Страница 6 из 75
Правда, «буддийское завоевание» Китая отнюдь не означает отрицания всей предшествующей традиции, как это произошло в Римской империи с победой христианства: напротив, мы найдем немало книг, утверждающих, что «у трех учений — один исток» и они просто дополняют друг друга. И тем не менее, все очень заметно меняется в Китае эпохи Шести династий (III—VI вв.); по сравнению с древней эпохой Хань — даже чисто этнически китаец не остается прежним. Трансформируется география: центр культуры с Севера, из долины реки Хуанхэ, перемещается на некогда полудикий Юг, в долину Янцзы. Претерпевают трансформацию конфуцианство и даосизм. Первое становится все более официозным: это не «религия ученых», как его иногда называют, а скорее учение чиновников, обязательное прежде всего для публичной деятельности, служебной карьеры и регуляции взаимоотношений в «маленьком государстве»— большой семье. Даосизм же все более начинает тяготеть к мистике, к поискам эликсира бессмертия, к «чистым беседам», уводящим от официальной суеты; все больше людей, симпатизирующих даосизму, отдают себя «ветру и потоку» естественного бытия.
В страшную пору крушения Древнего Мира скрытое вдруг обнажилось, передававшееся от Учителя к ученику знание во времена упадка учения было доверено страницам книг. В чем-то даосизм стал смыкаться с буддизмом, а одно из его ответвлений обрело собственную церковную организацию, во главе которой стали «небесные наставники»— «даосские папы», как их иногда называют, потомки вождя народного восстания «желтых повязок» Чжан Цзюэ (?— 184 г.). И хотя в нашем сборнике не представлены китайские буддийские памятники, ибо те целиком лежат уже за пределами Древнего Китая, продолжение даосской традиции читатель может проследить по текстам «Бао Пу-цзы» и «Гуань Инь-цзы».
На рубеже II и III веков наступил момент, когда Древний Китай начал разрушаться катастрофически быстро — ив этом его крушении заметно пугающее сходство с крушением Древнего Мира на Западе. Нет, полной синхронности не было: гунны взяли столицу Китая приступом в 311 году, а вестготы Рим — только в 410 году; три императора появились в Римской империи на рубеже III и IV вв., когда Китаем уже несколько десятилетий правили три «Сына Неба», а страшное чумное поветрие, опустошившее Рим в 167 году, пришло в столицу Китая только через пятьдесят лет. Но общая картина повторяется так, будто незримая стрелка исторических часов подходит вдруг к роковой черте, и организм империи, утратив жизненную силу, сморщивается и начинает опадать на глазах... Словно бы в Поднебесной иссякает запас «небесной благодати» или, говоря более современным языком, некий энергетический потенциал Дэ, питаемый незримым механизмом Дао — так, во всяком случае, представляли себе этот процесс древние. Старому «синему небу пришел конец»,— публично провозгласили даосские вожди крестьянского восстания «желтых повязок», обещая приход нового «неба», нового мира. И действительно, им суждено было сообщить старому миру тот последний толчок, который увлек его в пропасть небытия, освободив место для нового мира, условно называемого китайским средневековьем. А от древности до нас дошли сокровища ее культуры и книги ее мыслителей, которые не оставляют читателя равнодушным даже по прошествии почти двух тысяч лет.
В русском переводе такая древняя книга начинает жить новой жизнью — жизнью для нас, и, конечно же, за переходом ее в иное пространственное и временное измерение следуют какие-то потери. Текст утрачивает известную живописность, ибо читатель лишается неразрывности восприятия мысли и образности иероглифа. О скрытой стройности текста он может только догадываться, тем более что наш сборник состоит из фрагментов. Однако сохраняется главное: творческая неповторимость, сила и глубина мысли, воплощенная в точно выбранном слове, величие человеческого гения.
И. С. Лисевич
***
из книг
МУДРЕЦОВ
КОНФУЦИАНСКОЙ
школы
ИЗ „ЛУНЬЮЯ"
«Луньюй» — «Суждения и беседы» — один из самых древних, известных и почитаемых канонов конфуцианства. Вместе с «Мэн-цзы», а также с двумя небольшими произведениями, первоначально входившими в «Лицзи» («Книгу Ритуала»), он составил знаменитое конфуцианское четверокнижие («Сы- шу»)—основу обучения в старом Китае. Это была одна из первых книг, которую выучивал наизусть в школе каждый образованный китаец и с которой он всю жизнь сверял свои слова и поступки.
«Луньюй» содержит высказывания Конфуция, записанные его учениками. Русский перевод названия — «Суждения и беседы», не совсем точен, однако он правильно передает содержание памятника и звучит много лучше буквального перевода: «Обсужденные изречения». «Обсужденные» потому, что, собравшись вместе, ученики сообща создавали эту книгу, тщательно обговаривая и сверяя все то, что сохранилось в записях и в памяти каждого. Созданная в V в. до н. э., она пережила книжные костры Цинь Ши-хуана и дошла к эпохе Хань в трех редакциях: в «краткой», сохранившейся в родном царстве Конфуция — Лу (20 глав или свитков), в «пространной», бытовавшей в приморском царстве Ци (22 главы), и в «древней», якобы замурованной в стене дома Конфуция и затем, при перестройке, обнаруженной одним из его потомков. Сейчас трудно сказать, какая из них послужила основой современного текста — скорее всего, все они, поскольку в эпоху Хань текст редактировался и унифицировался.
Выбранные фрагменты дают довольно полное представление об этико-политических взглядах Конфуция, который рассматривал государство как подобие большой семьи и во главу угла ставил нравственное совершенствование человека. Если же мы подойдем к «Суждениям и беседам» с литературной точки зрения, то обнаружим в них удивительно яркий образ самого Учителя, ведущего учеников не к накоплению суммы знаний, но к познанию Истины.
Высказывания Конфуция порой вызывали у европейцев недоумение, их называли «банальными», а великий Гегель как-то заметил, что для славы Конфуция было бы лучше, если бы его высказывания никогда не были переведены. Надо сказать, что с непониманием Конфуций сталкивался и при жизни. Как-то, прибыв в старый храм в столице древних правителей Китая, Учитель стал почтительно расспрашивать о церемониале Слышавшие это были удивлены: «Какой же он мудрец, если даже церемониала не знает!» — «Но в этом-то и состоит церемониал» — ответил им Конфуций, никогда не забывавший о скромности.
Правители с недоверием относились к странному человеку в непривычно простом платье, который пытался наставлять их в делах государственного управления. Простые люди ждали от его знаний сиюминутной пользы и недоумевали, если он не мог дать дельного совета, как сажать капусту, или спрашивал, где брод на реке,— какой же он после этого мудрец. Его готовность склонить голову перед образцами мудрости и добродетели умаляла его в глазах многих современников, а потомкам казались смешными и вредными его старания приблизиться к сущности через внешнее.
Однако удивительным образом этот человек оказался за пределами привычной связи времен. Все время обращенный мысленным взором в сторону глубочайшей древности, он оставался сугубо современным в каждую новую эпоху, и даже в двадцатом веке его имя вызывало самое бурное кипение страстей. Не слишком продвинувшийся при жизни в табели о рангах, после смерти он был удостоен титула вана, принадлежавшего в его время только царям. И хотя большинству оказались доступны лишь самые простые истины его учения, оно оказало глубочайшее влияние на становление всей традиционной китайской культуры, обусловив многие ее достоинства — и многие недостатки.
На русский язык «суждения и беседы» переводились несколько раз: полностью — известным русским китаеведом П. С. Поповым в 1910 году, частично — акад. В. М. Алексеевым, акад. Н. И. Конрадом и другими.
***
ИЗ ГЛАВЫ I
1. Учитель говорил:
— Учиться и постоянно повторять усвоенное — разве это не прекрасно! А если издалека приедет друг — разве это не радостно! Его не понимают, а он не огорчается — разве это не достойный муж!