дети

На перемене ко мне подошла Клара и сказала:

— Бубликова! Вот твое комсомольское поручение.

И вручила мне конверт. Он был заклеен по всем правилам, так что мне пришлось повозиться, прежде чем я открыла его. На листочке было написано следующее:

«1. Как ты считаешь — взрослые мы или дети?

2. Взять интервью у собственных родителей и родителей твоей подруги на тему „За что вы любите свою профессию“.»

Такие же точно конверты получили Юрка, Лариска и Ленька. Только у мальчишек во втором вопросе были изменения: вместо «твоей подруги» написано «твоего друга». Лариску прямо передернуло от всего этого. Она сказала:

— Что же мы с Бубликовой будем брать интервью у одних и тех же — своих родителей? Чушь собачья!

— Назаренко, не выражайся, а выполняй поручение, — отрезала Клара.

— И не подумаю, — сказала Лариска.

— Раз так, возврати конверт.

— Пожалуйста, очень нужно глупостями заниматься, — сказала Лариска и бросила конверт на стол, как игральную карту.

Клара взяла конверт и, обращаясь к мальчишкам, сказала им с обворожительной улыбкой:

— У вас, надеюсь, нет возражений по поводу поручения?

— Я — несоюзная молодежь, — сказал Ленька, — и потом, я не дурак, чтобы в воскресенье шляться по домам. У меня запланировано «пиф-паф, ой-ой-ой». И планы мои железные. К сожалению, с вашими, барышня, не совпадают.

Я ждала после этого страшного взрыва, похлеще, чем с Лариской, но, удивительное дело, обворожительная улыбка была на месте. Клара сказала мягко:

— Извини, Леня, что не знала о твоих планах, а то бы попросилась с тобой на охоту. Взял бы?

— Нет, — сказал Ленька без всякого раздумья.

— А почему, интересно знать?

— Ты глазами стреляешь, а надо из ружья.

Клара покраснела:

— Зачем так грубо, Леня?

Ленька ничего не ответил. Хотя в душе я и радовалась, что Ленька так отхлестал ее за Лариску, но мне немножко было жаль Клару. Представила себя на ее месте… Обстановку разрядил Юрка.

— У меня, Клара, не только нет возражений против задания. У меня есть ответ на первый вопрос. Только я его не скажу, а принесу на собрание и повешу на доску. Можно?

Мы засмеялись. Клара сказала:

— Конечно, Юрочка, можно. Только ты меня понимаешь… да Катя.

Она подошла ко мне и обняла меня за плечи. Я сказала, потихоньку освобождаясь из объятий:

— По-моему, это интересно — интервью. У нас такого ни разу не было. Ты сама придумала?

— Нет, конечно. Автор — Мария Алексеевна.

Маленький Рац услышал наш разговор, подошел.

— И я хочу, — сказал он.

— Пожалуйста, — ответила Клара и передала ему Ленькин конверт.

Ларискин конверт достался Бедной Лизе.

Когда мы шли домой, Лариска меня ругала, на чем свет стоит.

— Бубликова! Ты меня потрясаешь! Что ты с ней облизываешься? Она тебя растоптала, села на твое место.

— А я села в лужу.

— Ничего ты не села, это она тебя посадила.

— Брось, Лариска! Мне обидно, конечно. Но с фактами надо считаться: я ничего не делала, а она вон как развернулась!

— Ну ты как хочешь, Катерина, а я для нее палец о палец не ударю.

— Тебе можно, а мне неудобно. Скажут: как сама была комсоргом, так глотку драла за поручения, а как не стала — сразу в кусты. Нехорошо это, понимаешь?

— Не понимаю! Бесхребетная ты какая-то, размазня!

— Ладно-ладно, не выражайся!

— А выполняй поручение, так, что ли?

В воскресенье я проснулась как ни в чем не бывало. Нарочно не говорила родителям про интервью — хотела застичь их врасплох.

С утра развила бешеную деятельность. Вымыла полы, отдраила раковины. Даже разобрала завал столетней давности на шкафу, о котором мне мама говорила-говорила, а потом перестала. Я так набросилась на этот завал, что от него в полчаса ничего не осталось. Странно: входишь в комнату, а завала нет. Непривычно как-то. Чтобы заполнить пустоту, на его место я посадила смешного плюшевого бобика. Одно ухо у него торчит, другое висит, так и ждешь — сейчас хвостом завиляет.

Папа просто был потрясен происходящим. Он, наверное, подумал, какая это меня муха укусила, но в декабре, как известно, мух нет, поэтому папа сказал:

— Катерина, пожалей медведей — они же симпатяги. Что мы будем делать, если они вымрут?

— Ты уверен, что они умирают?

— Уверен. Иначе быть не может.

— Ага, значит, ты не веришь в мое исправление?

— Нет, почему же — жизнь течет, все изменяется, — дипломатично ответил папа.

Я решила отомстить:

— Хочешь, и на твоем столе наведу порядок?

— Мой беспорядок понятнее и дороже ваших порядков.

— Александр! — появляется мама. — У тебя, между прочим, дочери растут!

— Вот именно, что между прочим! А надо бы, чтоб как следует.

В общем, спорят, как дети, а воображают, наверное, что решают коренные проблемы воспитания. Мама при этом носится по квартире, как угорелая — она всегда так собирается в гости: гладит платье, причесывается, красится — все сразу, про одно забывает, за другое хватается. Вокруг нее прямо воздушные буруны закручиваются. А папа в пять минут — и уже готов. Стоит в начищенных ботинках, галстук завязывает, как последний пижон. Да еще загадки маме загадывает:

— Как женщина должна одеваться в театр?

— Со вкусом, конечно!

— Быстро!

Мама смеется. И тут замечает, что я сижу на диване как ни в чем не бывало.

— А ты почему сидишь? Еще и тебя ждать?

— Я никуда не иду, а вас прошу задержаться примерно на полчаса, — заявила я торжественно.

— Что еще случилось? — мама бросила свой начес.

— Я буду брать у вас интервью о том, как вы обожаете свою профессию. И чтобы мы учились, на старших глядя, то есть брали бы с вас пример, если вы, конечно, достойны подражания.

Мама прямо ахнула:

— Ну, Катерина, с тобой не соскучишься! Вечно ты что-нибудь придумаешь!

— Это не я! Это поручение!

— Раз поручение — гости откладываются на полчаса, — оказал папа и сел на стул. — Тебе первое слово, товарищ педагог.

И педагог изрек:

— Не дай бог, Катерина, стать тебе учительницей! Если только надумаешь, буду плакать три дня и три ночи — возможно, ты сжалишься над своей бедной мамочкой.

— Ты серьезно? — спросила я. — Так и записать?

— А что ты думаешь? — сказала мама и снова принялась за начес, — Тетради — раз, сумасшедшие дети — два. Ну и другие прелести, о которых не буду тебе говорить.

Я демонстративно взяла карандаш, тетрадь. Приготовилась писать. Мама увидела это и сказала со смехом:

— То, что я говорила, разумеется, не для печати. Ты вот что запиши: «Учитель — трудная, но благородная профессия. Я отправила в жизнь не один десяток ребят. Многие из них стали настоящими людьми. А это самая высшая награда для учителя».

Меня просто потрясло мамино заявление. Я вспомнила нашу географичку, над которой мы издеваемся, и мне стало жалко маму. Я представила, как она каждый день идет на постылую работу. Это не мед, должно быть. Мама заметила, что я расстроена. Она сказала:

— Что ты окисла? Мы, взрослые, тоже ведь любим кокетничать.

Мама обняла меня, заглянула в глаза.

— Знаешь, Катерина, если меня лишат моей работы, я умру, наверное. Со страхом жду пенсии. Правда, еще далеко до нее, но время-то неумолимо.

Я, конечно, поверила ей, но решила все-таки испытать ее до конца.

— Мама, — сказала я, — а может, это у тебя просто привычка… Когда деваться больше некуда?

— Мне предлагали другую работу, абсолютно не связанную со школой, но я отказалась. Ну, а насчет привычки (глаза ее лукаво блеснули) — давно сказал великий Пушкин: «Привычка свыше нам дана, замена счастию она».

Я засмеялась. Я поняла ее — она хотела, чтобы я сама поразмыслила над тем, что она сказала. Это ее коронный номер — серьезное превращать в шутку.